Собрание сочинений. Том 1

Овечкин Валентин Владимирович

— Кого же можно выделить? — спросил он парторга. — Что у тебя за пополнение? Есть подходящие ребята?

Родионов назвал несколько фамилий командиров взводов, недавно принятых в партию, командиров отделений — комсомольцев и рядовых бойцов, награжденных в последних боях.

— Ну, давай по одному.

Парторг стал вызывать из рот намеченных. Спивак беседовал с ними.

— Новичок? После ранения. Ну, у нас-то новичок? Вот я ж и говорю… А где воевали? На Южном и на Четвертом Украинском? Хорошо… А в гражданке где были? Какая специальность? Техник по холодной обработке металлов. А-а. Не знаю, незнакомое дело. По холодной обработке?.. Это не то, что говорят, — холодный сапожник? Нет… Ну, вот: боец вы, значит, грамотный, обстрелянный, кандидат партии — назначаю вас агитатором. Справитесь? Что будет непонятно — помогу. Только тут, смотрите, холодная обработка

не пойдет. Тут горячая нужна. Отзвонил и с колокольни долой — не годится… Ну, ложитесь, поспите пока здесь, поговорим еще.

Другого спрашивал:

— Отступать приходилось?

— Приходилось, товарищ капитан. Из Керчи в сорок втором. На Кубани у казачек совестно было кружку воды попросить…

— А наступаешь откуда?

— От Туапсе. Ростов брал. Киев брал.

— Так. Семья какая? Сколько вас, сынов, у батька воюет?

— Воюет нас, братьев родных и двоюродных, одной фамилии Осиповых, всего восемнадцать человек на сегодняшний день, товарищ капитан.

— Снайпер?

— Занимаюсь, когда в обороне стоим.

— Счет есть?

— Двадцать семь на сегодняшний день. Стреляю, товарищ капитан, бронебойно-зажигательными. Если упал и одежа на нем горит, — значит, точно, убил.

— Хорошо. Образование какое? Семь классов. Комсомолец? Ну, будешь агитатором во взводе. Будешь учить всех воевать, как сам воюешь. Ложись пока… Только в беседах с бойцами, товарищ Осипов, меньше употребляй таких выражений: на сегодняшний день, сконцентрировать внимание, мобилизовать усилия. Говори просто, как дома с братьями или с матерью разговаривал. Ты же никогда не говорил матери так: «Мама, я хочу на сегодняшний день жениться», а? И здесь особенно не закручивай… А если зададут тебе какой-нибудь трудный вопрос, что не сможешь сам ответить, — насчет изоляционистов в Америке или польского эмигрантского правительства в Лондоне, — в гапоны не лезь. Обратись или к парторгу, товарищу Родионову, или к комбату, или ко мне, когда буду у вас, — мы разъясним. Лучше честно признаться: не знаю, товарищи, выясню — отвечу, чем напутать чего-нибудь.

Смысл поговорки капитана «не лезь в гапоны» знали лишь те, кому он рассказывал ее происхождение. Остальные по тому, каким тоном и в каком месте речи употреблял ее Спивак, догадывались, что она означала — не залезать в дебри. Это была любимая поговорка Семена Карповича Сердюка, секретаря райкома партии на родине Спивака и Петренко, много лет работавшего у них до войны и после немцев опять вернувшегося в район. Когда-то партком одного совхоза в их районе объявил выговор старому рабочему-коммунисту за ошибки при проведении беседы на тему о кровавом воскресенье. Дело разбиралось на бюро райкома. Выяснилось, что рабочий был политически малограмотен и спрашивать с него за теоретические ошибки было нелепо. Секретарь парткома совхоза говорил: «Но я же его предупреждал: ты не лезь особенно в попа Гапона, в зубатовщину, ты просто расскажи рабочим, что произошло в этот день в Петербурге». По предложению Сердюка выговор сняли. Он хохотал на бюро до упаду, переспрашивая секретаря парткома: «Как, как ты сказал: не лезь в Гапона?» С тех пор это и стало его поговоркой: «Я же тебя предупреждал: не лезь ты, пожалуйста, в гапоны!»

Собрав человек пятнадцать агитаторов, Спивак сказал им:

— Дело подходит к границам, товарищи. Не знаю, как у кого, но у меня лично неспокойно будет на душе, если те фашисты, которые жили в наших городах и селах, видели наш чернозем, ели наш хлеб, виноград, вишни, сало, вернутся домой. У свиньи память на палку короткая. Есть пословица: не помнит свинья полена, а помнит, где поела… Я недавно из тыла приехал. Знаете, что сейчас на думке у каждого человека, что кладет первый кирпич на развалинах? Ну, думает он, другим разом ншим часом, построить бы такую жизнь, чтоб еще лучше прежней была. И главное — чтоб удалось закрепить ее теперь навечно. Люди, прожившие два года под фашистами, просят нас бить их так, чтоб никогда не вернулись они к нам, чтоб никогда вовеки не повторился этот ужас, что пережили там. Наши дипломаты попробуют договориться с союзными державами насчет послевоенного устройства мира: как сделать, чтобы фашизм не воскрес. Об этом будет речь на мирной конференции. Ну, не с нашими солдатскими нервами ехать на ту конференцию. У нас на сегодня, пока пушки гремят, дипломатия простая — окружать и уничтожать, не выпускать фашистов живыми за границу, а кто и уйдет — там догнать их. Вот она, задача наша: прихлопнуть их в этом селе. Дивизионная разведка доносит, что их тут набилось, как блох в старой

кожушине. Бегут, но все-таки оставляют заслоны, чтоб задерживать нас. Тут у них что-то вроде опорного пункта. Узел дорог. Машин, говорят, много стоит, танки даже есть. Все в порядке. Это не хутор Яничкин, где десять факельщиков захватили. Так вот надо, чтобы все здесь и остались. Понятно? Батальон ваш будет действовать на очень важном участке. Когда их нажмут с той стороны, все кинутся к выходу в тыл и будут пытаться пробиться. Не пустить! Как бы ни напирали — не пустить! Чтоб ни один не унес костей. Вот на это настройте сами себя и разъясните бойцам. Мешков, котлов побольше — такой приказ по всей армии. Сегодня и мы «котельщики». Небольшой, правда, котел, не Корсунь-Шевченковский, но каши наварить в нем можно. Вопросы есть? Как с боекомплектом? Противотанковые гранаты имеются? Патронов у бронебойщиков достаточно? К нам, возможно, и артиллерия подойдет, но лучше рассчитывать пока на свои силы. Бой будет жаркий. Вот все, что я хотел сказать вам, товарищи агитаторы. А вы передайте своими словами бойцам. Какими словами — это уж ваше дело. Выбирайте такие, чтобы доходили до сердца. Сейчас можно отдыхать. Утром увидимся. Узнаю по телефону в штабе полка, какие там новости но радио, расскажу вам.

Родионов собрался в шестую роту, где трое бойцов заявили ему на походе о своем желании вступить в кандидаты партии и просили дать им рекомендации.

— Кого принимаешь? — спросил Спивак.

Родионов назвал фамилии. Двое из названных были старые бойцы.

— Подожди минуту, — сказал Спивак. — Этим и я дам рекомендацию. Хужматов — это тот, что из полковой разведки к вам перевели? Который плохо видит ночью? А Коробов — ручной пулеметчик? Ну, я же их знаю, как тебя. На одной лодке Днепр переплывали.

Накрывшись плащом с головой и присвечивая карманным фонариком, Спивак написал в блокноте две рекомендации, вырвал листки, подал их Родионову.

— Если ты будешь в шестой роте, то я пойду в четвертую к Осадчему… Ты, Родионов, не лезь там, куда не нужно, не горячись особенно. Замкомбата нет, и не скоро, вероятно, дадут, не раньше, как с пополнением. Столько политсостава выбыло из строя, что майор Горюнов уже ругается. «Буду, говорит, взыскивать с вас за ранения, как за дисциплинарные проступки».

Петренко отдавал последние распоряжения:

— Кто первый ворвется в село, зажгите обязательно стожок соломы, только не с краю, а подальше. С краю — своих же будете освещать. Трофеями не увлекаться. Если попадутся какие-нибудь склады, выставлять охрану, остальным — дальше. Ты, Осадчий, будешь идти правофланговым, смотри не ошибись: в третьем батальоне есть трофейные пулеметы, не посчитай их по звуку за немецкие. Мой капэ здесь. Передвигаюсь к тому высокому дому. Всё. — Петренко зевнул. — Можно разводить роты. Если будут какие-нибудь изменения после разведки, сообщу связными.

Ротные, пригибаясь, чтобы не маячить над бурьяном, пошли к своим подразделениям. Один из них, молодой командир четвертой роты, младший лейтенант Осадчий, пройдя немного, остановился, вспомнив что-то, бегом вернулся к Петренко, присел возле него на корточки.

— Товарищ старший лейтенант! Дайте мне пару серничков.

— На что тебе серники? — уже сонно спросил Петренко.

— Да солому ж запалить. Вы всегда наказуете: «Обдумайте все до мелочи», вот я сгадал про эту мелочь, что у нас серников нема, а кресалом пока выкрешешь…

— На, — вытащил из кармана и подал ему зажигалку Петренко. — После боя отдашь… Значит, надеешься первый войти?

— Та вже ж. Взводом командовал — не отставал; думаю, товарищ старший лейтенант, что и с ротой не осрамлюсь.

— Добре. Посмотрим. Ступай.

Спивак подошел к Петренко, не стал его беспокоить, молча сел возле него.

В балочке у колодца остались Петренко, резервный взвод автоматчиков, батальонный писарь Макар Иванович Крапивка, известный в полку исполнитель цыганских романсов под гитару, телефонисты и связные от каждой роты. Все спали, кроме телефонистов и автоматчиков. Ближе к утру становилось холоднее, даже морозцем потянуло в воздухе. Спивак сильно продрог и старался не поддаться дремоте, чтобы не застыть совсем. Храп Петренко не вызывал в нем зависти. Если солдаты умаялись без сна за последние несколько суток, то комбат, который так же мерил с ними ногами все километры и имел много дополнительных забот, сокращавших и без того короткие часы передышки между боями и маршами, устал тем более. Ему необходимо было отдохнуть. Спасительная привычка — засыпать мгновенно, невзирая на холод и неудобства, пользуясь каждой свободной минутой.