Собрание сочинений. Том 2. Фантастические поэмы и сказки, Кирсанов Семен Исаакович

Собрание сочинений. Том 2. Фантастические поэмы и сказки

1975 г.

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

Фантастические поэмы и сказки (1927–1964)

Волшебная комната

У меня, в волшебной комнате, по соседству, за стеной, есть колпак — звезда на конусе, есть халат — обшит Луной. Есть набор волшебных палочек, банка духов и чертей, и полдюжины — из прачечной — самобранок-скатертей. Рядом с кошкой в черном кителе сидит вещая сова и корректно — посетителям говорит: «Comment ca va?» Когда книжки и учебники на ночь гасит абажур, — я в ту комнату волшебную с младшим сыном прихожу, В этой комнате позволено без оплаты никакой сколько хочешь звезд из золота брать из воздуха рукой; можно голубя воркующего мигом вынуть из плаща; воздух в розы, воду в кружево можно просто превращать. Тут пластинки, могут делаться, — под шарманку с тишиной на столе танцует девочка с незабудку вышиной. Сыну я сказал: — Пожалуйста, вот тебе заветный ключ, вот тебе металл пронзающий голубой волшебный луч. Захотел алмаз — пожалуйста, молви слово и добудь! Только здесь нельзя из жадности в

сумку прятать что-нибудь. Можешь вызвать духов сказочных, научить работе их. Только здесь нельзя заважничать и кричать нельзя на них. Видишь палочку — пожалуйста, делай все из ничего. Только здесь нельзя безжалостно бить и мучить — никого! А не так, — без возвращения, без приметы, без следа, — эта комната волшебная вдруг исчезнет навсегда.

МОЯ ИМЕНИННАЯ (1927)

Вступление к повествованию,

составленное в тонких лирических тонах, соответствующих позднему часу.

Дети, дети, спать пора! Вьюги воют в рупора, санки с лыжами озябли. Спрячьте куклы, книжки, сабли, спать, спать, спать пора, по кроватям, детвора! Львиная лапа — замигала лампа. Запорошил снег порог. Сеня кончил свой урок. Ах, какой он маленький! Этажерки ниже. Отстегнул от талийки короткие штанишки. Ветер хлопья с крыши сдул, задымил туманно. Села мама на стул, и запела мама: «Месяц выплыл, юн и тонок, и поплыл домой, и на лапки, как котенок, стал будильник мой. Опускай скорей ресницы, крепче засыпай, пусть тебе, сынок, приснится пограничный край. Нелегко в пургу согреться, снегом занесен, твой отец залег в секрете, сжал винтовку он. Снег кружится. Ночь кренится. Вертится буран. Злой шпион ползет к границе, затаив наган. Но отец твой старый воин, закален в бою. Спи, малютка, будь спокоен, баюшки-баю. Скоро, скоро, после школы, вырастешь большой, и сожмешь приклад тяжелый сильною рукой. Провожу бойца Семена, поцелую в ус, положу в кошель ременный хлеба теплый кус. А пока я только песню, песенку пою, спи, сынок, в кроватке тесной, баюшки-баю!» Баю-баю, махонькой, спи в кроватке мягонькой… Темнота. Тишь. Тени на полу… — Спишь? — Сплю…

Глава, для, расшифровки которой требуется, по крайней мере, сонник. [1]

Сплю… сп-лю… В кухне кран закапал — сп-лю, сс-п-лю. За сугробом сжал винтовку папа… Т-сс… с-плю… Папа перед вором, в углу склад. Делает шпион затвором: Ку-клукс-клан. Одеяла драп свис. В доме спят. Храп. Свист. Папа падает, падает, пада… Испуг! Сплю. Поле. Синь. На заре парусинный лазарет. Раненый охает, пуля села в легкое. Из холодных палат белый движется халат. Это врач, это ясно — облит струйками красными, он кричит: — Одевайся поскорей, за лекарствами! — Ночь темна и густа. До аптеки верста. …Кальций, вата и йод… Мама песню поет, где-то каплет в углу… Сплю.

Пример схемы главы:

(Здесь и далее примечания сканериста.)

Глава педагогическая

с замиранием под ложечкой, посвящаемая учителям и карцеру Одесской 2-й гимназии им. Николая II.

Грудой башен заморских снег, сверкая, лепится. Утренние заморозки, гололедица… Холод пальцы припекает, вот бы если варежки! Мимо Сени пробегают школьные товарищи. Закричали Митя с Колей: — Сенька, ты чего не в школе? — Я врачом в аптеку послан и вернусь оттуда поздно. — Раз, два, три, — Сенечка, не ври. Зажимайте живо рот! Пацана — за шиворот, влазь в класс! Подтолкнули валенками, посадили с маленькими. Бел мел. Подтянись! — За пюпитром латинист. Руки что жерновы. — Ну-ка, за латынь! — Скрыты брови черные пенсне золотым. Раз, два, три, — Сеня, повтори: «Dantebe, mater Rossia, iscus, essentia quassa, cicero, corpus, petit Isvesti, orator, tribuna, radionositis centra declaratii: Urbi et orbi, purpura parus namorae Respublica guetrus tremit». Бледен мальчик, обмер мальчик, в класс вступает математик: § 000. Шли четыре мужика, говорили про крупу, про покупку, про крупу да про подкрупку. У меня полпуда с граммом, у тебя кило и пуд, у Антипа пуд и гарнец, у Ивана четверик. Сколько было в метромерах всей крупы на четверых? Обмер Сеня, пьяный будто, стал решать и перепутал, и, издав военный крик, через кафедру — прыг! Прыгнул через падежи. — Да держи его, держи! — Тангенс, синус, плюс и минус, взял разбег — А + В…. Перепрыгнул Ваню и Рисование, Перепрыгнул Рафу и Географию, Перепрыгнул Саню и Чистописание! Надзиратель поднял вой, прибежал городовой, — в воду канул гимназист, невысок и неказист! Встал учитель на порог: — Повтори, лентяй, урок! Что мальчишке до урока? Перед ним легла дорога голуба и широка. Сахарные берега…

Глава сладостная,

посвященная деликатности, полному собранию сочинений Л. С. Когана и зубоврачебному креслу.

Берег моря. Где я? Стоп! Вкусный, сладкий запах сдоб… Изменили мне силенки, устаю, устаю! В поле сахарной соломки я стою. Я ж не сладкого искал… Сколько сахара-песка, что за розовая ваза! Ах, как пенится у скал Море Клюквенного Кваса. Золотятся пески — самый лучший бисквит! Горный тянется хребет — чистый, радужный шербет! А в долине, вдали, но отсюда недалек — разноцветный городок в бонбоньерке залег. Белосахарных палат расцветают купола. — Заходи, стар и млад, хочешь, кушай мармелад, хочешь, губы шеколадь, наряжайся в маки, — хорошо щеголять в серебряной бумаге! Посмотри на домик тот, это — торт. Ну, а это фортепьяно сделано из марципана. Гуляют ангелочки — на плечах кулечки, в обертках, как шейхи, раковые шейки. Прямо, прямо нет спасенья! От соблазна плачет Сеня. Ах, он бы съел ну хотя бы монпансье. Посредине города, неширок и короток, домик из печеньица, а оттуда голосок, словно ананасный сок: — Мое вам почтеньице! В райские кущи заходите, скушайте абрикоску, сливку, вишневую наливку. Не стесняйтесь, заходите!.. Сеня, слюни вытерши, видит: Главный Кондитер с Главною Кондитершей. Сколько, сколько сладостей! Где ж это кончается? У Сенечки от слабости все в глазах качается. Время клонится к восьми. И весь мир просит Сеню: — Слушай, скушай этих яств новизну! Ну, возьми! — Не возьму… А мальчиковы пятки вязнут, вязнут в патоке. Па-атока тяну-чая, ги-бель неми-нучая, тя-анутся сладкие ли-ип-кие нити… — На помощь, на помощь, спасите, вытяните! Тону! Тону! — А хитрая Кондитерша смеется: — Да нну? Вот уже рубашка в патоке подмокла. Но что это? Откуда это мчится подмога Кем это выслано соленое и кислое? Армия столобая — мчится соль столовая, а за нею мчится перец и горчица… Как ударила соль в сахарную антресоль! Как повылетел хрен — шоколады дали крен! А горчица горячится: — Эх! Не грех — бей в мускатный орех! Кондитерша кубарем, блещет нижним бельем. Ну-ка, уксус откупорим, обольем, обольем! Налетают, налетают стаи перца на туман, тают, тают, тают, тают шоколадные дома… И сахарная жижица льется и движется.

Глава, написанная к сведению библиотекаря. Что читали Пушкин и Чуковский?

Странной силою ведомый, я вошел в гусиный домик. За столом и чашей пунша, в свете карточной игры, под тик-так часов-кукушки ждали Андерсен и Пушкин, Гофман, Киплинг и Чуковский, Кот Мурлыка, Буш и Гримм. И сказал Чуковский: «Сядьте! Мальчик Сеня, ты — читатель, и, конечно, как читатель, без завистливых затей, ты рассудишь, ты научишь, кто из нас, сидящих, лучше пишет сказки для детей!» Тихо и нерадостно начал сказку Андерсен — маленький, ледащенький седой старичок: «Лежали вместе в ящике Мяч и Волчок. — Души я в вас не чаю, люблю вас горячо… Давайте повенчаемся…— Мячу жужжит Волчок. Но, гордостью наполненный, Мячик говорит: — Я с Соловьем помолвлена, он — мой фаворит. Ему отдам невинность я! — Наутро Мяч исчез, Волчок не в силах вынести… Прощайте, жизнь и честь! Прошло немало времени, но жег любовный яд… — Наверно, забеременел Мяч от Соловья. Я видел на „ex-librise“ Соловья в очках… — Тут мальчик взял и выбросил через окно Волчка. Истерзанный, искусанный, с обломанным плечом, Волчок в клоаке мусорной встретился с Мячом. — Любимый мой! Согласна я стать твоей женой!.. (Сама ж ужасно грязная, с дыркой выжженной.) Волчок ответил, сплюнувши: — Я был когда-то юношей, теперь же поостыл, — иная ситуация… К тому ж решил остаться я навеки холостым!..» Тих и нерадостен, кончил сказку Андерсен, и совсем иначе Афанасьев начал: «В дальнем государстве, в тридесятом царстве, у того царя Додона, у Великого Дона, что и моря синевей, было трое сыновей. Вот идет первый сын мимо черных лесин, а ему навстречу — ишь как! — лезет мышка-норышка, куковушка-кукушка, и лягушка-квакушка из озерных глубин: ква-кум-бинь… А за ними кыш — По-Лугу-Поскокиш, а за ними вишь? — Я Всех-Вас-Давишь. Лесиная царевна Лиса Патрикевна, из сосновых капищ — Михаил Потапыч, и фыркает кофейником Кот Котофейников». Тут промолвил Сеня нежно: «Это ж длится бесконечно, это старо, длинно, скучно, ну, а я весьма спешу». «Погодите! — крикнул Гофман. — Пусть на миг утихнет гомон, и прочту, что я пишу: „В тысяча восемьсот (звездочки) году в Городке Aachenwinde жил Советник fon der Kinder, ростом с Какаду. Знали Жители давно: был der Kinder Колдуном. Ночью Дом стоял вверх Дном, и стоял у Входа Гном. И была у Колдуна дочка малая одна — Kleine Anchen, kleine Anchen, kleine Tochter Колдуна. И скажу я вам — она в Виртуоза влюблена. Herr Amandus Zappelbaum, вами занята она. Хочет Anchen под венец, просит Папу наконец: — Herr Коммерции Советник, уважаемый Отец, я люблю Amandus'a Zappalbaum'a. Если я не выйду замуж, то лишу себя Ума! Как завоет Fon der Kinder: — Эти Глупости откинь ты, Ты уже помолвлена с грозным Духом молнийным Choriambofax'oм! Вытри Слезы, Плакса! — И себя он хлопнул по Лбу, взял, открыл большую Колбу, вынул Пробку Дым пошел, синий, складчатый, как Шелк“». — Погоди, товарищ Гофман, не довольно ли стихов нам. Нет ли здесь у вас «Известий»? Очень хочется прочесть. Не о том, что вы соврете, а статей и сводок вроде: «Рабселькор, возврат семссуды, резолюцию, протест…» Врать постыдно и бестактно. Мы стоим на страже факта, здесь наш пост и наша вахта (что рабочим до Камен?). Пыль цветистой лжи рассейте, обоснуйтесь при газете, где (хотите — поглазейте!) что ни слово — документ. Лишь раздался звук «газету» — дым пошел по кабинету, зашептали сказотворцы: — Брик! Брик! — Бог избавь! — И во время речи Сени сквозь трубу исчезли тени, стало ровным сновиденье и растаяла изба.

Глава хроматическая,

посвященная симфоническому воздуху консерватории и радиопередатчикам (-цам).

Зелено, сыро в тихой долине, долине Лени, и слабо звенит в голубом отдаленье звон мандолиний. В росной траве стоят пианино, домры и скрипки, и пролетают мимо и мимо звоны и скрипы. Все музыка занозила. Сеня пьяный. Заиграло сонатину фортепиано. Это ведь сентиментальность, это ж Диккенс! Я и слушать не останусь, это ж дикость! Ах, кончайся, ах, кончайся, сонатина, ты семейной скуки Чарльза паутина. Мышь летучая летает в пелеринке, где-то мерзнет, холодая, Пирибингль. Кринолиновые ангелы за лампою — замерзающая Англия сомнамбула. Тише, тише, тише, тише, — домовые на педалях, сонатину оборви, оборви же, расплети же, вот завыли, напевая — Копперфи-и-и Сон сам сел в сонм сов. Синь. До ре ми фа соль ля си. Кринолиновые ангелы за лампою, замерзающая Англия сомнамбула… Ты семейной скуки Чарльза паутина. Ах, кончайся, ах, кончайся, сонатина… В этот тихий, в этот зыбкий ход музыки нежной ленью наплывает утомленье. Сеня спит, и, словно громы урагана, набегает грохот пальцев барабана… Зашумели долы свинцовой вьюгой, выскользнула флейта тонкой гадюкой. Пулемет татакает, то здесь, а то там он, фортепьяно топчется гиппопотамом. А медные трубы бросили игры — желтые львы и когтистые тигры. И снова долина, и Сеня в долине, бредет по долине по колени в глине.

Молодым элегантам со складочкой эту неглаженую главу посвящает автор.

Щиплет, щиплет ноги снег (башмаков у Сени нет!). Сене слышен тихий смех. В снеговой белизне качаются со смеху елочки и сосенки, сдерживают колики: — Голенький, голенький! Как тебе не стыдно? Все у тебя видно! — Сеня сдерживает прыть (Хоть листочками прикрыть!), и мечты башку роят, мыслями выласканы, вся Петровка мимо в ряд пролетает вывесками. Вот на полках легкий ситец. Покупайте и носите, и колосья чесучи жните, руки засучив. Смотрит Сеня, рот разинув, на сатин и парусину. Издает восторга стон, поглядевши на бостон. А хозяин — чародей не чета Мосторгу: никаких очередей и без торгу! — Отдаю без интереса, одевай, галантерейся, шалью шелковой шаля, соболь, котик, шиншиля. Надевай, малыш, корсет, надевай белье жерсе! — Тащат ловкие гарсоны две сорочки и кальсоны. Неглиже, дезабилье. Сеня в егерском белье, на белье — четыре майки, а на майке — две фуфайки. — Мы сейчас увяжем вас в файдешипный самовяз! Денег нечего жалеть, — сверху вязаный жилет, цепь с брелоками на брюхе, черный фрак, на шлейках брюки, туфли лак, а сверху боты изумительной работы. — Тут хозяин лопнул — пафф! Сеня стукнулся, упав. Пуфф!.. — и магазин растаял, в небесах платочков стая… Сеня встал, едва дыша: невозможно сделать шаг, к тесноте суконных пут несомненно десять пуд. И рукав нельзя поднять… — Западня! — Хлоп! И стукнулся об камень… — Я в капкане! — Сеня в плач (хгы-хгы). Сеня в рёв: — С горя лягу я в темный ров. И во рву, и во рву волосы изорву. По каменьям кап-кап, легонький и тощий, на цыплячьих лапках загулял дождик. Расцепил кнопки Сениной обновки, тихо и без шуму распустил шубу. — Сеня, не пугайся: пусть цилиндр взмокнет, развяжу галстук, отнесу смокинг. — Стало легче Сене бежать по шоссейной. Сене сны стали сниться яснее… Голубы дали, широки снеги.

Глава игральная,

доказывающая преимущества полезных и разумных развлечений.

«КТО НЕ РАБОТАЕТ ТОТ НЕ ЕСТ!» — Однако встал швейцар, освещен подъезд казино «Монако». Сияющий зал. От ламп круги. Шарик летит… Замирай… Всю жизнь сумасшедшие игроки записывают номера. Ползут морщины по бледным лбам, сидят, толстовки горбя… «N'est pas la comme ca a dout la va banque, chemin de fer, ecarte, пур-буар». Лицом на граненой люстры зенит перевертывается взлет, и секунду лежит и секунду звенит баллада валетовых лет: «Я должен видеть даму пик в атласе и плюще, которой знак сидеть привык вороной на плече. Вниз головой, вверх головой в колоде голубой, минувших лет эквивалент, — Monsieur, так вы — валет?! В цепи нагрудной блеск камней, берет студента — синь. О дама пик, приди ко мне и сердце принеси. Но в дом развееренных карт идет, идет король и на десяток черных карк с плеча глядит орел. В кустах пиковых путь тернист. Сердца горят в лесу. Удар — бубновой пятерни бумажному лицу».

Посылка

— Спасенья… Дама!.. А!.. — И вот игрок, входя в азарт, меня в клочки с досадой рвет… Прощай, Колода Карт!

Сеню обступили: — Сыграйте! Сыграйте! — Мечется Семен в человечьей ограде. В углу китаянки и англичанки руки вымывают в звенящем ма-жанге: никакой пользы от камня чужого — выкинут бамбук, объявлено чжоу. Китаец быстр, строит систр. Янки — по-другому: льнет к дракону, ветер забракован, поставит он к дракону дракона, объявит конг. Думает Сеня: вернуться назад? Или окунуться в игру, в азарт? Сам крупье по ковровой тропе идет, предлагает место крупье. — Не сметь уходить! Уходить не сметь! Или играть, или смерть! — Широк на крупье костюм леопардий, лица звериные вокруг. (Убьют!) Сеня предлагает шахматную партию. — Можно шахматную. Ваш дебют! — Черный крупье глаз отверз, восьми пехотинцев желты контура: Тура. Конь. Слон. Ферзь. Король. Слон. Конь. Тура. Друг на друга смотрят четы их: Е2 — Е4. Крупье дорога каждая пядь: Е7 — Е5. Сеня слоном. Двинул его на С4 с F-одного. Крупье — конем. Ход есть: В8 — С6. Сеня — ферзем. Крупье, смотри: D1 —F3. Крупье — слоном идет, озверев, на С5 с 8F.

1 2 3 4 5 6 7-26