Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
— Люди, — ответил Воропаев. — И в первую очередь — умные люди, товарищ Сталин.
Сталин негромко засмеялся, поглядывая на Молотова, и тот тоже улыбнулся.
— Умные люди везде нужны, — сказал Вячеслав Михайлович.
— Делать надо умных людей, товарищ полковник, — быстро и как бы приказывая, сказал Сталин, — делать самим на местах, не ожидая, пока они свалятся вам на голову из Москвы. Как же так? Нигде не сказано, что хорошие работники родятся только в Москве.
— Растут, конечно, и здесь, но медленно, а нужда
— А как вы сами живете, не легко? — искоса взглянув, спросил Сталин, будто желая узнать не столько то, что ему самому уже хорошо известно, сколько услышать тон ответа.
— Не легко.
— Вот это хорошо, что попросту сказали. А то спросишь — как живешь? Замечательно, говорит, живу, а на деле выходит, что не каждый день обедает… Да, живем пока плохо, но скажите колхозникам — скоро все решительно изменится к лучшему. Вопросы питания страны партия будет решать с такой же энергией, как в свое время решала вопросы индустриализации. Все сделаем, чтобы люди начали хорошо жить. Лучше, чем до войны. Расскажите о людях, кто они, откуда, что делают.
Воропаев на мгновение задумался, выбирая, с кого бы начать, но, видно, Сталину показалось, что Воропаев ищет формулировок, и он недовольно поморщился.
— Не ищите формулировок, дайте живые зарисовки. Мы уже сами как-нибудь сформулируем.
И Воропаев стал взволнованно рассказывать о всех, кто был ему близок: о Викторе Огарнове, Паусове, Цимбале, о Марии Богдановне с ее детским санаторием, Аннушке Ступиной, о семье Поднебеско, Городцове, о всех тех, с кем он мечтал о будущем.
— А говорили, вам люди нужны! — удивленно сказал Вячеслав Михайлович. — Да у вас питомник! Мы сами у вас скоро начнем брать.
Сталин долго молчал, зажигая и раскуривая папиросу.
— Если таким, как эти Поднебеско, — тихо, точно самому себе, сказал он, — дать силу, хорошо шагнем… Или эта девушка Ступина… она на одной ненависти к немцам жизнь поднимет. Конечно, если эту силу верно направить.
— А Цимбала вы берегите, не давайте в обиду. Такие беспокойные старики нужны, их молодежь ценит… Ну, еще кто есть?..
И еще и еще расспрашивал, задумывался, внезапно уходил в себя, точно сравнивая услышанное сейчас с услышанным ранее и определяя, где правда, и снова оживлялся, радуясь каждому новому имени.
Услышав от Воропаева о том, как тоскует Городцов по хлебу, как видит он во сне поля пшеницы до горизонта, встал и прошелся раздумывая.
Воропаев тоже встал, не зная, следовать ли ему за Сталиным, или остаться у стола, но Молотов сказал:
— Сидите. Иосиф Виссарионович любит походить, подумать.
Возвращаясь к столу, Сталин сказал:
— Тоска по хлебу — это хорошо. Это тоска по самому главному. Но виноград, инжир, яблоки — они тоже нужны. Вы ему скажите, этому Городцову… он человек военный, поймет, что вы тут — вроде второго эшелона, резерв. С хлебом решим, за вас возьмемся.
Он оживился, вспомнив свой разговор с садовником.
— Вот садовник — сорок пять лет работает, а все науки боится. Это, говорит, не пойдет, другое, говорит, не пойдет. Во времена Пушкина баклажаны в Одессу из Греции привозили как редкость, а лет пятнадцать назад мы в Мурманске помидоры стали выращивать. Захотели — пошло. Виноград, лимоны, инжир тоже надо на север проталкивать. Нам говорили, что хлопок не пойдет на Кубани, на Украине, а он пошел. Все дело в том, чтобы хотеть и добиться. Вы ему так и скажите, — еще раз повторил Сталин. — Как он сказал, этот Городцов: «Вижу, говорит, во сне хлеб»?
— Да. «Вижу, говорит, во сне, как пшеницу убираю. Проснусь — плечи болят от работы, и в комнатах свежим зерном пахнет».
— А может, такого Городцова в степные районы на пшеницу бросить? — вдруг предложил Сталин. — Русский человек — хлебороб. Подумайте. Поговорите с вашим руководством. Ну, еще о ком расскажете?
Бесконечно взволнованный этим душу сжигающим разговором, Воропаев опустил руку в карман шинели и вместе с платком вытащил и уронил наземь букетик утренних подснежников.
Провожатый, что был невдалеке, поднял их, и Воропаев снова опустил цветы в карман.
Сталин с любопытством глядел.
— Карманы, насколько я знаю, не для цветов, — сказал он убежденно. — Дайте ваши цветы. Вот мы как сделаем, — и присоединил их к огромному букету, стоявшему на столе в широкой и низкой вазе. — Или, может быть, вы кому-нибудь их предназначили?
Воропаев рассказал о маленькой Твороженковой, о том, как она мечтала подарить эти цветы Сталину и как неожиданно сбылась ее мечта.
Сталин забеспокоился, чем бы ему отдарить Твороженкову, и, вызвав кого-то, попросил принести несколько пирожных в специальной корзиночке.
Как только эта корзиночка была принесена, Воропаев попросил разрешения итти.
— Молодец, что так поступили, молодец, — сказал на прощанье Сталин. — Никого не слушайте, кто ругать будет. Чиновников у нас и так чрезвычайно много. Молодец, молодец!..
И, прямо взглянув в глаза Воропаеву, как-то сверкнул лицом, точно по лицу его промчался луч солнца.
…День уже клонился к закату, когда он вышел из машины у ворот своего дома и, не заходя к Лене, наружной лестницей поднялся к себе наверх.
Она постучалась тотчас же.
— Корытов ругается, по всему городу ищет, — своим тихим, ровным голосом сообщила она. — Я сказала, что какой-то генерал заехал. «Знаю, говорит, пьянствует где-нибудь с генералами, вместо того чтобы работать».
— Пошли ты его к чорту, своего Корытова. Ты знаешь, Лена, я у Сталина сейчас был… На вот, отдай Ленке Твороженковой пирожные — Сталина подарок…