Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Лена подалась вперед и замерла в немом вопросе.
«Что ж, останетесь или уедете?» — говорил ее взгляд.
— Он сказал, что я правильно поступил.
И точно разговор был и о ней и точно «правильно поступил» относилось не только к районной работе Воропаева, но и к ее судьбе, она неслышно подошла к нему, взяла его руку и приложила к своей щеке. Щека ее дрожала.
— Я полежу один. Никого не хочу видеть…
— Я никого не пущу, лежите. Кушать будете? Дельфиньей печенки мама достала, целый праздник.
— Не буду.
Он лег поверх одеяла. В комнате было недавно протоплено. Она присела у кровати. И он, сначала сбивчиво, а потом с огневым воодушевлением, стал вслух переживать все, что произошло с ним сегодня. Он рассказывал в лицах, и Лена отлично поняла, как все это происходило, и улыбалась и разводила руками в лад его повествованию. Вдруг он остановился на полуслове, провел ладонью по волосам:
— Да ведь этого же так в себе нельзя оставить! Не могу же я носить в себе такое сокровище, прятать его… Беги, зови своего Корытова.
Он обнял ее.
— Звать его не надобно, Алексей Вениаминыч, — твердо и решительно заявила Лена, отстраняя руки Воропаева. — Разве о Корытове там был разговор? Не было. А товарищ Корытов был зван туда? Не был. А на каком основании вы о районе там делали сообщение? Обидится человек.
Воропаев улыбнулся правильности ее замечаний.
— Кроме того, что ревность пойдет и зависть, я бы так сказала: для самих вас нехорошо — какая-то реклама выходит.
— Значит, можно утаить?
— Зачем утаить? Вы делайте так, как вам советовали… а вслух зачем говорить?
— Так ведь не из чего больше, как из любви, понимаешь, Лена, из любви к нему…
— Любовь делами сильна, Алексей Вениаминыч, — слов у всех перебор, дел — недохватка, — и, быстро встав, пошла к двери.
Он не останавливал ее. Но когда она уже была на балконе, он крикнул вслед через дверь:
— Я за сегодня помолодел, слышишь? Помолодел на тысячу лет.
— Что? — не разобрала она, но по голосу чувствовалось, что улыбнулась и ждет его ласки.
Он крикнул еще громче:
— Моложе на тысячу лет!
— Молодейте себе на здоровье!
— Как, как, как? — все не унимался он и звал Лену обратно, крича так, что, должно быть, слышно было на улице у Твороженковых, но она не вернулась.
Наутро совет Лены показался Воропаеву неверным. Сказать о вызове к Сталину было, конечно, нужно, и как ни неприятен был ему разговор на эту тему с Корытовым, избежать его не представлялось возможным.
Воропаев начал без предисловий.
Корытов слушал, глядя в окно и растирая рукой висок.
— Естественно, естественно, — то и дело повторял он ни к селу ни к городу. — Ты, значит, ограничился кругом своих? Естественно. А что же ты об Алексее Ивановиче Сухове ничего не сказал? Лучший бригадир. И о табаководах ни слова?
— Так ведь я не делал доклада о районе в целом, а рассказывал о людях, мне известных.
— Естественно, естественно, — повторил Корытов, по-прежнему не глядя на Воропаева, и чувствовалось, что ему неловко расспрашивать, был ли разговор лично о нем, и что он встревожен этим до крайности. — Поскольку это частный случай, обобщать не будем, — сказал он.
— Как это обобщать?
— На бюро ставить не будем и вообще — для большого тиража, так сказать, не пойдет.
С удивлением смотрел на Корытова Воропаев.
— Я понимаю, что тебе завидно. На твоем месте я сам, может быть, реагировал бы так же. Но как же я могу умолчать о словах, обращенных к Городцову, сказанных касательно Поднебеско?
— Ты мне сказал, я приму во внимание, посоветуемся, сделаем выводы. А Городцов при чем? Ты ему только скажи — всему свету раззвонит: обо мне, мол, был разговор — то-то и то-то. И еще, чего доброго, переврет. Категорически запрещаю.
— По-твоему, это называется — не будем обобщать?
— Подумаю. Я еще не знаю, прав ли ты, но, кажется мне, совершенно не прав.
Они расстались, утомив друг друга и твердо зная, что им уже никогда не стать друзьями.
Слухи, однако, родились быстро. Дня через три к Воропаеву примчался Цимбал с Городцовым, сообщив, что Огарновы, Юрий Поднебеско и Ступина едут с попутным грузовиком. Гости не сообщали о цели своего приезда, но их серьезный, взволнованный вид многое объяснил.
Ступина вломилась в комнату, едва дыша. Она не поздоровалась, а, прижав руки к горлу, остановилась в дальнем от лампы краю комнаты. Варвара, о чем-то бойко рассказывавшая еще на лестнице, вошла на цыпочках, поскрипывая новыми полуботинками. Юрий и Виктор Огарнов молча кивнули Воропаеву, будто пришли не в гости, а на заседание.
Лена попробовала чем-то занять гостей, но на нее оглянулись с таким недоумением, что она растерянно замолчала.
Никто не разговаривал. Все ждали, чтобы Воропаев заговорил.
Воропаев сидел за письменным столом, наблюдая за лицами.
— Я расскажу вам удивительный случай из моей жизни, — начал он. — Это частный случай. Мое личное переживание. Я вам доверяю его, как друзьям. Понятно? Чтобы каждый из вас сделал вывод для себя. И только для себя. На-днях мне выпало счастье быть вызванным к товарищу Сталину. Я вошел, когда он заканчивал разговор со стариком садовником…
— С Иван Захарычем? — перебил Цимбал. — Ну-ну.
— Не знаю, как его зовут. Вхожу я — от волнения сначала не могу увидеть Сталина.