Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
— Стоп, стоп, стоп, — Городцов остановил его движением руки. — Рассказывай толком, Алексей Вениаминыч, как я рассказываю. Где дело было? Присутствовал кто?
— Да какое это имеет значение, где было. Ты за главным следи!
— А чтоб я знал, где главное, ты обо всем сообщай. Ну, входишь… — поощрял его Городцов, боясь, что рассказчик не доскажет самого нужного.
В комнате стихло. Гости встали со своих мест и окружили Воропаева.
Он вышел из-за письменного стола и остановился посредине комнаты.
— Сталин о чем-то беседовал с садовником, рекомендовал ему какой-то способ культуры или прививки, а тот возражал, говоря, что климат нам многого не позволит.
Цимбал попробовал что-то заметить, на него цыкнули.
— Товарищ Сталин рекомендовал ему смелее экспериментировать, не бояться науки.
— Ясно, Иван Захарыч был, — теперь как бы точно удостоверившись в том, кто был собеседником Сталина, и недовольный этим, сказал Цимбал. — Сорок лет в жмурки с природой играет.
— Тсс, тсс, тсс!
— А потом товарищ Сталин заговорил со мной, слегка пожурил за штурмовщину…
— Значит, уже доложили, — с гордостью за точную работу аппарата заметил Городцов. — Смотрите ж, ей-богу, какая оперативность!
Воропаев побагровел.
— Дадите вы мне рассказывать или нет?
— Давай, давай!.. Только ты, как мина замедленная, только нервы вымотал. Складней рассказывай! — Городцов вытер платком пот со лба. Ему хотелось самому быть у Сталина, он уверен был, что ничего не перепутает, не утаит.
— …пожурил за штурмовщину, потом стал о людях расспрашивать, кто у нас тут как работает, кто такие. Да отодвиньтесь вы маленько, что вы сгрудились… Я рассказал о всех вас.
Все молчали, глядя на него и не дыша.
— Я рассказал о Цимбале…
— Сталину? — переспросила Ступина.
— …о тебе, Юрий, и о Наташе, о тебе, Городцов, о тебе, Виктор, и о тебе, Аннушка. О том, как тяжело вам и как много делаете вы, как побеждаете трудности, как строите жизнь.
Гости молчали.
— Рассказал я, как ты пшеницу во сне видишь, Городцов.
— О господи, что же это вы, товарищ Воропаев… язык-то у вас как повернулся… А он что?
— Он прошелся, подумал, говорит: это тоска по главному, по большому. Велел передать тебе, что ты тут второй эшелон, резерв. С хлебом решится, за нас возьмутся. А если, говорит, тяжело будет Городцову, перебросьте его в степь, на пшеницу».
— Меня? В степь? Нет уж, ваше коммунике я опровергну. Где я стал — оттуда меня не собьешь. Так вам и надо было сказать. Я и без вашей степи силу покажу. Вот как вы должны были сказать. Именно так.
— Да замолчи ты, сосед, — сказал Юрий. — Ничего плохого не было сказано. А какую заботу проявил Сталин, ты чувствуешь? Подумал о твоей судьбе.
— Да что я — дефект имею, что вы обо мне разговор такой завели? Не больной, кажется. Нет, не то сказали, не то.
Аннушка Ступина вышла из темного угла и, раздвинув столпившихся вокруг Воропаева, стала перед ним, бледная и молчаливая. Она ничего не могла спросить, она просто ждала, что падет на ее долю.
Воропаев обнял ее за дрожащие плечи.
— А о тебе я рассказал, как ты прошагала Европу, кок сражалась с немцами в лагерях, какую святую ненависть к врагам пронесла через все испытания. И он…
— Сталин? — спросила она одними губами.
— Да. Он сказал: «Если одну ненависть этой Ступиной…»
— Так и сказал: Ступиной?
— Да. «Если одну ненависть этой Ступиной направить по верному пути — горы, говорит, можно свернуть».
— Правильно. Могу. Это он верно сказал. И прозвал меня по фамилии?!
Она бросилась на шею Воропаеву и, обнимая его, заговорила:
— Ну зачем вы про меня рассказывали? Как же мне теперь жить? А?
— То есть как это? — не понял ее волнения Воропаев.
— Как же мне теперь жить? Сталин сказал, что Ступина горы может сдвинуть… А я — сдвинула? С головой вы меня выдали! Жила себе, никто не знал, и вдруг вспомнит когда-нибудь товарищ Сталин. «А что эта Ступина Анна, как она там, проверьте», — скажет он… Ой, аж страшно мне!.. Может, конечно, он и забудет обо мне, а вдруг не забудет. Я ж теперь навеки покоя лишусь.
— Погоди, дочка, мы все покоя лишились от этого разговора. Выкладывай, Вениаминыч, все до последнего слова. Секретов тут никаких быть не может.
Воропаев стал передавать слова Сталина о том, что вопросами питания правительство займется, как в свое время занималось промышленностью, что трудности временны и нужно думать, как им тут поднять все виды хозяйства.
Городцов слушал, недовольно морщась.
— Как в окружение попали, честное слово. В трудное положение ты нас поставил, — сказал он, когда Воропаев закончил рассказ. — Что добрым словом помянул, за то, конечно, спасибо, а что перехвалил — это перегиб. В сам-деле, даст приказ проверить… а у нас что?.. Вот же ты какой человек, Алексей Вениаминыч, неосторожный.
— Да, поагитировал, — согласился с Городцовым и Цимбал. — Теперь хоть через себя перепрыгни, а показатели надо дать.
Они вздохнули. Виктор Огарнов добавил:
— Вроде как получили награду, а за что — неизвестно.
— А какие там эксперименты этот Иван Захарыч производит? — спросил Юрий. — Надо нам этого Ивана Захарыча потрясти за душу, выяснить, какой ему совет дан. Старик жадный. Вчера я его видел — слова мне не сказал.
— Скажет он тебе! А ведь, чорт лысый, сам ни за что с делом не справится, — и Цимбал сказал Городцову: — Поедем к нему?