Собрание сочинений. Том 3. Гражданская лирика и поэмы
Шрифт:
Теперь уже скоро. Осталось только метров сорок. Сзади меня стрекотание, шорох. Но не оглядываюсь — догадываюсь — стучат у ребят сердца. Но я доползу до самого конца. Теперь уже метров пятнадцать. Вот дзот. Надо, надо, надо подняться. Надо решить, спешить. Нет, не гранатой. Сзади чувствую множество глаз. Смотрят — решусь ли? Не трус ли? Опять пулемет затвором затряс, загрохотал, зататакал. Ребята! Он точно наведен на вас. Отставить атаку! Следите за мной. Я подыму роту вперед…
Вся кровь кричит: «Назад!» Все жилы, пульс, глаза, и мозг, и рот: «Назад, вернись назад!» Но я — вперед! Вы слышали, как выкрикнул «вперед!» я, как выручил товарищей своих, как дробный лай железного отродья внезапно захлебнулся и затих! И эхо мною брошенного зова помчалось договаривать «вперед!» — от Мурманска, по фронту, до Азова, до рот, Кубань переходивших вброд. Мой крик «вперед!» пересказали сосны, и, если бы подняться в высоту, вы б увидали фронт тысячеверстный, и там, где я, он прорван на версту! Сердцебиению — конец! Все онемело в жилах. Зато и впившийся свинец пройти насквозь не в силах. Скорей! Все пули в тупике! Меж ребер, в сердце, в плоти. Эй, на горе, эй, на реке — я здесь, на пулемете! «Катюши», в бой, орудья, в бой! Не бойся, брат родимый, я и тебя прикрыл собой,— ты выйдешь невредимый. Вон Орша, Новгород; и Мга, и Минск в тумане белом. Идите дальше! Щель врага я прикрываю телом! РекоюНаша деревня! Навеки наша она. Теперь уже людям не страшно — на снег легла тишина. Далеко «ура» затихающее. Холодна уже кровь, затекающая за гимнастерку и брюки… А на веки ложатся горячие руки, как теплота от костра… Ты, товарищ сестра? С зеркальцем? Пробуешь — пар ли… Я не дышу. Мне теперь не нужно ни йода, ни марли, ни глотка воды. Видишь — другие от крови следы. Спеши к другому, к живому. Вот он шепчет: «Сестрица, сюда!..» Ему полагается бинт и вода, простыня на постели. А мы уже сделали все, что успели, все, что могли, для советской земли, для нашего люда. Вот и другой, бежавший в цепи за тысячу верст отсюда, лежит в кубанской степи. Всюду так, всюду так… На Дону покривился подорванный танк с фашистскою меткой. Перед ним — Никулин Иван, черноморский моряк. Нет руки, и кровавые раны под рваною сеткой. В тучах, измученный жжением ран, летчик ведет самолет на таран, врезался взрывом в немецкое судно… Видишь, как трудно? Слышишь, как больно? У тебя на ресницах, сестрица, слеза. Но мы это сделали все добровольно. И нам поступить по-другому нельзя…
Все громче грохотание орудий, все шире наступающая цепь! Мое «вперед!» подхватывают люди, протаптывая валенками степь. Оно влилось в поток от Сталинграда и с армиями к Одеру пришло; поддержанное голосом снарядов, оно насквозь Германию прожгло. И впереди всех армий — наша рота! И я — с моим товарищем — дошел! Мы ищем Бранденбургские ворота из-за смоленских выгоревших сел. Да, там, у деревушки кособокой, затерянной в России, далеко, я видел на два года раньше срока над тьмой Берлина красное древко. Свободен Ржев, и оживает Велиж, Смоленск дождался праздничного дня!.. Ты убедилась, Родина, ты веришь, что грудь моя — надежная броня? Приди на холм, где вечно я покоюсь, и посиди, как мать, у моих ног, и положи на деревянный конус из незабудок маленький венок. Я вижу сон: венок прощальный рдеет, путиловскими девушками свит. Фабричный паренек, красногвардеец, вдали под братским памятником спит… Его, меня ли навещает юность, цветы кладет на скорбный пьедестал. Грек-комсомолец смотрит, пригорюнясь, и делегат-китаец шапку снял… И на часах сосна сторожевая винтовкой упирается в пески, и над моей могилой оживая, подснежник расправляет лепестки… Свежих ручьев плеск, птичья песнь. Строевой лес зазеленел весь. Наряжена к весне в цветы лощинка. А рапорт обо мне стучит машинка. Простую правду строк диктует писарь. Ложится на листок печатный бисер. Качает стеблем хлеб, раскатам внемля. С пехотою за Днепр уходит время. И над Кремлем прошло дыхание осеннее, и вот на стол пришло с печатью донесение, что вечно среди вас служить я удостоен… И обо мне приказ читают перед строем.День сменяется днем, год сменяется новым. Жизнью продолжен, я должен незримо стоять правофланговым. Уходят бойцы, другие встают. А имя мое узнают. Место дают. Вечером, в час опроса, сержант обязан прочесть: «Матросов!» И ответить обязаны: «Есть! Погиб за отчизну…» Но — есть!
Так! Выкликай, сержант русоголовый! Вся рота у казармы во дворе. Несменный рядовой правофланговый, я должен в строй являться на заре. Теперь, когда живым я признан всеми, могу в свободные от службы дни входить и в общежития и в семьи и говорить о будущем с людьми. Но я не призрак. Вы меня не бойтесь. Я ваша мысль. Я образ ваших лиц. Я возвращаюсь, как бессмертный отблеск всех, бившихся у вражеских бойниц. Забудем о печальном и гнетущем, о смерти, о разлуке роковой, — сейчас о настоящем и грядущем вам скажет ваш товарищ рядовой. Товарищи! Вы не простые люди, вы мир не простодушьем потрясли, — в воде траншей, в неистовстве орудий вы на голову век переросли. Железный век, губивший человека, изгнали вы из сердца своего, вы — люди Человеческого века, вы — первые строители его! Достойны вы домов больших и новых, прямых аллей с рядами тополей, просторных спален, золотых столовых, прохлады льна и жара соболей. Все вам пристало — и цветы живые, и просто в жизнь влюбленные стихи, и утренние платья кружевные, и дышащие свежестью духи. Вы сможете все россыпи Урала в оправы драгоценные вложить, вы все протоны атомов урана себе, себе заставите служить! Вам жажды счастья нечего бояться, не бедность проповедуется здесь! Наш коммунизм задуман как богатство, как всем живым доступный мир чудес. Вы этот мир осуществите сами! Чертеж на стол! В дорогу, циркуля! Вперед к нему — широкими шагами, вперед, геликоптерами крыля! От хмурых туч освобождайте солнце и приходите требовать к судьбе — то счастье жить, что смертью комсомольцев вы в битвах заработали себе! Помните: чтобы жить еще светлей, главное — дорожить землей своей. Главное — уберечь жизни смысл, нашу прямую речь, нашу мысль. Чистый родник идей, где видны лучшие всех людей сны и дни. Если страна жива — живы мы! В травах, как острова, стоят холмы. Смех молодых ребят в мастерских, там, где сверлят, долбят сталь и стих… Сосны как кружева, майский свет. Если страна жива — смерти нет!Сегодня прибраны чисто казармы, и хвоей украсили койку мою. В роте празднуют день нашей Армии. Многие были со мною в бою. Помнят — с ними служил Саша Матросов. И так замечательно пел. А воздух сегодня золот и розов, и снег удивительно бел. Мой автомат почищен и смазан, защитный чехол аккуратно завязан. Висит на гвозде солдатская каска. Не выдумка это, не сказка. Так оно точно и есть. Порядки военные строги! Так, чтобы если тревожная весть, — быстро одеться и встать по тревоге. Все наготове встретить беду. И место мое не пустует в ряду…
Здесь, на границе, с автоматом, в каске, как часовой на вверенном посту, я вслушиваюсь в гул заокеанский, я всматриваюсь в даль и в высоту. Прислушайтесь, товарищи, к совету: не потеряйте зоркости во мгле! Нет! Разглядите издали комету, грозящую приблизиться к Земле. Кометчики над картой полушарья склонились группой сумрачных теней, руками растопыренными шаря, карандашами черкая по ней. Мой враг опять уселся в кресло плотно, и новый чек подписывает он под треск и визг сумятицы фокстротной. «Война!» — он говорит в свой диктофон. Горящими крестами ку-клукс-клана он жаждет наши озарить холмы и ставит стрелы гангстерского плана там, где свой дом отвоевали мы… ДонецкихКакое глубокое, чистое небо! Ясная, нежная голубизна! Высоких-высоких домов белизна! Из булочных валит запахом хлеба. Читальни наполнены шелестом книг. Там, среди них, мой дневник. И так обещающи строфы про счастье! Но — надо прощаться… День только-только возник… Товарищи! Мир еще на рассвете. Сколько дела на свете! Сколько надо земли перерыть, сколько морей переплыть! Сколько забот новичкам в комсомоле: перелистать все тома, на ямах воронок поставить дома, разминировать полностью каждое поле! Сколько работы в жизни, на воле! Сеять, жать, столярить, слесарить, ледоколами взламывать лед, арбузы растить в полярной теплице, ракетами взвиться в сиренево-синий полет. Все разгадать в Менделеевской таблице. Уйма работы везде, кипучей и трудной: уран замесить на тяжелой воде, застроить домами степи и тундры. Равнины лесами одеть. Вытопить мерзлые грунты. Засыпать в амбары горы зерна. И выковать Родине щит неприступный — в миллионы тонн чугуна!.. На вас я надеюсь. Можете. Справитесь. Исполните все на «ять»! Подтянете к пристаням флот паутиною тросов. Эх! Как бы хотел комсомолец Матросов с вами в одной бригаде стоять!
Смиряется и тихнет бурный ветер, теплеет мирный человечий кров. Все к лучшему, я думаю, на свете, здесь, на планете, в лучшем из миров. В пещерный век, в эпоху льдин и ливней, беспомощных, неоперенных, нас мохнатый мамонт подымал на бивне и хоботом неукрощенным тряс. Жилища мы плели, перевивая тугие стебли высохших лиан, и гнезда наши, хижины на сваях, срывал неумолимый ураган. Но человек не сдался. Вырос. Выжил. Отпрянул зверь, и устрашился гад. И мы из тьмы шатающихся хижин пришли под своды гордых колоннад. И тигры, что в тропической засаде высматривали нас из-за ветвей, теперь из клетки в пестром зоосаде, мурлыча басом, веселят детей. Столетия мы были крепостными, на рудники нужда ссылала нас. В жаре литейных, в паровозном дыме, в глубинах шахт мы сплачивались в класс. Нас на кострах сжигали, гнали в ссылку, ковали в цепи, каторгой моря, но слабую подпольную коптилку раздули мы в пыланье Октября. Нас рвал колючей проволокой Гиммлер и землю с нашей смешивал золой — но человек не сдался, он не вымер, он встал над отвоеванной землей. Он бьет киркой по толще каменистой грядущим поколениям в пример, и, самый молодой из коммунистов, «К борьбе готов!» — клянется пионер. И жизнь-борьба нам предстоит большая за самый светлый замысел людской, и мы приходим, к жизни обращая глаза, не помутненные тоской. Какая б тяжесть ни легла на плечи, какая б пуля в ребра ни впилась — вся наша мысль о счастье человечьем, о теплоте товарищеских глаз. Когда вам было страшно и тревожно и вы прижались к холоду земли, я говорил вам строго: «Нужно! Должно!» — и вы вперед моей тропой ползли. Мое в атаках вспомнится вам имя, и в грозный час, в последнюю пургу вы кровь свою смешаете с моими кровинками на тающем снегу. Так я живу. Так подымаюсь к вам я. Так возникаю из живой строфы. Так становлюсь под полковое знамя — простой советский мальчик из Уфы.МАКАР МАЗАЙ
Поэма (1947–1950)