Собрание сочинений. Том 6. Граф Блудов и его время (Царствование Александра I)

Ковалевский Егор

В то время большинство было уверено, что он был отравлен; но кем? за что? Многие утверждали, конечно без основания, что Франция хотела отделаться от полководца, который мог ей быть опасным при замышляемой уже войне. Другие приписывали этот поступок туркам; были, наконец, которые утверждали, что ревность женщины служила поводом к отравлению. Последнее особенно не правдоподобно. Конечно, подкуп на какое угодно преступление очень легок в Валахии; но с тем вместе, терпимость тамошних женщин безгранична; они допускают всевозможные уклонения от верности в любви и вполне пользуются сами этим правом. Как бы то ни было, но Россия, в самое нужное для нее время, лишалась лучшего своего полководца, и не одна мать, не один Блудов оплакивали его кончину; повсюду слышно было искреннее сожаление об этой преждевременной утрате; солдаты делали между собой складчину, и едва ли не в каждом полку заказывали от себя панихиды по усопшем. Они искренно любили своего молодого вождя.

Граф Николай Михайлович Каменский в военном деле был учеником великого Суворова, который, несмотря на неприязнь к нему старого фельдмаршала, обласкал молодого человека, и дал ему возможность выказать свои способности. Особенно, при защите переправы через Чортов мост, во главе своего Мушкетерского полка, он оказал чудеса храбрости: пуля пробила его шляпу, но не коснулась его. Он тогда уже был генерал-майором, несмотря на то, что едва достиг 21 года. Потом он участвовал в главнейших делах против французов и за дело при Прейсиш-Эйлау получил Георгия 3 степени.

Тело Николая Михайловича Каменского было перевезено в с. Сабурово, Орловской губернии, где погребено рядом с прахом отца, а сердце, по просьбе матери, в Москву, где хранилось в урне, в церкви, до смерти графини Анны Павловны и, по ее воле, погребено с ней вместе на кладбище в Девичьем Монастыре рядом с Катериной Ермолаевной Блудовой.

Для молодого Блудова трудная боевая жизнь послужила лучшей практической школой. На бивуаках, в лагере, под звуки барабанного боя и гула орудий, писал он донесения и депеши, сам переписывал их, и мы должны отдать справедливость, что почерк его был некогда не так дурен, как впоследствии; он принимал сербских депутатов, являвшихся беспрестанно то с доносами на Кара-Георгия, то с различными просьбами и предложениями, разбирал и сводил воедино для доклада главнокомандующему многоразличные жалобы на нашего агента в Сербии Р. [23] , которого, наконец, граф Каменский принужден был отозвать уж для того одного, чтобы спасти его от всеобщего раздражения; выслушивал болгарских старшин, и среди всех этих тревог и забот еще находил время писать прокламации то к жителям Болгарии, то к народу сербскому, заклиная именем Бога и спасения отечества прекратить раздоры. Здесь он впервые сблизился с племенами славян, под турецким игом находящихся; в памяти его навсегда сохранилась безусловная храбрость сербов, страдания болгар, общая привязанность к России и преданность религии христиан в Турции, несмотря на все преследования, особенно в тогдашнее время; впоследствии, Блудов везде, где мог, отстаивал интересы этих племен.

23

Константин Константинович Родофиникин. – Прим. ред.

Глава третья

Свидание двух Императоров в Тильзите и предшествующие ему события; взаимные отношения; личный характер Императора Александра I-го. Последствия Тильзитского мира; континентальная система и влияние ее в России. Общее настроение и негодование. Граф Сперанский; граф Поццо-ди-Борго и граф Каподистрия; отношения к ним Блудова.

Привлекательная личность молодого главнокомандующего, графа Каменского, и его семейство, с которым тесно связана судьба Блудовых, отвлекли нас от совершавшихся событий. Мы обозначили, хотя немногими чертами, реформы, которые Государь вводил в России, помышляя о совершенно новом строе всего государственного управления и органической жизни народа; но мы не говорили о военных событиях, потрясавших всю Европу, а с нею и Россию, и коснулись только тех, которые совершались на окраинах ее. Эти события принадлежат военной истории и уже занесены в нее; но для нас важны последствия их, по влиянию, которое они имели на судьбу России и дальнейшее развитие народа.

Храбрый Кульнев говаривал: «матушка Россия тем хороша, что в ней всегда в каком-нибудь углу дерутся». Эти слова особенно применимы к тому десятилетию, которое предшествовало 1815 году, положившему конец кровопролитию.

Русские войска, сражавшиеся в Германии против французов, превосходивших их численностью и образованием и предводимых лучшим полководцем в мире, Наполеоном, отступали к нашей границе. Уступая каждый шаг земли с бою, они иногда брали верх над неприятелем и были еще до того сильны при обратном переходе через Неман, что Наполеон согласился на предложенное ему перемирие; вслед за тем совершилось знаменитое свидание двух Императоров, на средине Немана, у Тильзита, 13 июня 1807 года. Событие это имело влияние на судьбу современной Европы, а впоследствии и самого Наполеона. Когда превратности войны предали его в руки союзников и заставили от них одних ожидать решения своей участи, Император Александр, как известно, много содействовал к облегчению этой участи.

Для нас остались бы непонятными как взаимные отношения двух императоров, так и дальнейшее развитие событий царствования Александра I, если бы мы не уяснили себе личный характер государя. Вполне постигаем, что уловить эти тонкие, переходные, летучие черты, едва доступные пониманию близких ему современников, весьма трудно, но мы представим их так, как они напечатлелись в нас самих после долгого, беспристрастного изучения.

Александр I был по преимуществу человек в высоком, многообъемлющем смысле этого слова, а потом уже Государь! Природа соединила в нем ум обширный, сердце, исполненное высоких побуждений, мысль пытливую, проницательную; но постоянная, усиленная борьба то с судьбою, то с людьми или самим собой нередко колебала его веру в собственные силы. Недоверчивый к себе, он искал опоры в людях, разрешения сомнений в тайнах природы, безраздельно предавался избранным друзьям, предавался мистицизму, но ни в тех, ни в другом не находил ответа своему пытливому сердцу, не находил чего искал, отвращался от них и опять заключался в самом себе. Он создавал в своем воображении идеалы, которые разбивались при столкновении с действительностью, и тем печальнее казалась для него эта действительность. Его упрекали в шаткости характера, недостатке силы воли, в противоречии самому себе, но мы увидим впоследствии как бывала несокрушима эта воля, освободившаяся от постороннего влияния. В первые же месяцы своего царствования, несмотря на молодость и неопытность, он умел сбросить с себя то насильственное влияние, которым было думал пользоваться граф Пален. А действия его в отечественную войну! Допустим еще, что в бытность неприятеля в пределах России весь народ, соединившись как один человек, увлекал его за собой к одной общей цели; но после, за границей, когда вся среда, в которой находился он, требовала мира с Наполеоном, – кто, как не он один, решился дать этот мир только в Париже? Кто увлек союзников, против их желания, в Париж?

Воспитание, чуждое соприкосновения с внешней жизнью, на нем отразилось более других и оставило неизгладимые следы в его восприимчивом характере. Он вырос между двумя дворами – бабки и отца, неприязненными между собою, противоположными по направлению: при одном господствовала роскошь, расточительность, постоянные празднества, свобода нравов, доходившая до излишества, но вместе с тем свобода мысли, часто блестящей, иногда глубокой; при другом – ропот негодования и военный строй, заменявший все удовольствия. Сходились они только в том, что интрига, преобладавшая при большем дворе, проникала и в Гатчину, благодаря проискам Ш. и Г. [24] и даже опутывала самого Александра. Принужденный уживаться при том и другом дворе, вовсе к ним не расположенный, мог ли он не приучиться заранее к скрытности? Самое воспитание его вверено было двум лицам, совершенно противоположных начал. С одной стороны, гражданин свободной республики, открытый и честный Лагарп преподавал ему свои правила; с другой – испытанный в придворной жизни, умевший ужиться при трех царствованиях, Салтыков [25] (впоследствии князь) внушал ему свои убеждения. Знаменитейшие профессора преподавали ему разные науки, но о нравственном воспитании мало заботились. Сам Император говорил Прусскому епископу Эйлерту в 1818 г.: «Пожар Москвы осветил мою душу и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотою веры, какой я до тех пор не ощущал. Тогда я познал Бога [26] … Искуплению Европы от погибели обязан я собственным искуплением». По желанию Императрицы – бабки, он вступил в брак на 16 году: мог ли он понимать всю важность семейных обязанностей!

24

Возможно, речь идет о князе Александре Голицыне, который содействовал интриге между мадам Шевалье и великим князем Александром Павловичем. – Прим. ред.

25

Салтыков (род. 1736 г. ум. 1816) при Екатерине возведен в графское достоинство, при Павле получил фельдмаршальский жезл, не отлучаясь от двора, при Александре – княжеское достоинство и назначение председателем Государственного Совета. Князь Салтыков имел при себе офицерский караул. Как бы для окончания своего придворного образования, он в молодости провел несколько времени при дворе Прусского Короля Фридриха II.

26

Eylert: Charakterz"uge [und historische Fragmente aus dem Leben des Kцnigs von Preussen, Friedrich Wilhelm III] t. 1. 246–248.

Личность Государя исполнена высокого драматизма и достойна глубокого изучения психолога, также точно как царствование его, конечно послужит целой наукой для изучения политики и государственного управления. Английский писатель Аллисон, в своей «Истории Европы от начала французской революции до восстановления Бурбонов», справедливо выразился об этом царствовании: «по массе и важности соединившихся в нем происшествий, едва ли можно найти подобное ему в целой истории рода человеческого». Народы и государства удивлялись его славе, его величию, его уму и всепобеждающей силе его обращения, но никому и в мысль не приходило, при виде этого счастливейшего в мире Государя, задать себе вопрос, что творится в глубине души его? Мы будем иметь возможность, впоследствии, проникнуть в тайник этого сердца, – благо он сам раскрывает его в своих письмах и разговорах. Из них, как из самих действий мы увидим, что если он иногда падал, то потом подымался еще сильнее, еще победоноснее. В позднейшую уже эпоху его царствования один из членов дипломатического корпуса писал о нем [27] : «Этот Государь честнейший человек – во всем обширном значении слова – какого я когда-либо знал; он может быть часто поступает дурно, но в душе его постоянное стремление к добру». Вот почему мы глубоко сокрушаемся, что смерть застала его в минуту душевной слабости; мы не сомневаемся, мы убеждены, что он вышел бы из этого временного нравственного упадка и стал бы тем, чем был некогда для России, или обратился бы к частной жизни, к чему душой стремился. Впрочем, в какой бы среде он ни действовал, – родись простым гражданином, он имел бы одинаковое влияние, только в другой сфере. Какому-то обаятельному влечению подпадало все, что соприкасалось к нему, и люди, окружавшие его, любили его с страстным увлечением. Письма к нему холодного естествоиспытателя Паррота дышат горячею привязанностью, «Если я могу вас любить так, как люблю, то какая же женщина противостоит Вашему сердцу…» – писал он однажды.

27

Депеша виконта Фероне, французского посла при Александре, к министру Иностранных Дел, от 19 Мая 1823 года.

От природы умеренный в желаниях, скромный и даже робкий, он подчинял своему влиянию других именно тем, что не желал господствовать, не стремился к преобладанию [28] . Еще в детстве часто журили его за расположение к лени, но это было какое-то поэтическое бездействие, во время которого он предавался всеувлекающему воображению, уносясь в мир другой, от пошлой действительности; за то, если работа приходилась ему по сердцу, он трудился без устали. Частная его переписка была обширна; кроме того, в архиве министерства Иностранных дел находятся собственноручные инструкции его нашим уполномоченным при иностранных дворах министрам, не говоря уже о том, что другие исполнены решительно по мысли его. Большая часть манифестов, особенно писанных при статс-секретаре Шишкове, исправлены его рукой. Государь писал по-русски своеобразно, сильно, хотя иногда делал ошибки в правописании; впрочем, его статс-секретарь Сперанский, несмотря на обширное образование, грешил также против правописания и даже чаще его. По-французски Александр писал правильно, изящно.

28

Чтобы показать отношения к нему народа, достаточно выписать несколько строк из записок очевидца, которого, конечно, никто не заподозрит в лести (Серг. Н. Глинка). «Перенеситесь мыслью в Москву 6 декабря 1809 г. Вот Император Александр I выходит из саней у Тверской заставы и въезжает в столицу верхом. Слышите звон колокольный, но он не заглушает голос восхищенного народа. Слышите ли эти душевные восклицания: Отец! Отец наш! Ангел наш! Государь ехал один, теснимый со всех сторон сонмами народа.

Иные хватались за лошадь Императора; другие целовали узду и стремена. Лошадь от давки народной покрыта была потом. Множество торопливых рук стирали пот платками и чем могли, чтобы передать эти памятники своим домашним. И во все это время продолжались восклицания: «Здравствуй надежда – Государь. Приезжай к нам почаще. Мы каждый день, каждый час, наш родной отец, молимся за тебя Господу Богу». Вот Государь сходит с лошади у Иверской Божией Матери. Он преклоняет колено, он молится. И вся Москва в лице народа преклоняет колено и вся Москва молится с Царем своим?…»

Впоследствии, совершенная безнадежность нередко овладевала им; усталые руки невольно опускались. Припомним себе, с каким постоянством, с какой энергией, он преследовал злоупотребление власти и беззаконие суда, но потом, если он и не произнес известной фразы, появившейся впервые, кажется, в книге Revelations of Russia [29] , переведенной на французский и немецкий языки, и так часто повторяемой в иностранной печати, то верно смысл ее не раз приходил ему в голову. Конечно, только отчаяние и уверенность в невозможности исправить зло могли породить подобную грустную мысль. Александру нужно было достигнуть цели так сказать сразу, одним взмахом, – иначе он останавливался на полпути, в чем его часто укоряли; но едва ли в природе человека, бравшегося за дело с тем жаром, с тем увлечением, с которым обыкновенно принимался Александр I, довести его с той же твердостью до конца.

29

Revelations of Russia in 1846: By an English Resident [d. i. Charles Frederick Henningsen] – Прим. ред.