Собрание сочинений. Том 6. Граф Блудов и его время (Царствование Александра I)

Ковалевский Егор

Освободившееся от продолжительного гнета общественное мнение высказывалось, как в подобных случаях всегда бывает, резко, не всегда основательно. Прежде небезопасно было сходиться в тесный кружок; теперь образовались целые общества масонов, мартинистов, библейские, сектаторские, литературные; журналов издавалось много, но они вполне доказывают недостаток критики и скудность тогдашнего политического образования. Передовые люди вполне сочувствовали реформам, порицая безразлично все старое, и с нетерпением ожидали обещанного проекта нового судопроизводства. Между передовыми людьми тогдашнего молодого поколения находился Д.Н. Блудов. В коллегии Иностранных дел ему было мало занятий, и он предался с жаром разбору всего, что выходило по части Государственных учреждений, и громко порицал старые порядки. Около него уже образовался кружок сочувствовавших ему людей. Чтобы понять всю резкость суждений, всю самонадеянность его и вероятно той среды, в которой он уже начал приобретать некоторый авторитет, мы должны обратиться к письму его матери. Письмо было писано вслед за его отъездом из Москвы, куда он приезжал на некоторое время. Оно уцелело в числе писем, полученных от графини Каменской, так как обе подруги часто писали вместе и к Дмитрию Николаевичу и к сыновьям

Каменских, желая показать, что дети одной из них также дороги для другой, как собственные дети. Мы с намерением приводим ниже выписку другого письма, чтобы показать как резко оно отличается от первого; вероятно, были действительно важные причины, чтобы раздражить таким образом мать.

«Из письма вашего для сердца моего не велико утешение; оно изображает ту же беспечность о вашей жизни, которая довольно уже огорчала скорбящую мать; желая блистать своим знанием, вы о себе никакого не имеете понятия, ведя такую праздную жизнь, как она действительно есть; вы называли многих при мне глупцами, дурачками, – столь вы мыслите о себе много; но живете не по разуму… Разве ум только в том состоит, чтоб жизнь вести подобную трутню в пчелах, – лежать и на воздухе строить замки; вы так мните о себе, что два месяца мне слова нельзя было сказать, которого бы не оспорили… не от досады, а от страху решилась высказать, чтобы ты не впал в несчастную ненависть у всех; я страшусь, чтоб не был ты вторым Шишкиным Петром Васильевичем [15] , который умен, а ненавидим». Далее следует несколько упреков в его эгоизме и в том, что он не посвятил ни одного дня графине Каменской и наконец Катерина Ермолаевна заключает письмо: «так жить нельзя, мой друг; прискорбно матери, которая нежно любит, а ее советы презрены, отстранены; да и сам не чувствуешь счастья в жизни; напрасно уроки давать другим, не знавши сам должностей жизни».

15

Шишкин, помещик Новгородской губернии, женатый на сестре Блудовой; с его замечательным семейством мы еще встретимся в этом описании.

Письмо это, писанное в 1803 г., совпадает с тем временем, когда Д.Н. Блудов, оставленный в забвении в коллегии Иностранных дел, пытался перейти в министерство Народного просвещения; но и это ему не удалось, а потому он решился было выйти в отставку и посвятить себя литературе. Особенно соблазняла его журнальная деятельность; он уже знаком был со многими литераторами и помещал в журналах мелкие статьи, большей частью переводные.

Письмо это сильно подействовало на молодого Блудова: он обратился к заступничеству графини Каменской и получил от нее ответ, которого конечно и должен был ожидать: «Вы пишете, чтоб исходатайствовать прощение у вашей матушки и возвратить ее любовь к вам, – вы знаете сердце и душу неоцененной матушки вашей и как она нежно вас любит, а потому никакого ходатайства не нужно; едино ваше признание и любовь ваша утешит ее, и огорчение пройдет; если бы она вас не так нежно любила, то и не так бы горячо к сердцу принимала. Но полно о сей материи говорить»…

Тут же приписка матери; но в ней «о сей материи» ни слова; все прошедшее забыто, как будто не было размолвки!

Дмитрий Николаевич, по приезде в Петербург, поселился в небольшой квартире, против Владимирской церкви, в доме, принадлежавшем генералу Варлонту. Он жил скудно. Мать могла уделять ему весьма немного, решившись во чтобы то ни стало прежде всего выплатить долги покойного мужа и передать сыну имение устроенное и не заложенное. Но нуждаясь часто в необходимом, Дмитрий Николаевич никогда не просил ее о прибавке своего содержания; о выделе же следовавшей ему по закону части он и не помышлял при жизни матери. Несмотря на то, что он был, как мы видели, высокого о себе мнения, да и в чине довольно значительном в то время (коллежский асессор), мать поручила его руководству двоюродного брата, Владислава Александровича Озерова. Может быть опека не совсем бы понравилась Блудову, если бы она вверена была другому лицу, но к Озерову он питал искреннее уважение и любовь.

Странная судьба этого человека! Он уже был в летах, когда вдохновение посетило его; до того времени его называли человеком тупым, холодным; несколько напечатанных мелких сочинений его прошли незамеченными. Только в 1804 г. показалась на сцене его первая трагедия, Эдип в Афинах; в ней дебютировала, известная впоследствии, Семенова: и трагедия и артистка произвели необыкновенное впечатление в зрителях. Когда же, года два спустя, явился Дмитрий Донской, то восторг публики дошел до какого-то неистовства. Никогда ничего подобного не видали до того времени в театре. Слава Озерова достигла до такой высоты, до которой только может достигнуть слава поэта. За ним следили, старались уловить его взгляд; счастливцем считался тот, кого он удостаивал словом. По наружности он казался равнодушным к торжеству, но легко себе вообразить, что происходило в душе, когда припомним последовавшие за тем обстоятельства его жизни. Необыкновенный успех его возбудил зависть. Князь Шаховский, в то время всесильный в мире закулисном, затеял против него интригу и так подготовил общественное мнение, а может быть самих актеров, что «Поликсена» Озерова, поставленная года два спустя, потерпела совершенное фиаско. Это сильно подействовало на бедного поэта; он стал убегать людей; всюду чудились ему язвительные улыбки, укоры, ругательства; он бросил службу, заперся один в доме, но и там шум городской будил его воспоминание о несчастном представлении «Поликсены». Озеров наконец уехал в деревню и вскоре умер в сумасшествии на 46 году жизни (п. 1770 [16]– 1816 г.). Что Озеров действительно погиб жертвой зависти и интриги, это свидетельствуют лучшие люди того времени: Капнист, Батюшков, Жуковский, Дашков, Блудов, наконец, Вигель в стихах и прозе восстали против зоилов – завистников. Замечательны слова Батюшкова: «Есть люди, которые завидуют дарованию. Великое дарование и великое страдание почти одно и тоже». Замечательны они именно в устах Батюшкова, которого постигла участь Озерова, но который находился слишком 30 лет в сумасшествии и только за год до смерти прозрел из своего нравственного мрака. Жуковский в стихотворении, посвященном Озерову, говоря о лаврах, которыми венчали поэта, прибавлял:

16

1769. – Прим. ред.

«В них зависть терния вплела…И торжествует. – РастерзалиИх иглы славное чело.

Даже Державин удостоил низойти с высоты своей и посвятить Озерову несколько стихов – впрочем, плохих.

Всей жизни поэта, собственно говоря, было два-три года; предшествовавший им длинный ряд годов прошел бессознательно и без цели; остальное, немногое время, в страданиях и сумасшествии; но счастлив тот, кому удалось прожить и три года такой полной жизнью!

Нечего и говорить, что Блудов бывал почти каждый день у Щербатовых. Часто приходил он туда прямо из театра, особенно когда ощущал потребность высказать те чувства, которые накоплялись в нем во время представления и теснили ему грудь. Не раз повторял он перед молодой девушкой целые монологи Антигоны, которые необыкновенная память его успела уловить во время хода самой пьесы. Частые посещения Дмитрия Николаевича объяснялись той безграничной дружбой, которая существовала между матерью его и графиней Каменской: – в свете, не знавшие их, принимали за родных сестер; – его любили и ласкали; но малейшие намеки о возможности брака молодого человека с княжной, отражались безусловно ее непреклонной в этом случае матерью. Также точно, с другой стороны, все предложения делаемые княжне, по-видимому очень выгодными женихами, отклонялись ею под разными благовидными предлогами, но с твердостью и решимостью.

Кроме Щербатовых, Блудов посещал очень часто дом Хвостовой, урожденной Херасковой, женщины очень умной, в обществе которой он любил бывать. Пустые толки об этих посещениях, доходившие даже до княжны Щербатовой и смущавшие ее кроткое сердце, опровергались всеми теми, кто знал его страстную любовь. Несколько времени спустя, он сблизился с семейством Оленина, бывшего президентом Академии Художеств; здесь-то он и сошелся с тогдашними литераторами.

У Державина, который в 1802 г., при образовании министерств, назначен был министром Юстиции, Блудов, несмотря на родственные с ним связи, бывал не часто. Должно полагать, что разность убеждений, еще более чем лета и звание, полагали препятствия их сближению. Державин, как известно, безусловно порицал все нововведения и восхвалял старину. Впрочем, Блудов всегда чтил в нем поэтический дар, и лучшим доказательством тому может служить предпринятое впоследствии Академией, при его содействии, превосходное во всех отношениях издание сочинений Державина.

Между тем, здоровье матери Дмитрия Николаевича видимо слабело. В июле месяце 1805 года он получил от графини Каменской письмо, в котором она просила его приехать, как можно скорее в Москву, извещая, что Катерина Ермолаевна больна и очень слаба. Внизу мы находим следующую приписку самой матери: «Если можешь, друг милой мой, приезжай сам ко мне, сердце милое, я нездорова….. твое присутствие может успокоить дух мой»….

Блудов поспешил в Москву. Он нашел мать в том болезненном состоянии, от которого она уже не могла оправиться. По-видимому, это была водяная, соединенная с изнурительной лихорадкой.

В этот именно приезд свой, как сам Блудов припоминал себе, ему наконец удалось познакомиться с Карамзиным, чего он так пламенно желал. Еще в 1803 году он ездил к Жуковскому за город в село Кунцово, где, овдовев после первого брака, уединенно в маленьком домике жил Карамзин, приютивший у себя на летнее время Жуковского; но Карамзина тогда не было дома. На этот раз сам Жуковский повез его в Кунцово. Дмитрий Николаевич любил вспоминать об этом первом знакомстве, прибавляя, что ни прежде ни после того, ни одна личность не произвела на него такого глубокого впечатления, – разве личность графа Каподистрия. Он воротился домой очарованный беседой ученого историографа, столько же как и его простым открытым обхождением, и некоторое время находился в каком-то лихорадочном состоянии. С тех пор Дмитрий Николаевич искал уже встречи с Карамзиным; он бывал у него всякий раз, когда приезжал в Москву; знакомство мало-помалу делалось теснее и переходило в искреннюю приязнь. В 1814 г. Карамзин, в письме к А.И. Тургеневу, прибавлял: «Дружески кланяюсь Блудову – Риваролю и Батюшкову – Парни»; а в 1816 г. он писал «Всем нашим друзьям дружеский поклон и Арзамаское рукожатие: С.С. Уварову, Д.Н. Блудову; пусть они любят меня столько, сколько их люблю; более не требую». – Впоследствии времени эти приязненные отношения заменились той неизменной дружбой, которую сохранили они до гроба.

Карамзин в 1805 году уже пользовался громкой известностью в России, а Москва гордилась им [17] . Он приступил к своей «Истории Государства Российского» и работал неуклонно над ней, не обращая внимания на толки завистников, которые писали на него эпиграммы, сатиры, комедии, наконец, как увидим далее, доносы: не успев уронить его в общественном мнении, они решились было погубить его иным путем; но не то было время!…

В 1805 году настроение умов в Москве еще мало изменилось. Несчастная война с Францией и возрастающие вследствие того налоги, не возбуждали ропота, – они только поддерживали большую ненависть к виновнику их, Наполеону, и сильнейшую жажду отомстить врагу, который добивался всемирного преобладания. Тогдашние преобразования в России, ясно стремившиеся к просвещению и искоренению пагубных злоупотреблений власти, отвлекали общественное мнение от военных действий. Учреждение двух новых Университетов – Казанского и Харьковского, последовавшее вскоре за преобразованием Московского и Дерптского, а также новые уставы Академии Наук, Академии Художеств, и другие меры Правительства, направленные к распространению высших учебных заведений, занимали всех.

17

Литературная деятельность Карамзина начинается с 1783 г. И.И. Дмитриев, в своих записках говорит, что еще прежде того он написал «разговор Марии Терезии с русской Императрицей Елизаветой», но это сочинение нигде не отыскано.