Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
Шрифт:
— Н-не знаю. Раньше сказал бы: «Как начальство прикажет»… Теперь мне это совсем не по нутру.
— Из-за Фроси?
— Да! На ее братьев у меня рука не подымется, хотя старший, Харитон, от одного слова «казак» сатанеет. Может, минует нас это испытание. Ты сам-то что собираешься делать? Дома до победного отсиживаться?
— На полати залезу — припадочным прикинусь, а против своих не пойду.
— Кого же ты своими считаешь, если не станичников?
— Так станичники-то разные… Если взять наших батек, то это один коленкор (мои отношения с папаней тебе давно
— Что так много?
— Как водится в казачестве: дети, внуки все вместе. — Антошка нырнул в толпу гостей, вывел рослого верзилу казака. — Вот он, Горуня!
— Горуня, стало быть, человек-гора? — спросил Нестор, проникаясь симпатией к юному богатырю.
— Стало быть, Георгий, — спокойно уточнил Кучугуров неожиданно тонким голосом. — Нас двенадцать братьев, и все такие рослые, кроме одного, горбатого. Я младший — от второй жены.
— У вас ведь и сестры есть… — припомнились Нестору разговоры с Антошкой.
— Семь сестер — и тоже богатырши.
Нестор невольно улыбнулся.
— А отец?
— Папаня ростом не вышли, даже неказисты с виду. Зато они полный георгиевский кавалер, выдумщик и забияка. Потому и по кулачным боям сильны были — решительностью брали. Дома командуют до сей поры.
— Патриарх, одним словом, — весело перебил Антошка неторопливую речь Горуни, преисполненного почтения к своему родителю. — Ты скажи лучше насчет линии вашего папани в политике.
Горуня огляделся, но гости были заняты разговорами.
— Они за нейтралитет.
Нестор, с нетерпением ждавший выхода Фроси и оттого не очень внимательный, сразу заинтересовался:
— Как это понимать?
— Так что хватит, мол, навоевались. Ни в какие свары встревать не будем. С дворянами-золотопогонниками нам ладить трудно, с голью рабочей тоже не по пути. Пусть они меж собой договариваются как хотят, а мы своим казачьим самоуправлением обойдемся.
— Дельно, пожалуй… — Однако Нестор сразу же забыл и о Горуне и о нейтралитете: гости, притихнув, подались к двери, из которой вышла невеста, закутанная платком, поддерживаемая под локотки свахой и дружкой. Сутуло согнутая, припадая на одну ногу, она заковыляла к побледневшему от испуга Нестору.
Но тут Алевтина громко крикнула:
— Не наша!
И все закричали:
— Не наша!
Горбунья звонко рассмеялась, повернулась и, уже не хромая, не горбясь, побежала обратно.
— Харитина! — Нестор покачал головой, еще не опомнившись от внезапной растерянности. — Вот озорница! А я подумал: что-то с Фросей стряслось…
— Здорово ты врезался, милок! Все на веру теперь берешь! — смутно ревнуя друга, сказал Антошка. — Старинная ведь шутка!
— Мне сейчас не до шуток. Даже лихорадит!
Дверь в парадную горницу снова открылась. Робея, вошла в окружении нарядных девчат-провожаток Фрося с дарами на подносе: белыми пуховыми перчатками и шарфом для жениха.
Бирюзовая, узкая в талии кофточка с кремовой
Все уставились теперь только на Фросю, — оценивая каждую черточку ее лица, каждое движение, каждую подробность наряда, — и оттого она застеснялась еще сильнее, вся вспыхнула до слез, до испарины над задрожавшими губами, полуоткрытыми словно от удушья, но стала от этого еще краше и притягательней для жадно устремленных на нее взглядов. Нестор не выдержал — шагнул навстречу, скорее взял дары из ее ослабевших рук. Зато и посмотрела она на него распахнувшимися глазами! Столько счастья, еще несмелого, в них светилось, так усилили их черное сияние близко стоявшие слезы, что даже шорох прошел по горнице от общего вздоха удовольствия, одобрения, зависти, когда Нестор обнял ее и поцеловал прямо в губы.
— Поднесешь дары-то да по рюмке вина ишо подай родителям да сватьям, — поучали, наставляли ее перед выходом, и теперь она, закруженная в толпе, гибким движением обернулась назад, на обе ладони приняла поднос с рюмками и стала обносить старших.
— Посмотри и на нас, красавица! — сказал разбитной, подходчивый дружка, желая еще раз показать товар лицом. — Ну, Нестор, какую кралю выхватил! Ручки с подносом, сердце с покором, голова с поклоном…
Народу на окнах налипло — на каждом будто пчелиный рой жужжит. Все, побросав работу в полях, сбежались поглядеть, как у Шеломинцевых начнут запивать невесту.
Жених взял ее под руку, и вместе с шаферами и провожатками они пошли в другую комнату, где собралась молодежь, а девчата исходили нетерпением возле гармонистов и столов, уставленных закусками, сластями, кувшинами с медовухой да брагой. Запой начался.
И в день свадьбы с утра песни, пляски, веселое похмелье.
Рука в руке. А вокруг цветной вьюгой бабьи платки, карусели юбок, девичьи банты, пестрые шали, перепляс, пересвист, дробное топанье каблуков. От говора гармоник, от хлопанья ладоней — звонкий плеск на всю округу. «Пусть пляшут, поют и гомонят, а мы только вдвоем, хотя ради нас и затеяна вся эта несусветная веселая суматоха».
На голове Фроси увал — восковые цветы, белоснежные на черных как смоль волосах. Коса прикрыта красой — пучком лент. Ярко рдеет маленькое ухо, чутко ловящее в обвальном шуме шепот любимых губ. Не поворачивая головы, чувствует она каждый взгляд, каждое движение Нестора.