Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
Шрифт:
— Что ты там нашел, Илья? — спросил Кичигин.
— Насчет Деникина… Он тоже входит в эту казачью обойму. Тридцатого августа сообщили об аресте на Дону, на станции Чир, войскового атамана Каледина. Корниловский мятеж будто прекращен… А когда Дутов послал Керенскому письмо, о котором жужжат газеты?
— Тридцать первого августа.
— Выходит, очень смело действует полковник Дутов. Рисково, можно сказать! А что за этим риском кроется?
Георгий Коростелев кивнул Левашову:
— Ну-ка, Андриан, голос у тебя громкий, прочитай нам это послание вслух.
Левашов взял газету:
— «Сегодня, 31
— Стоп! — прервал его Кобозев. — Заметьте, товарищи, Керенский требует осуждения изменников, а Дутов ответил ему отказом, о котором разблаговестили на всю Россию. Почему потребовалось широко раскрыть это столкновение между представителями власти?
— Так он тут пишет, что предлагал Керенскому раньше свое посредничество…
— Ну и что?
— Керенский обещал послать делегацию казачьего совета, а потом отменил это решение… Нет уж, лучше я все прочитаю, а после разберем. Вот слушайте: «Теперь же, когда на Дону начались неурядицы и это грозит голодом и отсутствием угля, вы вновь обращаетесь к нам за помощью, но уже в резкой ультимативной форме, почти с угрозой. Совет не может уяснить себе тактики Временного правительства по отношению к нему».
— Тактика самая простая, — не выдержал Семен Кичигин. — Демократы избегали афишировать перед народом свои якшания с карателями до кронштадтских событий, а после июльского расстрела снова ищут у них поддержку и прямую защиту.
— Мало того, они хотят, создав популярность Дутову, оправдать его письмом корниловщину, а заодно и себя, — добавил Кобозев. — Дескать, Керенский потачки казачеству не давал… С дальним прицелом выдано это письмо!..
— А я его расценила как искреннюю защиту Корнилова и, честно говоря, даже восхитилась мужеством Дутова, — призналась Мария Стрельникова, которая до этого сидела в сторонке и что-то торопливо записывала в толстую тетрадь. — Он, прямой враг, показался мне гораздо симпатичнее наших иудушек!
Георгий Коростелев укоризненно взглянул в скуластое красивое лицо девушки, в ее горячие диковатые глаза.
— Дутов враг номер один, он любых иудушек перещеголяет. Для него все средства борьбы хороши: и дипломатическое иезуитство, и кровавая резня.
— Читать, что ли? — нетерпеливо спросил Андриан, спеша еще раз проверить собственные впечатления. — «Совет сам упорно добивался участия в государственной жизни страны, когда забывались интересы казачества».
— И добился, участвуя в событиях пятого июля! — ввернул Константин Котов.
— «Последнее земское положение окончательно указало на невозможность сохранения казачьих особенностей жизни».
— Когда речь идет об этом пресловутом образе казачьей жизни, Дутов вполне искренен, тут он готов лезть на рожон, ни с чем не считаясь, — снова перебил чтение письма Кобозев. — И впрямь: крестьянская община, в которую так веровали народники, не оправдала себя, но и казачья, с ее войсковым кругом и переложным земледелием, — архаика.
— Дайте дочитать до конца! — взмолился Левашов. — Вот самое-то главное: «Теперь от нас требуют заявления и как бы суда над генералами Корниловым и Калединым. Мы не судьи, а
— Какие подробности им нужны, когда уже говорилось об этой авантюре неоднократно! — заметил Кобозев с иронией. — В ультиматуме Корнилова Временному правительству написано черным по белому: хватит, поиграли в революцию! Дутов тоже обеими руками подпишется под этим ультиматумом.
— Само собой! — согласился Левашов и снова уткнулся в газету: — «Так как же мы, казаки, можем заклеймить боевых сынов казачества столь позорным именем без суда и следствия? Разве вам недостаточно, господин министр-председатель, заявления в нашем воззвании о полном подчинении Временному правительству? Большего мы сейчас не можем дать, и если вы будете настаивать, угрожать и оказывать давление на нас, то мы, совет, будем вынуждены просить свои войска сложить с нас полномочия, считая дальнейшую работу под давлением несовместимой с достоинством выборного органа всероссийского казачества…»
— Да, теперь он, братцы, и правда может к нам в Оренбург нагрянуть! — заключил Левашов.
— Дошло? — спросил Кобозев.
— А ты говоришь — герой! — опять укорил Стрельникову Георгий Коростелев.
Первые дни сентября. Золотые возы плывут, качаясь, к «обрывам» гумен возле поселков и станиц — хлеб идет с полей. Медленно шагают по степным дорогам скованные парным ярмом могучие круторогие быки. Скрипят колесами большие телеги-фурманки, запряженные верблюдами, важно несущими чубатые головы на лебяжьи изогнутых шеях; из-под широких двупалых ступней с тупыми коготками-копытцами бьет фонтанчиками пыль: на всю мозолистую подошву ступает покоритель пустыни, а копытца только против скольжения. В фурманках навалом арбузы, дыни, нарядные тыквы с прокаленных солнцем бахчей.
За глубокими рвами — «обрывами», берегущими хлеб от потрав и пожаров, растут скирды, сложенные плотно, как исполинские сундуки. Некоторые хозяева, еще не перевозив все с полей, сразу приступили к молотьбе: урожай так богат, что не хватит места в «обрывах», да и время беспокойное, ненадежное… Не верится, глядя на обилие даров здешней осени, что по всей России, по взбаламученным ее городам пухнут с голоду люди! Станичники знают о народной беде, многие видели голодающих, но только чаще твердят:
— Кто с хлебом в тяжелый год, тот кум королю, государю дядя.
Сердце — на замок, деньги — в кубышку. Пусть голодают рабочие в Ташкенте, пусть в Москве и Петрограде работницы и солдатки осаждают хлебные магазины. Не привыкли казаки заботиться о далеких чужих краях: Россия большая, там хоть трава не расти. Свои поля, свои родные курени, своя река рыбная под боком — вот что дорого и мило.
Фрося и Харитина помогали работникам на молотилке. В рыжих облаках летящей половы, укутанные платками до глаз, обе тоненькие и ловкие, они подавали снопы, пока не появился Нестор, приехавший с поля на сытом мерине, заложенном в легкую бричку.