Собрание сочинений. Том 7
Шрифт:
Если «Национальное собрание» во Франкфурта должно быть с большей или меньшей точностью воспроизведено в Эрфурте, то старый Союзный сейм будет возрожден в виде «Interim»[138] и вместе с тем должен будет свестись к самому простому своему выражению, к австро-прусской союзной комиссии. Interim уже вступил в действие в Вюртемберге и в скором времени вступит в действие в Мекленбурге и в Шлезвиг-Гольштейне.
В то время как Пруссия в течение длительного срока кое-как сводила свой бюджет при помощи эмиссии бумажных денег, тайных займов в Seehandlung[139] и остатков в государственной казне и только теперь вынуждена пойти по пути займов, в Австрии государственное банкротство в полном разгаре. Дефицит в 155 млн. гульденов за первые 9 месяцев 1849 г., дефицит, который к концу декабря, вероятно, достигнет 210–220 млн.; полный подрыв государственного кредита внутри страны и за границей после того, как с треском провалилась попытка нового займа; полное истощение внутренних финансовых ресурсов — обыкновенных налогов, принудительных поборов, эмиссии бумажных денег; необходимость навязать совершенно истощенной стране новые налоги, вызванные безвыходностью положения, налоги, которые, как можно заранее предвидеть, вероятно, совсем не поступят, — вот те главные черты, в которых проявляется жестокая финансовая нужда в Австрии. Одновременно с этим все быстрее идет
Россия также не была достаточно богата, чтобы оплатить свою славу, которую она еще к тому же должна была купить за наличные деньги. Несмотря на свои прославленные золотые рудники на Урале и на Алтае, несмотря на неисчерпаемые сокровища в подвалах Петропавловской крепости, несмотря на производимую в Лондоне и Париже якобы по причине простого излишка денег скупку ценных бумаг, православный царь видит себя вынужденным не только заимствовать под различными фальшивыми предлогами 5000000 серебряных рублей из наличного запаса, хранящегося в Петропавловской крепости для обеспечения бумажных денег, и распорядиться о продаже своих ценных бумаг на парижской бирже, но и обратиться к недоверчивому лондонскому Сити с просьбой о ссуде в 30 миллионов рублей серебром.
В результате движения 1848 и 1849 гг. Россия оказалась настолько втянутой в европейскую политику, что она должна теперь возможно скорее осуществить свои старые планы относительно Турции, Константинополя, «этого ключа к ее дому»[141]. если она не хочет, чтобы они стали навсегда неисполнимыми. Успехи контрреволюции и растущая с каждым днем сила революционной партии в Западной Европе, внутреннее положение самой России и плохое состояние ее финансов принуждают ее к быстрым действиям. Мы недавно видели дипломатический пролог к этому новому лицедейству в восточном вопросе[142]; через несколько месяцев мы будем свидетелями самого действия.
Война с Турцией по необходимости является европейской войной. Это весьма кстати для святой Руси, которая таким образом приобретает возможность прочно утвердиться в Германии, энергично довести там до конца контрреволюцию, помочь Пруссии завоевать Невшатель и в конечном счете двинуться на центр революции — Париж.
Англия в такой европейской войне не может остаться нейтральной. Она должна выступить против России. А Англия для России самый опасный противник. Если сухопутные армии континента по море проникновения вглубь России неизбежно будут ослабевать, рассредоточиваясь по ее территории, если их продвижение за пределы восточной границы старой Польши должно почти полностью остановиться под угрозой повторения 1812 г., то Англия имеет возможность нанести удар России в ее самом уязвимом месте. Не говоря уже о том, что она может заставить шведов завоевать обратно Финляндию, для ее флота открыты Петербург и Одесса. Русский флот, как известно, является самым плохим в мире, а Кронштадт и Шлиссельбург не труднее взять, чем Сен-Жан-д'Акр и Сан-Хуан-де-Улуа[143]. Но без Петербурга и Одессы Россия представляет собой великана с отрубленными руками. К этому надо еще прибавить, что Россия как для сбыта своего сырья, так и для покупки продуктов промышленности не может обойтись без Англии даже в течение шести месяцев, что уже ясно обнаружилось во время наполеоновской континентальной блокады и что еще в гораздо большей степени имеет силу для настоящего времени. Отрезанная от английского рынка, Россия через несколько месяцев подверглась бы тяжелейшим потрясениям. Англия же, наоборот, не только может некоторое время обходиться без русского рынка, но и раздобыть все виды русского сырья на других рынках. Как мы видим, Россия, которой так боятся, вовсе не так опасна. Но немецкому бюргеру она должна казаться такой страшной, потому что она непосредственно подчиняет себе его государей и потому что он вполне правильно предчувствует, что полчища русских варваров в скором времени наводнят Германию и сыграют там до известной степени мессианскую роль.
Швейцария относится к Священному союзу вообще, как прусские палаты относятся к своему королю в частности. Разница лишь в том, что у Швейцарии хоть имеется козел отпущения, на котором она может вдвойне и втройне вымещать удары, получаемые ею от Священного союза, и вдобавок к тому, козел отпущения беззащитный, предоставленный ее милости или немилости, — немецкие эмигранты. Правда, часть швейцарских «радикалов» в Женеве, Ваадте, Берне протестовала против трусливой политики Союзного совета, трусливой и по отношению к Священному союзу, и по отношению к эмигрантам. Но, с другой стороны, верно также и то, что Союзный совет был прав, когда объявил свою политику «политикой огромного большинства швейцарского народа». При этом центральное правительство продолжает самым мирным образом проводить в области внутренней политики мелкие буржуазные реформы: установление единства таможенных пошлин, монеты, почты, мер и весов — реформы, которые обеспечивают ему одобрение мелкой буржуазии. Правда, оно не осмеливается провести в жизнь решение об отмене военных капитуляций, и теперь еще каждый день жители старых кантонов толпами направляются в Комо, чтобы там поступить на неаполитанскую военную службу[144]. Однако, несмотря на всю покорность и предупредительность по отношению к Священному союзу, Швейцарии все же угрожает неотвратимая буря. В первом опьянении после войны с Зондербундом и особенно после февральской революции обычно столь робкие швейцарцы дали себя увлечь на путь опрометчивых поступков. Они осмелились на ужасное дело, пожелали наконец стать независимыми; вместо гарантированной державами конституции 1814 г. они составили себе новую, они признали независимость Невшателя, вопреки договорам. За это они понесут наказание, несмотря на все реверансы, любезности и полицейские услуги. А раз Швейцария будет втянута в европейскую войну, положение ее окажется далеко не из приятных; ведь если Швейцария и нанесла оскорбление Священному союзу, то, с другой стороны, она предала и революцию.
Во Франции, где буржуазия сама в своих собственных интересах стала во главе реакции и где республиканская форма правления предоставляет этой реакции возможности для самого широкого и последовательного наступления, подавление революции осуществляется самым беззастенчивым и самым насильственным способом. За короткий месячный срок последовали удар за ударом: восстановление налога на вино, который прямо ведет к разорению половины сельского населения; циркуляр Опуля, делающий жандармов шпионами даже по отношению к чиновникам; закон о школьных учителях, на основании которого учителя начальных школ могут быть произвольно смещены префектами; закон об образовании, отдающий
Целью этой свирепой буржуазной реакции является, конечно, восстановление монархии. Но монархическая реставрация встречает значительное препятствие в лице самих претендентов, которых несколько, и тех партий, которые поддерживают их внутри страны. Легитимисты и орлеанисты, две наиболее сильные монархические партии, приблизительно уравновешивают друг друга; третья партия, бонапартистская, значительно слабее. Луи-Наполеон, несмотря на свои семь миллионов голосов, не имеет даже настоящей партии, у него есть только клика. Он, который при проведении общей реакционной политики всегда пользуется поддержкой большинства палаты, оказывается покинутым, как только выступают его особые интересы как претендента, покинутым не только большинством палаты, но даже своими министрами, которые каждый раз уличают его во лжи и тем не менее принуждают его письменно заявлять на следующий день, что они пользуются его доверием. Раздоры, возникающие между ним и большинством, какие бы серьезные последствия они ни имели, до сих пор являются поэтому лишь комическими эпизодами, в которых президент республики каждый раз играет только роль обманутого. При этом само собой разумеется, что каждая из монархических партий на свой страх и риск тайно конспирирует со Священным союзом. Газета «Assemblee Nationale» настолько бесстыдна, что открыто пугает народ русскими. В настоящее время имеется уже достаточно фактов, говорящих о том, что Луи-Наполеон строит козни вместе с Николаем.
По мере усиления реакции растут, конечно, и силы революционной партии. Огромная масса сельского населения, разоренная последствиями парцелляции земли, бременем налогов и чисто фискальным и вредоносным, даже с буржуазной точки зрения, характером большей части налогов, разочаровалась в обещаниях Луи-Наполеона и реакционных депутатов, бросилась в объятия революционной партии и заявляет о своей приверженности к социализму, правда, пока еще очень примитивному и буржуазному. Насколько революционно настроены даже наиболее легитимистские департаменты, доказывают последние выборы в департаменте Гар, центре роялизма и «белого террора» в 1815 г., где теперь был выбран «красный»[145]. Мелкая буржуазия, угнетаемая крупным капиталом, который опять занимает и в торговле, и в политике совершенно такое же положение, как при Луи-Филиппе, последовала за сельским населением. Перемена так велика, что даже предатель Марраст и газета бакалейных лавочников «Siecle» должны были высказаться за социалистов. Отношение различных классов друг к другу, иным выражением которого является взаимоотношение политических партий, в настоящее время почти такое же, каким оно было 22 февраля 1848 года. Только теперь речь идет о других вещах, рабочие гораздо более сознательны, и, кроме того, в движение втянут и завоеван для революции класс, остававшийся до сих пор политически безжизненным, класс крестьян.
В этом кроется необходимость для господствующей буржуазии попытаться возможно скорее упразднить всеобщее избирательное право; и эта необходимость в свою очередь является залогом скорой победы революции, даже если отвлечься от международных отношений.
О том, какое в общем создалось напряженное положение, можно судить уже по комическому законопроекту народного представителя Прадье, который пытается предотвратить государственные перевороты и революции при помощи декрета Национального собрания, насчитывающего до 200 параграфов. А как мало финансовая аристократия доверяет здесь, как и в других столицах, внешне восстановленному «порядку», можно видеть из того, что различные ветви династии Ротшильдов несколько месяцев тому назад продлили компанейское соглашение только на один год — неслыханно короткий период в анналах крупной торговли.
В то время как континент в течение последних двух лет был занят революциями, контрреволюциями и неразрывно с ними связанными нескончаемыми ораторскими упражнениями, промышленная Англия преуспевала в совершенно другой области: она переживала промышленное процветание. Разразившийся in due course {в положенный срок. Рвд.} осенью 1845 г. торговый кризис дважды был прерван — в начале 1846 г. благодаря решениям парламента о свободе торговли[146] и в начале 1848 г. — февральской революцией. Масса товаров, давивших на заокеанские рынки, за этот промежуток времени постепенно нашла сбыт. К тому же, февральская революция устранила именно на этих рынках конкуренцию континентальной промышленности, между тем как английская промышленность потеряла на разорении континентального рынка немногим больше того, что она и без того потеряла бы в дальнейшем ходе кризиса. Февральская революция, которая временно почти совершенно приостановила деятельность континентальной промышленности, тем самым помогла англичанам довольно легко пережить год кризиса, в значительной мере содействовала ликвидации скопившихся запасов на заокеанских рынках и сделала возможным новый подъем промышленности весной 1849 года. Этот подъем, который, впрочем, распространился также и на значительную часть континентальной промышленности, достиг за последние три месяца такого уровня, что, по утверждению фабрикантов, они никогда не переживали такого хорошего времени, — утверждение, которое всегда делается накануне кризиса. Фабрики завалены заказами и работают усиленным темпом, изыскиваются всякие средства, чтобы обойти билль о десятичасовом рабочем дне и выиграть новые часы труда. Новые фабрики в большом количестве строятся во всех частях промышленных округов, а старые — расширяются. Наличные деньги устремляются на рынок, незанятый капитал хочет воспользоваться моментом всеобщей наживы, дисконт питает спекуляцию, устремляется в производство или в торговлю сырьем, почти все товары повышаются в цене абсолютно, и все без исключения — относительно. Одним словом, Англия осчастливлена «процветанием» в его наиболее полном выражении, и спрашивается только, как долго продлится это упоительное время. Во всяком случае не очень долго. Многие из крупнейших рынков, в частности Ост-Индия, уже почти переполнены. Даже теперь товары предпочтительно вывозятся не столько на действительно крупные рынки, сколько на базы мировой торговли, с которых товары могут быть направлены на наиболее благоприятные рынки. При том колоссальном увеличении производительных сил, которое наблюдалось в английской промышленности в 1846–1847 гг. и особенно в 1849 г. по сравнению с 1843–1845 гг. и которое все еще продолжается и сейчас, остающиеся еще рынки, в особенности северо- и южноамериканские, а также австралийские, скоро точно так же будут переполнены. А при первых известиях об этом переполнении одновременно начнется «паника» в сфере спекуляции и в производстве — может быть, уже в конце весны, самое позднее в июле или в августе. Но этот кризис, благодаря тому, что он должен совпасть с большими событиями на континенте, будет иметь совершенно другие результаты, чем все предыдущие. Если до сих пор каждый кризис был сигналом к новому успеху промышленной буржуазии, к новой ее победе над землевладением и над финансовой буржуазией, то этот кризис будет началом современной английской революции, революции, в которой Кобден возьмет на себя роль Неккера.