Обожествлять не надо даже Бога.Он тоже человек – не царь земной,а лжи и крови так на свете много,что можно вздумать – он всему виной.Не сотвори из родины кумира,но и не рвись в ее поводыри.Спасибо, что она тебя вскормила,но на коленях не благодари.Она сама во многом виновата,и все мы виноваты вместе с ней.Обожествлять Россию пошловато,но презирать ее – еще пошлей.2003
Памятники не эмигрируют
Не был мошенником, пакостником,гением тоже навряд,да вот придется быть памятником —редкий я фрукт, говорят.Горькие или игривыесыплют вопросы подчас:«Правда, что вы эмигрировали?Что же вы бросили нас?»Где мне могилу выроют?Знаю одно – на Руси.Памятники не эмигрируют,как их ни поноси.Как я там буду выглядеть:может, как Лаокоон,змеями сплетен и выдумокнамертво оплетен?Или натешатся шутками,если, парадный вполне,стану похожим на Жукова —грузом на слоноконе.Маршал, не тошно от тяжести,свойственной орденам?Лучше пришлись бы, мне кажется,вам фронтовые сто грамм.Наши поэты – не ротами,а в одиночку правы,неблагодарную
Родинутоже спасали, как вы.Но не напрасно громили мымонументальный быт.Мраморными и гранитныминам не по нраву быть.В центре застыв прибульваренно,Высоцкий – он сам не свой,слепленный под Гагарина,оперный, неживой.Сколько мы набестолковили.Даже Булата, как встарь,чуточку подмаяковили.Разве горлан он, главарь?Сверстники-шестидесятники,что ж, мы сошли насовсем,смирненько, аккуратненькона пьедесталы со сцен?Сможем и без покровительства,бремя бессмертья неся,как-нибудь разгранититьсяили размраморниться.Не бронзоветь нам ссутуленно,и с пьедестала во снеБеллочка Ахмадулинавесело спрыгнет ко мне.16 июля 2003
Тайные уроки
Во время кинофестиваляв Москве, вцеплявшейся в гостей, —стоял премьерный хруст костей,а на саянском перевалеучительницы бастовали.Они с плакатами вставалиу школы запертой своей:«Чем нам кормить своих детей?»Их было трое – тех училок.Страх всем давно дышал в затылок,и голод всем глядел в лицо.Их было трое. Двое – вдовы,хоть на панель пойти готовы,да избы здесь безмужиковыи беспанельное сельцо.А третья —та была бурятка.Она примкнула для порядка,поскольку первенца ждала,а от кого – ответим кратко:да от залетного орла.И была из бабьих глотокздесь частушка хороша,как внезапный охолодокиз железного ковша:«Три училки – три бобылкизавелись у нас в селе.Три бобылки-отлюбилкии от слез навеселе».Здесь, обнимаючи березы,вы были не всегда тверезы.Как самогонки не хлебнуть,когда в глазах сухие слезы,и где он, – хоть бы кто-нибудь?!Стояла бездыханной школа,застывшей, вроде ледокола,неоправдаемо тиха —там ни диктанта, ни стиха,но, на училок не серчая,несли родители-сельчането рыбину, то петуха.Училки, русские училки, —народной совести копилки,вам было стыдно у воротувидеть с болью спозаранокожегший взгляд букет саранок —от ваших школьников-сирот,и знать, что каждый, как подранок,вас вместе с Пушкиным так ждет.Из районо – одни попреки.А три училки, как пророки,давали тайные уроки,скрывая это от властей,Не зря восторженно и дерзков училок я влюблялся с детства.Куда от их вопроса деться —«Чем нам кормить своих детей?».Кормить ли их циничным ядом,телеэкранным хит-парадоми словоблудием пустым?Или вскормить их, как молитвой,святыми Анной, и Мариной,и Достоевским, и Толстым?Я, бывший чуть советсковатым,перевоспитан Самиздатом,и спала эта чешуя.Я сам училка не случайно.Лепил стихами полутайноРоссию будущую я.Сейчас Христос официален,а ведь его когда-то Сталинв реестр вредителей занес.Но был вождя сильнее, к счастью,нас не уча подобострастью,непризнанный советской властьюучитель тайный наш – Христос.Нам тайное образованьедавали избы с образами,с профессорами лагеря.Все показушные урокидля воспитания – уроны.Уроки тайные – не зря.Полны уроков тайных книги,а там, где шишки и шишиги,уроков тайных полон лес.Следы-подсказки, и намеки,и чьи-то тайные урокинам полуслышатся с небес.Пускай шпана шумит, попсовясь,то разводясь, а то женясь,преподавать должны мы совесть,к урокам тайным вновь готовясь,а если совести нет в нас,то без нее нет входа в класс.Моя жена, моя училка,как будто тайная лучинка,ты тоже ночью до зарине спишь, тетрадки проверяя.Что ж, для учительниц нет рая.Терпи.Держись.Не догори.Спичкой мокрой чиркай, чиркай.Дело кропотливое.Научи себя, училка,тайно быть счастливою.24–27 сентября 2003
Сумерки длинные
Как я люблю эти сумерки длинные,их перламутрово-пепельный цвет,будто в ботинках с прилипшею глиноютяжко бреду на неведомый свет.Помню, как в сумерках, за огородами,где мы играли, резвясь, как щенки,у одноклассницы – рыженькой родины —родинку слизывал я со щеки.Сумерки длинные, чуть серебристо-полынныетянут в себя, зазывая, тревожа, маня.Сам я забыл, как зовусь я по имени.Я бы хотел, чтобы звали Россией меня.Нету у нашей души завершения.Рад умереть бы, да не до того.Что же ты, жизнь моя, так завечерилась,будто и ноченька недалеко?Буду когда-нибудь снова мальчишкою,встану горой за девчачью слезу,буду играть в деревянного чижика,родинку чью-нибудь снова слизну!Сумерки длинные, крики вдали журавлиные,и над колодцем скрипит журавель у плетня.Сам я забыл, как зовусь я по имени.Я бы хотел, чтобы звали Россией меня.25 сентября 2003
Книги
Книги тоже читают читающих книги,видят в скрытных глазах наши стоны и крики,слышат все, что на свете никто не услышит,кроме тех, кто такими же книгами дышит.Нас друг другу сосватали книги когда-то,и Марина Ивановна в том виновата.Даже Анна Каренина – мертвая сватья,с рельс привстав, нас толкнула друг к другу в объятья.Молчаливое книг возвращенье друг другунепохоже совсем на взаимоуслугу,а скорее похоже на их раздиранье…Это бесповоротное расставанье.Мы могли возвратить друг другу лишь книги,но вернуть не могли наши тайные миги,те, которые так глубоко оставались,что другим незаслуженно не доставались.Ты стояла потерянно, неразрешимо,не садясь в свою старенькую машину,и в руках твоих словно чего-то, но ждалиПастернак и Шаламов, «Пословицы» Даля.Мои руки тебя обнимать так любили,но сейчас они книгами заняты были,будто нас ограждали, чтоб дальше не гибнуть,и Ромен Гари, и Евгения Гинзбург.Сунул я тебе книги на улице сразу,отворачиваясь, как боящийся сглазу,ну а ты, еле выбравшись из-под обвала,книги, словно во сне, по одной отдавала.Я просил тебя, девочка, целых два года,чтобы ты, наконец, полюбила кого-то,и когда так случилось, вздохнул облегченно,но зубами потом заскрипел обреченно.Никогда я не спрашивал менторским тоном,сколько лет моему сопернику, кто он,и не знал, то ли плакать мне, то ли смеяться,когда ты мне сказала: «Ему восемнадцать».Чистотой незапятнанной девы красива,полуподнятым взглядом меня ты просилаподойти, чтобы вновь оказались мы рядом,но тебе я ответил опущенным взглядом.Ты смотрела в меня, будто времени мимо.Сделай шаг я, все было бы непоправимо…Но не сделал я все-таки этого шага.Что же мне не позволило? Трусость? Отвага?Встрепенулись зачитанных книжек страницы,попросив меня шепотом посторониться.Ты застыла, – чуть вздрагивали лишь серьги! —и прикрыла прижатыми книжками сердце…1987–2003
Болельщиков российских бог
Ходивший на Боброва с батею,один из дерзких огольцовпослебобровскую апатиювзорвал мальчишкою Стрельцов.Что слава? Баба-надоедиха.Была, как гения печать,Боброва этика у Эдика —на грубости не отвечать.Изобретатель паса пяточного,Стрельцов был часто обвиненв том, что себя опять выпячивает,и в том, что медленен, как слон.Но мяч касался заколдованныйбожественно ленивых ног,и пробуждался в нем оплеванныйболельщиков российских бог.И, затаив дыханье, нацияглазела, словно в сладком сне,какая прорезалась грацияв центростремительном слоне.В Стрельцове было пред-зидановское,но гас он все невеселей,затасканный, перезатасканныйкомпашкой спаи вателей.Позор вам всем, льстецы и спаиватели.Хотя вам люб футбол и стих,вы знаменитостей присваиватели,влюбленные убийцы их.Я по мячу с ним стукал в Дрокии —молдавском чудном городке,а он не ввязывался в драки исо всеми был накоротке.Большой и добрый, в чем-то слабенький,он счастлив был не до конца.Тень жгущей проволоки лагернойвсплывала изнутри лица.Но было нечто в нем бесспорное —талант без края и конца.Его – и лагерником – в сборнуюво сне включали все сердца.Его любили, как Есенина,и в нам неведомый футболон, как Есенин, так безвременносвое доигрывать ушел.2003
Капитанская повязка
Не найти на все ответа.Утверждать я не берусь,почему когда-то к Неттоприлепилась кличка: Гусь.Он был наш посол футбола —и такие есть послы!Срезать шуткой мог любого:«Гуси все же Рим спасли».Игорь Нетто – гусь бывалый,джентльмен, советский сэр,Бобби Чарльтон в майке алойс надписью: «СССР».И осанкой, и повадкойудался на славу он.С капитанскою повязкойИгорь Нетто был рожден.Римляне и парижане,а еще Россия всяобожали прилежаньеи достоинство Гуся.Он всегда держался четко.Были травмы? Не беда.Ни пробор его, ни челкане сбивались никогда.И спартаковская жилкато в Мельбурне, то в Москве,как небесная пружинка,танцевала на виске.Он гляделся северянно,медля рядом до порыс южным стилем Симоняна,вышивальщиком игры.А Ильин отважно бился,юркий, ловкий, вроде Нильса,в схватке Игорем спасен,как надежнейшим гусем.Капитан, в защите прочный,пас давал тончайше точный —тон умел он задавать,и на вырыв Анатолийшел с подмигом: «А на то линоги, чтоб не забивать!»Редок дар быть запевалой,а не просто забивалой.Сдержанно был Игорь лихи в разумном ураганезабивал голы ногамивсех товарищей своих!Старостинская закваска.Капитанская повязка,а манжет брабантских нет.Не плюмажи чтил, а кепки.Жаль, что наш футбольный кэптенГумилевым не воспет.Прилети к нам, Игорь Нетто,без тебя игры нам нету.Ты бы спас нам снова Русь —Русь дворового футболаот возни для протокола.Без тебя на поле голо,наш родной – не римский Гусь!Мы себя в легенды, в были,дети пыльных пустырей,словно мяч кирзовый вбили, —как воскреснуть поскорей?!2003
<Экспромт на стене автографов в кафе «Бродячая собака» в Санкт-Петербурге>
Я сам – бродячая собака,но я на длинном поводкеу Пушкина, у Пастернакаи у бессмертия в руке.4 июля 2003
Дорожная карта (Road map)
Я многомиллиарден, а в сущности так одинок.Я бесчеловечен, хотя называю себя человеком.Я, по телефону звоня сам себе в сумасшествии неком,на определитель смотрю — от кого мой звонок.Я в прах превратил небоскребы в Нью-Йорке, в ошметки – Советский Союз.Сам в клочья взрываю себя и в Израиле, и в Палестине,и сам я провел себя ловко на нефти, алмазах, мякине,и сам, потерявший дорогу, к вам с картой дорожной суюсь…Насилую сам себя я, отуманенный водкой и «травкой»,и голову сам себе я отрезаю кинжалом в Чечне.Стою сам к себе за какой-то ничтожною справкойи жизнь проклинаю за то, что я не был убит на войне.Себя затащивший силком в избирательную кабинку,я ткну в хитроватую щель бюллетень за себя – а еще за кого?Когда протестую, могу напроситься башкой на резиновую дубинкуи всласть получить по мозгам от себя самого.Я сам отравил себя СМОГом. Я сам заразил себя СПИДом.А кто обокрал Амазонку, Аляску, Урал?Увы, никакого большого секрета не выдам.Все знают прекрасно: я сам у себя все украл.А где же дорожная карта? Неужто мы сдаться решили?Шурша подмороженно в снежной хрустящей пыли,лежит она где-то на самой высокой-высокой вершине,на той, до которой мы с вами еще не дошли.28 сентября 2003
Анна Первая
Посвящается первой русской женщине-поэту
Анне Буниной (1774–1829), которую
Анна Ахматова называла своей «прабабкой»
Она вздыхала так: «Мной матушка скончалась»,мешая кочергой в печи свою печалость,и ни лежать, ни сесть от боли не могла,и так жила она в предсмертье на коленях,и на нее в мучительных моленьях,чуть золотой лицом от искр в поленьяхБог, побледнев, смотрел из красного угла.Прабабка всех —и Анны, и Марины,Одоевцевой и Раисы Блох,она всех женщин пишущих мирила,но тут, к несчастью, не помог и Бог.Когда из живота чекисты Ольгеребенка вышибали сапогом, —кровавые ошметки и осколкииз Анны Буниной и красной комсомолкинад всей Россией реяли кругом.И, Беллы Ахмадулиной пра-пра,под шляпой, сметанной парижистой иголкой,она явилась к Сахарову в Горькийи хризантемами мильтонов прорвала.Есть в женщинах-поэтах постоянностьдостоинства, в отличие от нас.Та Анна на коленях настояласьза них за всех. Вот кто — не Бог их спас.7–8 ноября 2003
Тоскую по Василию Шандыбину
Тоскую по Василию Шандыбину.Где я теперь в парламенте найдуего дремучей искренности глыбину —сквозь лысину все мысли на виду?Где одиноко он сидит с мормышкою,как памятник эпохи, вмерзший в лед?Он был, ей-богу, не из шаромыжников.Но у таких сегодня не клюет.И как-то незаметно привыкается,что, превратясь в национальный стыд,актеришка с дипломом провокаторана ниточке дергунчиком шустрит.А вот Шандыбин, не для лжи родившийся,музейный экспонат родной земли,останется, безвинно превратившийсяв то, до чего народ наш довели.Январь 2004
