Собрание сочинений. Том 9

Евтушенко Евгений Александрович

Разрезы

Проходит женщина, одетая в разрезыпод звуки михалковской «Марксельезы».Разрезы сбоку, спереди и сзади.Товар лицом. Нет смысла в фальшь-фасаде.Где белые нетронутые снеги?Все перепуталось — и Маркс, и Дейл Карнеги.Где мы живем? В какой такой системе?Мы что-то проморгали, просвистели.На части режут финки воровскиекромсаемую заживо Россию,и нефть сосут родные наши крезы,впиваясь жадно в свежие разрезы.О жизни крезов можно только грезить,и хочется кому-то их раскрезить.Где неподкупность? Может быть, в Замбези?Все наши нарсуды видны в разрезе.Политика давно уже раздета.Зачем разрезы ей? В ней нет секрета.Неужто вся Россия бездыханна,как поездом разрезанная Анна?И надоело это все до резиво всех местах. Вся жизнь в таком разрезе.2004

Псе

Я тысячи жизней прожил,а, кажется, только вчерая слышал: «У, чертова прожидь…«У, чертова немчура!»И это был не Куняев,а в пах мне вонзавший мыскипахан электричек, трамваев,по кличке Coco — из хозяевблатной безотцовной Москвы.А был он совсем не грузином,но, в хромках скрипуче ходя,он с форсом невообразимымиграл в дворового вождя.А был он вообще-то шестеркойна стреме у главных тузов,но славился лексикой тонкой:«Ща вмажу промежду глазов!»Он смел перед всею Европойк нацгордости нас приучатьи Пушкину: «У, черножопый!»,наверно бы мог прорычать.Но друг мой, по прозвищу Чина,в подвальной пещере егоуделал при помощи дрына,гвоздями ощеренного.И, ткнув сапогом его тушу,он сплюнул: «Спи, бедный Сосо…»,и выдал за милую душуфиксато-брезгливое: «Псе…»Я тысячи жизней прожил,но не был пахан или вождь.Был самый грешнейший в прошломи был, как грибнейший дождь.А после хулимо-хвалимыепоэты, как боровички,пошли, прикрывая хвоинкамимладенческие роднички…Я не предъявляю к оплатемной вспомненные времена,но зависть, как будто проклятье,преследовала меня.И где наше прежнее братство,где наше арбатство, булатство?Со славой нам не разобраться.На всех она общая кость.Как нам друг до друга добратьсясквозь жадность, сквозь ревность и злость?Куда же мы все подевались,за что этот дьявольский сглаз?Когда-то мы не продавались —так что же купило всех нас?Нас порознь рассыпало встряхом.Мы куплены ни за чтонам прежде неведомым страхом,что вдруг нас не купит никто.Сны мучают вновь — с вертухаямии лаями лагерных псов.Казалось — мы неразрываемы,а нас разодрали, и псе…Скажи, в чем сокрыта причинаразодранности такой,мой кореш спасительный — Чина,и злоба, и зависть — на кой?Голодные и забитые,мы не были баловни мам,и мы никому не завидовали —за это завидуют нам.Твой дом сожгли на Валдае.Спалили в Абхазии мой.Отечества пепел глотая,вернулись мы в дружбу — домой.Я тысячи жизней прожил,но улица есть одна,мне памятнее всех прочих —Матросская Тишина.Здесь матери, жены, дочерив снегу, словно в белой тьме,стояли, построившись в очередь,к набитой родными тюрьме.Мы с мамой,смерзаясь в камень,среди молодух и старухстояли с двумя узелкамидля дедушек — тоже двух.Мы в очередь горя впаялись.Мужчины прийти сюда,наверное, просто боялись,но женщины – никогда.Где ягодки, где цветочки?Но ставят кровавые точкина карте России «заточки».Подносят малышке-таджичкек груди зажигалки и спички,а матери-африканкидетей собирают останкина Невке и на Дону,как будто с Толстым, Достоевским,а больше, наверное, не с кем,ведут их потомки войну.И спрашивает меня Чина:«Что наше лицо? Что личина?»Так что, вроде Русского Яранужна еще больше беда,чтоб нас еще больше спаяла?Ведь это же не навсегда…А где тот пропавший япончик,зарезанный за телефончик?Сиял: «Как у вас холосо!»Добавлю я после обзора:«Не хватит ли нам позора?Стыдились бы женщин… Псе!»2004

Красивые глаза

«Литературка», как мы постарели…Сквозь скорлупу всех партпостановленийнечаянно проклюнувшись едва,я был похож на Первое Апреля:еще никто, пока меня не взгрели,всерьез не принимал мои слова.Но подошло, наверно, время взгреваза первый всплеск гражданственного гнева,и в этом была Партия права —спасибо тебе, Сталина вдова!И я с тех пор, как оказался взгретым,стал наконец-то все-таки поэтом,когда узнал, как бьет с носка Москва.Валерий Алексеич Косолаповбыл непохож на тех, кого не счесть —редакторов, цинично кисловатых,боящихся за кресло — не за честь.Тогда казалось мне, что был он стар,когда, задумав сотрясти земшар,наивнячок, подобный полудурку,в многострадальную «Литературку»принес я бесприютный «Бабий Яр».Один знакомец — милое трепло —сказал, в глазах изобразив печальность:«Ну в общем-то, старик, совсем непло…»,но вдруг споткнулся, как об НЛО:«Постой, и это хочешь ты ПЕЧАТАТЬ?»А Косолапов улыбнулся мне.Искрилось в нем крестьянское лукавство,а это самолучшее лекарствоот страха в так запуганной стране:«Да, не соскучится с тобою государство…Ты обожди. Я позвоню жене». —«Зачем?» — насторожился я невольно,весь в предвкушеньи сладостного «За».«Да потому что буду я уволен…» —«За что?» — «Да за красивые глаза…»Жена — ну впрямь со станции Зимы,как будто бы одетая в пимы,с плечищами, как будто у Поддубного,приехала, сказала: «Мы подумалии ничего другого не придумали —решили быть уволенными мы».Малюсенькое «За» — большого роста,когда потом придется – и непросто —за это головою отвечать.Стихи писать — не главное геройство.Был высший подвиг — подписать в печать.Подписывали, ручки изгрызя,рисковые редакторы России.Ну что же, быть уволенным — красивоза «За» и за красивые глаза.2004

Послание Вене Смехову

Двадцатый век – век всех веков.Мы не избегли, Веня Смехов,и непростительных огрехов,и обольстительных грехов.Распалась прежняя Таганка.От стольких дружб нет ни следа,и от предательства так гадко,как не бывало никогда.Нас выдавили в зарубежьестрах старости среди бомжей,российской зависти безбрежье…Но нет в искусстве рубежей.Когда твоих студентов стайкавнимает смыслу пьес, поэм,Таганка в США – хозяйкаи не расколота никем.Нас не купили, не сломили.В нас – наш Любимов (не для всех).И где бы ни были мы в мире —Таганка там и Политех.И все-таки, мой милый Веня,мы в байках и самохвальбене доросли до откровеньяо времени и о себе.Та сцена, где мы вместе всталиперед провалом черным в зале, —последняя России пядь.Все то, что мы не досказали,никто не сможет досказать.7 августа 2004

Меньшее зло

Кто варит варенье в России,

тот знает, что выхода нет.

Инна Кабыш

Немножко колдунья, училка, поэт,варений твоих обольстителен цвет,но слезы в них прячутся злые.Тебе от рождения счастия нет,но есть ли оно у России?Ты ожесточилась. Стал каменным взор.Ты добрая? Злая? Загадка.Ты вся – как на собственной шали узор,и режешь, вздыхая несладко:«Мне хочется меньшего из двух зол:не хаоса, а порядка».И я за порядок, но не затем,чтоб жили мы, как неживые.Неужто и вправду нет выхода тем,кто варит варенье в России?Ты русская – значит, одна из России.Ты одарена, и не в меру.Но в учениках и себе не убийне в силу – в распятие веру.А ты возмущаешься, как тебе жаль,что, наши основы затронув,от школьников «Как закалялась сталь»теперь «заслоняет» Платонов.Не должен никто заслонять никого,но ты позабыла о том, какот нас заслоняли в потемках его,чтоб вытравить душу в потомках.Не меньше тебя я люблю «Тихий Дон»,но Шолохов поздний был груб и хмелен,и если б пошла в диссидентки,могла бы услышать, как требует онтебя, как Синявского, – к стенке.Порядок – он с виду порой не злодей,но скрыта в нем злая припрятка.Побольше порядочных бы людей,порядочного порядка.Но горькому опыту вопрекимы рвемся, чтоб не опоздали,на дудочку-удочку сильной рукис крючками из сталинской стали.А сильные руки – и выломать дверьсумеют – забыли науку?Россия, ты в сильную душу поверь,лишь после – и в сильную руку!Что с нами? В Гулаг подсознательный зов?За проволоку, в бараки?Не может быть меньшего зла из двух зол.Два зла – два козла в глупой драке.И малый позор – это тоже позормеж менее пошлым и пошлым.Не может быть меньшего зла из двух зол.Зло меньшее может стать большим.Мы снова, попав из разора в разор,толчемся, как малые дети.Вновь хочется меньшего зла из двух зол…Но может быть, есть нечто третье?!Сентябрь 2004

Благословение

На пароходе «Фридрих Энгельс»,еще марксист и энгельсист,уже во стольком разуверясь,я плыл, понурист, не форсист.А там солдатик не из крупных,гитарой треснутой звеня,пел: «Граждане…» – и, носом хлюпнув,бубнил: «…послушайте меня…»Но, одаряя чувством локтя,приветствуя, как земляка,меня встречающие лодкистреляли дробью в облака.И, мне подбавив малость форса,шампанское со знаком ОРСавовсю палило на реке.Я в братство Братское не втерся —притерся, как в грузовике.В Москве грозили мне расправой,но, отказав им наотрез,меня прикрыли своей славойгерои оттепельной ГЭС.Я был тогда в большой опале,но мне в ладонь легла рукауже прославленного парнямедвежистого Марчука.Был Петя Реутский со мною —чуть пьяненький пророк-пиит.Он предвещал: «Москва – Москвою,Сибирь, однако, устоит…»Он мне внушал на пароходе,предвидя нечто впереди:«С тобою вот что происходит,а ты и сам произойди…»Мы были оттепелью сами,жизнь отдышав от Колымы.Мы были сами – наше знамя,и серп и молот – были мы.Когда мы шли по дамбе с Лешей,с Наташей дивной, молодой,был день такой-такой хороший —ни облачка над головой!Сама развеялась опала.Прическу ветром не трепало,но на залысины моивдруг капля теплая упала,потом вторая, третья, иувидел я, что в небе тщитсяне рассмеяться крановщица,держа ребенка неискусно, —дитя несчастной, но любви,который писает так вкуснона головы, как на репьи…Нет, не кремлевские рубины,а этот мальчик из кабиныблагословил меня с небес —малыш – приемыш Братской ГЭС.Из грязи мы страну тянули,но совестью мы не грязнули.Мы коммунизм не обманули —нас обманули, и его,а Фридриху-то каково!Враждой политика брюхата,но не поддались ты и я.Нет двух сторон у баррикады,когда на ней стоят друзья!Мы не залечим наши раны,но научиться бы у нихне попадаться на обманыи не обманывать других.И песенку того солдатавесь мир услышит виновато —лишь не скажу в каком году.Что снилось нам в шестидесятых,еще произойдет когда-то,и я еще произойду!Сентябрь 2004

Школа в Беслане

Я – недоучка всех на свете школ,я – исключенец за чужие шкоды,и я к тебе, Беслан, сейчас пришелучиться у развалин твоей школы.Беслан, я знаю – я плохой отец,но неужели я и сам увижувсех пятерых моих сынов конец,под старость – в наказанье себе – выжив?Я понял – я не в городе чужом,нащупав сердце в перебоях боли,неловко выцарапанное ножомна задней обгорелой парте в школе.Чего в России больше ты, поэт?Да ты, в сравненье с гексогеном, – мошка.Нам всем сегодня оправданья нетза то, что на земле такое можно.Как здесь, в Беслане, все слилось опять:прошляпленность, нескладица и ужас,безопытность безжертвенно спасатьи в то же время столько чьих-то мужеств.И прошлое, смотря на нас, дрожит,а будущее, целью став безвинно,в кусты от настоящего бежит,ну, а оно ему стреляет в спину.Но полумесяц обнялся с крестом.Меж обгорелых парт и по кусточкам,как братья, бродят Магомет с Христом,детишек собирая по кусочкам.Многоименный Бог, всех обними!Неужто похороним мы бесславносо всерелигиозными детьмисамих себя на кладбище Беслана?Когда шли эшелоны в Казахстан,набиты влежку грудами чеченцев,террор грядущий зарождался тамв околоплодной влаге у младенцев.Там, в первой люльке, становясь все злей,они сжимались, спрятаться так рады,но чувствуя сквозь лона матерейих бьющие по темечкам приклады.И вовсе не молились на Москву,их сунувшую в степь, где ровно, голо,как будто бы с земли по колдовствунавеки стер шайтан былые горы.Но и кривой кинжальный месяц самв прорехах крыш домишек их саманныхнапоминал им тайно про исламсреди советских лозунгов обманных.И Ельцина плебеистая спесь,и хвастовство грачевского блицкригстваих подтолкнули к первым взрывам здесь,и было от войны уже не скрыться.Шахидки носят взрывы на груди,на талии и вместо бус на шее.Всегда, чем больше трупов позади,тем стоимость живых еще дешевле.Но ничему не помогает месть.Спаси, многоименный Бог, от мести.Пока еще живые дети есть,давайте не забудем слова «вместе».Тот, кто не спас детей – тот не герой.Но перед голой правдой все мы голы.Я вместе с обгорелой детворой.Я сам из них. Я – из Бесланской школы……Как изменились небеса в лице,лишь танками в Беслане мгла взрычалаи вздрогнула при мысле о конце,в той школе, в баскетбольном том кольцеподвешенная Сталиным взрывчатка…Сентябрь 2004

В государстве по имени КАК БЫ…

Я живу в государстве по имени КАК БЫ,где, как это ни странно, нет улицы Кафки,где и Гоголя как бы читают, а как бы и Хармса,где порой как бы любят, но как бы и не без хамства.«Это правда, что все как бы пьют в государстве по имени КАК БЫ?»Есть, кто как бы не пьет, и, поверьте мне, как бы ни капли…«Что вообще за народ эти самые ваши КАКБЫЙЦЫ?»Как бы милый вполне, но бывают порой как бы воры и как бы убийцы…В основном, все мы как бы радушны и как бы достойны.Все у нас поголовно за мир, но бывают порой как бы войны.В стольких кухоньках – как бы Чечня, где побоища, словно с врагами,сапогами, ножами кухонными и утюгами.Наше КАК БЫ – везде, словно будничное полоумье.Как бы судьи в суде, как бы думающие – в Думе.Мне раскрыла КАКБЫЙКА одна свою крошечную как бы тайну:«Я в вас как бы навек влюблена. Вас читаю и как бы вся таю…»Я хочу перед Богом предстать как я есть, а не как бы, не вроде —лишь бы «как бы счастливым» не стать в «как бы жизни» и «как бы свободе».Талса, 17 сентября 2004

Мое завтра

Трясся Кремль. На трибуне шел бой.Молодым генералом оплеван,упоен перестройкой, собой,безнадежно я требовал слова.Лез я, голову очертя,понимая те игры едва ли.Обещали мне «завтра» вчера,но опять мне его не давали.Знать не зная, что он обречен,и спасая меня от азарта,мне записку прислал Горбачев:«Ваше завтра — оно послезавтра».Перестройка — наш преданный сон.Тех надежд не спасти, как ни жилься.Чем же все-таки был я спасен? Озорным обожанием жизни.Клеветой мою душу прожгло.Меня сплетнями всеми хлестало.Мое время — оно не прошло.Мое время еще не настало.К свадьбам всем — я вино в погребах.Я – всех женщин любовник глазами.Столько губ у меня на губахпахнут морем, тайгой, поездами.И раздвоенным языкомклевета меня не слизала.Старость? Смерть? С ними я не знаком.Мое завтра — оно послезавтра.Талса, 17 сентября 2004

Тетя Ра

Чтоб в пеленках не было мне сыро,с детства я искал себе кумира.Словно мое первое ура,выкрикнул я вместо «тетя Ира»краткое и радостное «Ра»!И с пеленок – революционенстал я из любви к СССР,к моей тетке, к рикшам на Цейлонеи такой красивой букве «Р».Тетушка в своем Архитектурномвеличавей всех кариатид,подвергалась осужденьям бурнымза ее некомсомольский вид.За рисунки прозванная «Репин»,танцевала тетка, да и как!Этот Репин был великолепенв буржуазно-шелковых чулках!И хотя за проволокой где-тобыл отец как вражеский шпион,целый корпус пажеский студентовв дочь антисоветски был влюблен.И сосульки падали с карнизовк ее ботам грудой серебра,если проходила, словно вызов,в шляпке с вуалеткой тетя Ра.Почему ее не посадили?До сих пор я этому дивлюсь.Потому что для нее в Сибирине нашлось барака типа «люкс»?!К тетке возвратясь в сорок четвертом,тощий дылда в сапогах смазных,я прочел ей голосом нетвердымо вожде трепещущий мой стих.Так, что чайник заварной разбился,гроханула тетка кулаком:«Твой любимый Сталин – он убийца.Ну не будь хоть ты-то дураком!»Сам с собой я дрался, не сдавался.Не хотел я быть умнее всех.Дураком не быть вовсю старался —правда, переменный был успех.Слава Богу, ледяной водоюиз ее жестокого ведранашей всенародною бедоюотрезвила меня тетя Ра.И когда порой съезжает крышапод патриотическим хмельком,самоотрезвляюсь, снова слыша:«Ну, не будь хоть ты-то дураком!»5 декабря 2004Переделкино