Собрание сочинений. Том первый
Шрифт:
И тогда Шейба пустился в рассуждения о том, что ему должны были дать хотя бы супа.
Конечно, это была греховная мысль, поэтому Шейба принялся, расхаживая по камере, читать «Отче наш».
Казалось, молитва возбуждала его аппетит еще сильнее, чем греховная мысль о тарелке супа. Чем больше и горячее Шейба молился, тем сильнее ему хотелось есть. И что бы он ни делал, набожность его отступала перед голодом. Она была меньше кнедлика и постепенно исчезала, уступая место кнедлику, большому и аппетитному, да еще
Три года, проведенные в тюрьме, Шейба по воскресеньям блаженствовал, а теперь целых два года ему придется служить господу даром? За что бог посылает ему такое наказание? Неужели за этот несчастный грабеж? Разве мало, что из-за нескольких жалких крейцеров человек пять лет сидит?
А как старательно он сегодня выполнял свои обязанности… Как чудесно он произносил «Kyrie eleison», «et cum spiritu tuo».
— Черт возьми, — сказал Шейба, — какой мне от этого прок?
Из угла кто-то ответил ему словом непечатным.
— Конечно, — отозвался другой, — Шейба болван. Если бы это со мной случилось, я бы сказал: «Мое почтение, счастливо оставаться, в следующий раз служите сами».
— Чего ты боишься, Шейба, ведь ты в богослужение свой ум вкладываешь, за это тебе тоже должны что-нибудь дать. Я знаю, что такое министрант. Вот у нас в деревне министрант и харчи от прихода получал, и деньги, а когда резали свинью, ему давали колбасы, сало, шкварки — да сколько… Сюда бы сейчас эту миску со шкварками!
Все пустились в разговор о шкварках, этом недосягаемом лакомстве, оставив Шейбу наедине с его безбожными мыслями. С ними он и улегся спать. Завернувшись в одеяло, Шейба постепенно приходил к решению вопроса, какую чашу весов выбрать.
Зажмурив глаза, Шейба увидел перед собой кнедлик. А когда он уснул, ему привиделось, будто он сидит в костеле. У алтаря прислуживает министрант в белом стихаре, и вместо головы у него кнедлик. При подношении даров кнедликов стало два, а перед последним Евангелием — три. Вдруг эти головы-кнедлики закачались и покатились-покатились прямо к Шейбе. А возле него сидит начальник тюрьмы, закованный по рукам и ногам. Он умоляет ради бога дать ему хоть один кнедлик. Шейба плюнул ему в лицо и съел на его глазах все три кнедлика. Намазав оставшимся салом волосы, он опустился на колени, дабы возблагодарить господа, а начальник тюрьмы облизал его голову.
Шейба проснулся от звона ключей и крика надзирателя: «Подъем! В мастерскую! Быть готовыми прежде, чем зазвонят. Ну, кому из вас приснился кошмарный сон, будто его посадили в тюрьму?» Это была обычная утренняя шутка; надзиратель двинулся к соседней камере, где, давясь от смеха, снова отпустил свою шутку.
— Так вот, — одеваясь, сказал Шейба своим товарищам, — я решился: если мне не дадут кнедлик, министрантом не буду. Соловья баснями не кормят.
И всю неделю Шейба, встретившись с начальником тюрьмы, не мог
Начальник тюрьмы еще придет его упрашивать, предлагать будет кнедлик. А Шейба скажет:
— Нет! Два кнедлика, только тогда соглашусь быть министрантом.
В воскресенье, в половине восьмого, надзиратель пришел за Шей бой — пора в часовню, готовиться к мессе.
Шейба играл в «волки и овцы» костями, слепленными из хлеба.
— Не пойду, господин надзиратель, — ответил он спокойно и, повернувшись к играющим, небрежно бросил: — Так мне девять овечек в овчарню не загнать.
Не зная, что и думать, надзиратель повторил еще раз, что Шейбе пора в часовню.
— Не пойду, — прозвучало в ответ, — кнедлик у меня отняли, а теперь, когда я им понадобился, со всех ног беги. Не буду министрантом — и точка.
— Шейба, подумайте, что вы говорите. Это бунт.
— Какой же это бунт, — принялся защищать Шейбу один из его товарищей, — хоть и говорится: «Служи господу богу», — но есть ведь тоже хочется. Я так понимаю.
Пришел главный надзиратель:
— Шейба, одумайтесь, ступайте в часовню.
— Не пойду.
— Тогда пойдете к начальнику.
— Ну и пусть.
Известие о бунте арестанта Шейбы быстро распространилось среди надзирателей.
— Эта камера № 18 давно казалась мне подозрительной, — толковали между собой надзиратели.
— Арестант Шейба в бога не верит, — разнеслось по всей тюрьме, — за это его к начальнику вызвали.
Между тем Шейба с серьезным лицом уже стоял перед начальником, сознавая собственную значительность.
Начальник тюрьмы ругался, побагровев от гнева.
— Да как ты, свинья, смеешь мне говорить: «Не буду министрантом задаром». Отслужишь мессу и — в карцер.
— Не буду.
Придя в отчаяние, начальник тюрьмы в бессильном гневе крикнул:
— Ну что, будешь министрантом?
— Не буду.
— В карцер его, — приказал начальник надзирателю.
Шейба шел гордо. Теперь он боролся не из-за кнедлика, а из-за принципа. Даже преддверие ада — карцер — не могло его сломить. Он уселся в темноте на нары, радуясь, что никто не заставит его выполнять обязанности министранта.
В это время начальник тюрьмы, ломая руки, метался по кабинету. Через четверть часа придет капеллан, а у них министранта нет. Какой позор!
Капеллан опоздал на пять минут. Он не торопясь шел в канцелярию, размышляя о том, сколь ничтожна плата за проповедь и мессу.
За сегодняшнюю проповедь ему должны заплатить по крайней мере десять крон, а не жалкие три золотых. Да, это было бы по справедливости. За проповедь — столько же, сколько за мессу. Ведь проповедь благотворно влияет на арестантов, особенно сегодняшняя: о том, что о каждой земной твари пекутся на небесах.