Собрание сочинений. Том первый
Шрифт:
Этот старый дуб стоял здесь на страже сотни лет, начиная с самого рождения Ражицкого пруда; он еще помнил барщину на господских полях, а в смутные времена видывал отряды солдатни, тянувшиеся по дороге из Противина на Писек, вроде французских вояк, вторгавшихся в эти края, о чем пелось в старой народной песне (ныне, к сожалению, почти забытой), которая заканчивалась припевом: «Нуза, нуза, они том, они том», — собственно, это была исковерканная французская фраза, перекочевавшая из солдатской песни:
Nous sommes, nous sommes honn'etes hommes [53] .Сколько
53
Мы (есть), мы (есть) честные люди ( фр.).
Резкая вспышка, раскат грома — и когда обитатели башни, напуганные ослепительным ударом молнии, выбежали наружу, то обнаружили, что старый дуб рухнул поперек дамбы, а верхняя половина его, вместе с кроной, лежит в воде пруда.
Не скоро удалось успокоить маленькую дочь смотрителя, которая горько оплакивала конец старого дуба.
Всем было его жалко.
— Завтра распилим его на дрова, — сказал смотритель.
— То, что молния его поразила, — плохая примета, — покачала головой смотрительша.
— Пошлю-ка я завтра за старым Гайдой в Путим, — сказал смотритель, — пусть поможет его распилить.
В этот вечер все в башне были печальны, словно хоронили близкого друга.
На другой день работник Матей отправился в Путим за старым Гайдой, и тот явился вместе со своей женой.
Старый Гайда был бедняк, зарабатывающий на жизнь всякой случайной работой.
С помощью жены он отпилил верхнюю часть ствола, потом стал рубить топором ветви дуба, и за все это время оба не проронили ни слова.
В полдень они пришли в башню поесть и передохнуть, и за обедом старый Гайда вдруг обратился к смотрительше:
— Поверите ли, хозяйка, у меня такое чувство, будто я самого себя пилой резал.
Жена Гайды положила ложку на стол рядом с миской, и слезы выступили у нее на глазах.
— Да ну, что это вы плачете? — удивилась смотрительша.
— Поверите ли, хозяйка, — отозвался старый Гайда, — кабы не стыдно, я бы и сам заплакал.
— Вспомнилось мне. хозяйка, — зарыдала Гайдова, — как я в этом дупле в первый раз повстречала своего старика, а было это тридцать лет назад.
— Я тогда молодой был и не думал, не
— И вдруг град пошел, — подсказала сквозь слезы Гайдова.
— Тут я и спрятался у дуба в дупле. — продолжал Гайда.
— Я в гот раз тоже по дамбе шла, только чуть позже, — вспоминала Гайдова. — А как град-то пошел — куда денешься? Побежала я к дубу и тоже в дупло забралась.
— Так мы с ней там и познакомились, — вздыхал Гайда, — а сегодня стали мы его пилить и такая нас жалость взяла: как вспомнишь, какие мы тогда были молодые и чего только с тех пор не испытали…
Старым дубом топили в башне всю зиму.
И рассказ о нем был бы неполон, если не добавить, что весной от одного из корней, пронизавших дамбу, потянулась маленькая веточка будущего дубка.
VI
Работник Матей
В Малетицах был у него отчим, малоземельный крестьянин, который бил его смертным боем. Мать умерла очень рано, и в возрасте десяти лет Матей сбежал из дома и пришел в Ражицкую башню.
— До утра мы тебя здесь оставим, — сказала маленькому беглецу смотрительша, — а утром за отцом пошлем, пусть сам за тобой придет.
Отчим, когда за ним послали, велел передать: «Если оставите мальца у себя, я за вас буду по гроб жизни молиться, потому как малец до того прожорливый, что слопает меня вместе со веем хозяйством; а если приведете его ко мне, я с него семь шкур спущу».
Вот так и вышло, что остался Матей в Ражицкой башне за пастуха. Он пас гусей, скотину, здоровел и становился все ненасытнее.
На выпасе он коротал время, обучая вверенное ему стадо различным штукам.
Гусаков он настропалил нападать на прохожих, клевать их и бить крыльями, козленка приучил бодать незнакомых людей рожками.
Только и слышен был на выпасе голос Матея:
— А ну-ка, гусак, валяй! Давай, козлик!
Молодого бычка он научил бросаться на людей, и тот однажды полчаса гнал гержманского старосту по дороге.
В любое время можно было видеть, как Матей возится со своими подопечными, обучая их нападению.
Он возвращался с выгона усталый от борьбы, весь исщипанный гусаками, избитый, избоданный козлом и бычком — и голодный.
Ел он за двоих, не разбирая еды. Подъедал все остатки и все равно оставался голодный.
Тайком прокрадывался в курятник и пил там яйца, пробирался в кладовку и опустошал ее, не задумываясь над последствиями.
И чем больше он рос, тем прожорливей становился.
Зато он отлично справлялся со своими обязанностями, а когда через несколько лет его произвели в работники, не было никого надежнее и добросовестнее его.
Смышленый по натуре, он внимательно наблюдал жизнь вокруг себя и, подстегиваемый аппетитом, пришел к выводу, что сама природа предлагает ему пищу в довольно широком выборе.