Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина
Шрифт:
«Подавальщица».. Они спали, и оба согласно храпели. Он сильно и страшно, она тихо, по-женски и удовлетворенно. Спали, не слыша, как вдалеке опять стукали зенитки, взвывали сирены и самолетный гул то накатывал ближе, то отходил, оттягивался и вроде бы замолкал. Спали.
И не забудем, что, если посмотреть на них без обозначения власти, возрастов, положения, это были прос — то обыкновенные уставшие, измаявшиеся люди.
На другой день в Кунцево приехали собранные Поскребышевым члены Политбюро, все, кроме Молотова, который со своей «жемчужиной» убрался из Москвы далеко, дальше всех. Вечерело. Шел снег с дождем. И потому молчала зенитная артиллерия. Была нелетная погода. Но гул фронта с порывами ветра доносило и сюда. Все собравшиеся были растеряны, подавлены. Особенно волновался маленький белобрысый Хрущев, похожий на сельского пар-нишку-колхозника. Самый молодой и самый невзрачный из членов Политбюро. «Никита-плясун» — так звал его в веселую минуту вождь. И еще Хрущев отличался от всех странной прожорливостью. На обедах и ужинах ему ставили едва не по две порции! И это знала радушная Валечка, всегда кормившая членов Политбюро.
В большой столовой Сталин ходил по ковровой дорожке, курил и молчал, как бы выжидал, кто начнет высказываться. Но не было Молотова, обычно открывавшего такие совещания. Молчали. Кто-то пил водку. Кто-то хмурился. Кто-то делал вид: вроде ничего не случилось, все в порядке.
— Ну, чьто же… — сказал Сталин. — Никто нэ собыраэтся говорыт… Тогда., скажю я… Нужьно… и нэмэдлэнно! — восстановил порадок в столица и… на дорогах! Нужьно… и — нэмэдлэнно… взят под охарану мылиции… НКВД., всэ магазыны… Всэ пункты питаныя… Всэ вокзалы., срэдства свази… Всэ выды транспорта… Нужьно… объявит Москву на осадном положеныи… А это значыт… самий жесткий порадок… Расстрэл на мэсте прэступлэныя… Воров., грабытэлей… Арэст паныкэров и всакой подобной сволачы. Нужьно… органызованно отправыт в тыл, на Урал, дэтэй тэх родытэлей, кто этого пожелает. Ми уже отправыли саркофаг с тэлом Лэнина в Тумэнь. Но об этом нэ знаэт ныкто. Караул у мавзолэя остается, как всэгда… Москва с завтращнего дня оснащаэтся дополнытельной истрэбитэлной авыацией… Зэнитная артыллэрия будэт довэдэна до тисачи.. орудый. Прычем на внэщьнэм обводэ Москвы зэнитчикам будут даны снаряди для стрэльбы… по танкам. Аэростаты в цэнтрэ эще дополним пущкамы. Всуду должен быт лозунг: «Москва — крэпост! Ни шагу назад!» Ми рассмотрэли всэ возможьные варыанти народного ополчэния… Москву ми нэ собыраэмся сдават… И — нэ сдадым! А сэйчас ви услыщитэ слово самых простых москвичей.
Сталин приказал дежурному вызвать Валентину Истрину и, когда она появилась в столовой, спросил ее в упор:
— Валэнтина Васыльевна… Ви… сабыраэтэс эвакуироваться… из Москвы?
Сталин смотрел с тем прищуром, какой не предвещал ничего доброго, но и как бы не ограничивал Истрину в ответе.
— Товарищ Сталин… Москва — это наш родной дом… А дом надо защищать! — пунцово вспыхнув, неожиданно бойко ответила она.
— Спасыбо… Идытэ, Валэчка, пуст подают ужин… А ми эще побэсэдуем… — И когда она вышла, добавил: — Ну вот. Ви слыщяли голос простых москвычей? МОСКВУ НАДО ЗАЩИЩАТ! И этому должьна быт посвящена вса наща жизн! Всо! Я остаюсь здэс. И это я., торжественно., заявляю. Я буду здэс… до побэды… Но я нэ дэржю… ныкого… кто хочэт спасат сваю жизн..
— Но немцы могут ворваться в Москву… Окружить… — скороговоркой пробормотал Хрущев.
Сталин внимательно посмотрел на него, приостановился, а потом, не теряя размеренного шага, подошел к нему, подхватил под руку и молча повел к двери. Выставив его за дверь, Сталин вернулся к хождению по столовой…
На другой день, когда сотни тысяч москвичей (больше всего женщины, старики и подростки) копали под летящим снегом противотанковые рвы, когда на веревках втягивали на крыши зенитки и бесполезные, в общем, пулеметы, когда вооруженные даже охотничьими ружьями и мелкокалиберками, еще никак не обмундированные отряды ополченцев шли к сборным пунктам у военкоматов и застав, патрули НКВД уже заняли все мосты, тоннели, переезды и перекрестки больших улиц, а совсем устарелые, словно вытащенные из музеев, двухбашенные танки встали на обводах Можайского шоссе.
В небе не стихал гул то ли наших, то ли фашистских самолетов. Но бомбежек не было: бомбить не давала погода с усиливающимся снегом. Сталин с Берия, Щербаковым, Маленковым и генералом Артемьевым то и дело появлялся на улицах, входил в магазины, останавливался на площадях, окруженный охраной и радостно глазевшими, перепуганно-озадаченными москвичами и москвичками. Приветствовал их. И приветствовали его. Почти постоянно слышались крики: «Товарищ Сталин! Когда же будет победа? Когда погоним немцев? Когда наступление?»
— Всо, всо будэт! И наступлэные… и побэда… Это я., обэщаю. Будэт! А пока — сражяэмса… И — помнытэ… Я — здэс. Я с вамы… И ныкуда нэ уеду., из Москвы!
Кто-то кричал «Ура!» Кидали шапки. Восторженно глазели, шел снег… А Сталин, в фуражке, в шинели, садился в машину и ехал дальше. В эти дни (и ночами!) его видели всюду… Среди москвичей и москвичек. У ополченцев. На двух оборонных заводах. По шоссе на Владимир, на Можайск и Рязань.
СТАЛИН БЫЛ ЗДЕСЬ. Сталина видела Москва. Слова Сталина передавались из уст в уста. И оборона быстро крепла. В Москве полностью прекратилась паника.
Политбюро заседало ежедневно, а иногда собирались по нескольку раз. Полным ходом шло строительство подземного города под Кремлем. Метро превращалось в гигантское бомбоубежище. На станции «Кировская», самой глубокой и надежной, разместился оперативный отдел Генштаба, временно эвакуированного в Арзамас, но вскоре возвратившегося в Москву. На станции «Маяковская» что-то строили, и поезда, не останавливаясь, шли дальше.
Октябрьскими черными ночами затемненная Москва лежала во мгле, освещаемая лишь краткими вспышками зениток. Да нездешние словно лучи прожекторов щупали снеговые тучи и звезды в их разрывах. Иногда прожекторы сходились в пучок, и тогда в их лучах вспыхивал серебряный самолетик. Взвывали тотчас сирены воздушной тревоги, и тотчас возникал как бы странный собачий лай: гав-гав-гав… гав-гав-гав… Били зенитки среднего пояса обороны. Самолет скрывался, не то сбитый, не то потерянный лучами. И ни у кого не было уверенности: чей это самолет? Однако оборона с воздуха крепла. И фашисты все реже прорывались в центр. Люди — везде люди… Летчики сбрасывали бомбовый груз на окраины, уклонялись от целей. Только отчаянные асы Рихтгоффена прорывались сквозь зенитный заслон к Кремлю. В него попало несколько бомб. Одна пробила потолок Большого театра. Несколько упало на Манежной у гостиницы «Москва», где жили эвакуированные из своих квартир большие писатели и артисты! И где было самое лучшее бомбоубежище с выходом в метро.
Вся страна в те пасмурные осенние дни обсуждала подвиг летчика Виктора Талалихина, таранившего фашистский самолет и явившего за собой целую плеяду последователей. Герои войны! Чаще всего это были безвестные люди, погибавшие, не сдававшиеся в плен, бросавшиеся под танки. И — никто их не знал и не славил, но отдельные имена вдруг становились известны всем, как, например, имя капитана Гастелло, летчика, направившего свой подбитый самолет на колонну фашистских танков. Гастелло славили как ге-роя-одиночку, но мало кто знал (а точнее — почти никто), что самолетом Гастелло был бомбардировщик, а не истребитель и что вместе с Гастелло погиб весь экипаж. Славили повешенную немцами Зою Космодемьянскую, «партизанку»-факельщицу, поджигавшую «по приказу партии» избы крестьян, «чтобы не достались врагу».
Да, много было в те дни странных и «вечерних» жертв, следствий жестокой сталинской руки, а подчас и бессмысленных, но жестоких «приказов отчаяния». Армия только в боях училась сопротивляться, да еще учил ее сопротивляться страх. Куда побежишь, если сзади ждут свои пулеметы! Как сдашься в плен, если семью за это «на Соловки»? Вынужденная жестокость? Вынужденная… Вынужденная неспособностью армии воевать. Как там ни лги, как ни прикидывай, н е любили славяне воевать и вечно вынужденно лишь брались за мечи. Такая уж нация, видно. Но… Вынужденная воевать, прижатая врагом, пожалуй, самая страшная она бывает в гневе! И под Москвой орда захватчиков в конце концов вынудила славян показать это свое качество…
А вынужденные подчиняться воле Сталина члены Политбюро тем не менее были близки к панике. Каждый знал: в случае падения Москвы пощады не будет. А плен? Себя они давно обезопасили. Вывезли семьи, детей, родичей в Куйбышев (там же была, кстати, и дочь Сталина!). И вероятно, соратники бросили бы Москву, если бы ее покинул Сталин. Четыре спецпоезда по приказу Берии стояли в Рогожско-Симоновском тупике, замаскированные и охраняемые пограничниками тринадцатого спец-погранотряда. Это был резерв. И четыре двухмоторных «Дугласа», также замаскированные, прятались там, где сейчас находится здание Московского аэровокзала. (Тогда центральный аэродром имени Чкалова.) В одном «Дугласе» бессменно дежурил пилот Сталина, полковник Грачев. Замечу, кстати, некстати ли, что Сталин на самолете летал лишь два раза в жизни. На конференцию в Тегеран в 1943 году.