Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина
Шрифт:
Вот эти-то вырезанные из картона силуэтики с номерами дивизий и фамилиями командиров и расставлял Сталин на обширных настольных картах и в Кунцево, и в Кремле. Когда Сталин «играл в солдатики», двери его кабинета были закрыты, а беспокоить его строжайше запрещалось. После игр, а Сталин «играл» очень увлеченно, иногда целыми ночами, силуэты дивизий удобно и легко убирались в личный сейф, их никто никогда не видел.
Зато как легко они передвигались, перебрасывались с фронта на фронт, отводились в резерв, наступали и окружали. Это была очень важная часть сталинского руководства войсками и войной. Вторым моментом после этих предварительных «игр» был вызов к Сталину второстепенных офицеров Генерального штаба — разработчиков, «на-правленцев», прогнозистов — все было точно так же, как в работе с конструкторами военной техники. И наконец, а может быть, всего вперед, Сталин заслушивал сообщения всех разведок, сопоставлял и отбирал кажущееся наиболее вероятным.
Так работал этот Верховный главнокомандующий, на которого позднее, стремясь обвинить его во всех просчетах и ошибках, валили все грехи «исследователи», увенчанные высиженными в послевоенные годы степенями и званиями, исследователи, даже и не попытавшиеся приблизиться к мысли о том, какую невероятную ношу нес без ропота тщедушный и быстро стареющий, седеющий человек, и в маршальском мундире не воспринимавшийся военным, ибо он был политиком и прежде всего — политиком, вождем этой странной, доверчивой и озлобленной, не верящей ни во что и озабоченной грядущими утопиями, угрюмо работающей и беспечно ленивой, готовой отрицать любую власть страны.
Итак, Сталин, вытирая бледное лицо платком с пошлой синей каемкой (платок сунула в карман явно Валечка, ибо сам он их не терпел), остановись у торца стола, где сидели генералы и маршалы, сказал:
— В прошлом году., ми., нэ сумэли одэржять рэщительную пабэду… Нэ сумэли… Хотя я., всэрьез на пабэду рассчитывал… Враг ли оказался силнээ… или всо та же нащя нэповоротлывость… наше неумэние побежьдать… Я нэ обольщаюсь рэзультатами толко что закончившихся сталинградской и ленинградской бытв. Сталынград, конэчно, крэпкий орэшек… Но., вспомныте: ми опят пабэдили числом. Это умаляэт нашю пабэду… Ваэват нужьно… умэнием. Так учил Суворов… И нам всэм надо овладэвать этой наукой. Наукой побэжьдать… Я тоже могу ошибаться… И мнэ хотэлос бы знать ваще мнэние… Как? КАК, — он повторил с явным нажимом, — побэдно завэрщить войну уже., в этом году.
Сталин помолчал и снова вытер обильный пот. Этот сульфидин, все-таки права Валечка, надо было пить поменьше. Ей-то вот хоть бы что., молодая., а ему худо.
Как бы собираясь с мыслями и пытаясь прочесть встречные мысли генералов и маршалов, Сталин уже со старческой углубленностью в себя молча переводил свои рыжевато-карие и уже начинающие мутнеть глаза с генерала на генерала.
Маршал Ворошилов, давно списанный им в «архив», но оставленный в Политбюро, как надежный, «свой», лишь почтительно кивал. Тимошенко, также находившийся в полуопале, значительно хмурился, на лице Жукова читалось откровенное несогласие, Василевский, умнейший из маршалов и осторожнейший «царедворец», не разделял, видимо, ни явного неодобрения Жукова, ни его желания оспаривать мнения Верховного. Рокоссовский, который был всегда себе на уме, за что его подчас Сталин явно не жаловал, хотя и ценил за удалую сноровку и хватку, улыбался той улыбкой, какой, хочешь не хочешь, улыбаются все понимающие уголовники. Этой улыбки Рокоссовский не мог избегнуть никогда — сказывалась тюремная школа, да и то еще, что командовать ему приходилось чуть ли не целой армией из бывших зэков. Сталин легко расшифровывал улыбку Рокоссовского… А бравый генерал Еременко сидел с таким видом, точно тотчас был готов идти брать
Берлин. За эту браваду, как ни странно, вождь Еременко любил, но на самые ответственные участки после того, как Еременко поклялся еще под Вязьмой разгромить Гудериа-на и — не разгромил, назначать перестал.
— Мнэ… — медленно продолжил Сталин, — не нужьно… ваще поддакываные. Нэ нужьно и., согласие. Как Вэрьховный главнокомандующий я отвэчаю… за ход войны. Мнэ нужьна ващя окровэнност… Ваще ясное прэдставлэние о том, может ли нащя армия сокрущить врага… И пусть нэ Бэрлин… Но освобожьдэние всэй территорыи, занятой врагом, хотелось бы видэт свэрщившимса. Прощю висказываться откровэнно.
Сталин сел в кресло и, помолчав, сказал:
— Слово имэет товарищ Жюков.
Маршал Жуков, удивительно сочетавший в себе великолепную уверенность выдающегося и умнейшего полководца с ухватками грубого солдафона, грузно поднялся и, устремив на стол с картами свое волевое и непререкаемое лицо, надуто изрек:
— Скажу кратко — окончательно разбить немцев в этом году не представляется возможным. Враг еще очень и очень силен, а мы, как справедливо сказал товарищ Сталин, еще только-только научились воевать. Сейчас, по данным военной разведки, немцы как раз усиливают свои позиции на нашем фронте. Союзники не высаживаются. Чуда не произойдет. Предстоят тяжелые бои. Но наступать надо. У меня все.
Примерно в том же духе высказался Рокоссовский. С Жуковым они, может быть, и сговаривались заранее. Были друзья. Для неосведомленных напомню, что Жуков когда-то был командиром полка в дивизии, которой командовал Рокоссовский. Жуков позднее спасал Рокоссовского, сидевшего перед самой войной в тюрьме. А Рокоссовский спас Жукову жизнь, толкнув в спину с криком: «Ложись!», когда собственные горе-авиаторы накрыли огнем и бомбами кучку командиров, стоя наблюдавших за ходом боя. Жуков тогда выезжал в 16-ю армию Рокоссовского.
Вслед за Рокоссовским в поддержку Жукова долго говорили Василевский и другие генералы, и только Еременко готовился безусловно поддержать вождя, но Сталин не дал ему слова.
Он снова поднялся, и теперь все увидели уже другое его лицо — властное, жесткое, с прицельными, беспощадными глазами, вполне отвечающее тому, что он сказал.
— Вот чьто я думаю… Враг дэиствытельно эще очэнь сылен… А потому., эавэрщить в этом году разгром фашистской Гэрмании — это., как бы., свэрьхзадача… Нанэсти же эму смэртэльное поражение, от которого враг уже нэ сможет оправыться, — задача рэальная… — Сталин обвел взглядом притихших генералов и членов Политбюро… — И я трэбую, приказываю эе выполнить… В этом году! А тепер, — продолжил он, — прошю полного вныманыя… По данным всех развэдок… Правэрэнным и пэрэпровэрэнным… Нэмци готовят грандиозное наступлэне уже в МАЕ. Готовы ли мы к его отраженыю?
Он снова посмотрел на генералов, и взгляд его обрел ту пронзительность, какая вспыхивала в его глазах, когда Сталин был в гневе или принимал окончательное и тяжелое решение.
— Сегодня все командующие фронтами получат изложение готовящегося наступления. Немцы готовятся нанести нам танковый и авиационный удар в районе Курского выступа. Будэт задэйствовано новое тяжелое оружие, новые танки, самолеты. Сюда подтягываются лучшие эсэсовскые рэзервы. Командовать будут лучшиэ фэльдмарщялы Манштейн, Клугэ и., гэнэрал Модэл… Ми должьны протывопоставыть этой силе свою., эще болээ стращную силу. И, главноэ… свое продуманное, умэлое сопротывлэние… свою оборону… С тэм, чьтобы, измотав нэмцэв, пэрэйты в рэщительное, опрокыдывающее наступление и, окружив, устроить им эще одын… более стращный Сталинград… Посла чэго начать полное освобожьдэные нащей родыны. У мэня — все!
Этими словами Сталин обычно завершал свои выступления.
* * *
А в апреле сорок третьего на фронтах, прикрывавших Курский выступ, днем и ночью кипела чудовищная, казалось бы, немыслимая, непосильная работа. Были вырыты тысячи километров окопов и ходов сообщения: растянув их в одну линию, можно было бы провести линию от Курска до Владивостока. Начинялись минами целые поля, закапывались в землю орудия и танки с легкой броней. В три глубоких полосы строилась оборона, на танкоопасных направлениях рылись танковые ловушки, закладывались фугасы, выдвигались целые дивизионы, оснащенные страшными морскими зенитками. Истребительные противотанковые полки готовились встретить танки врага новыми снарядами. ВОСЕМНАДЦАТЬ тяжелых полков с непробиваемыми гигантами КВ готовы были рвануться в бой.