Собрание сочинений

Сэлинджер Джером Дэвид

— Тибальт.

— Ну да, Тибальт, — говорю — я постоянно имя этого типуса забываю. — Это Ромео виноват. В смысле, мне он в пьесе больше всех понравился, Меркуцио этот. Фиг знает. Все эти Монтекки и Капулетти — они нормальные, особенно Джульетта, но Меркуцио, он… трудно объяснить. У него котелок нормально варит, и он смешной, и всяко-разно. Тут штука в том, что я просто с катушек слетаю, если кого-то убивают, — особенно если кто с таким-то котелком, и смешной, и всяко-разно, и если виноват кто-то другой. Ромео и Джульетта — это они сами и виноваты.

— А вы в какой школе учитесь? — она меня спрашивает. Наверно, хотела съехать с темы Ромео и Джульетты.

Я сказал, что в Пеней, — она про нее слыхала. Очень хорошая, говорит, школа. Я не стал прикапываться. А потом другая, что историю и государство ведет, сказала, что им уже лучше двигаться. Я забрал их счет, только они заплатить мне по нему не дали. Очкастая отобрала.

— Вы и так были более чем щедры, — говорит. — Вы очень милый мальчик. — Вполне нормальная такая. Чуточку напомнила мне штруню этого Эрнеста Морроу — ту, что в поезде была. Главным образом, когда улыбалась. — Мы с такимудовольствием с вами побеседовали, — говорит.

Я сказал, что с ними тоже побеседовал с удовольствием.

Без балды. Правда, мне б еще больше понравилось, наверно, если б я все время, что мы там сидели, вроде как не боялся, вдруг ни с того ни с сего начнут выпытывать у меня, вдруг я католик. Католики всегда стараются докопаться, католик ты или нет. Со мной такое постоянно, я знаю, отчасти потому, что фамилия у меня ирландская, а большинство народу из Ирландии — католики. На самом деле, штрик у меня одно время и былкатолик. Только бросил, когда на штруне женился. Но католики всегда выведывают, не католик ли ты, даже если им фамилию не говоришь. Я знал одного такого пацана-католика, Луи Шейни, когда в Вутон ходил. Там я с ним с первым познакомился. Мы сидели под самой дверью, нафиг, лазарета в самый первый день школы, ждали медосмотра и как-то разговорились про теннис. Он ничего так себе теннисом интересовался, я тоже. Сказал мне, что каждое лето ездит на национальный турнир в Форест-Хиллз, я говорю: я тоже, — и потом мы с ним нехило долго болтали про разных фертов-теннисистов. Он нормально так про теннис знал для своего возраста. По-честному. А потом, немного погодя, прямо посреди, нафиг, разговора он меня спрашивает: «А ты случайно не заметил — тут где-нибудь в городе костел есть?» Фигня в том, что сразу видно по тому, как он спросил, — это он пытается выяснить, не католик ли я. По-честному. Не то что у него там предубеждение или как-то, но ему просто хотелось знать. Ему нравилось болтать про теннис и всяко-разно, только сразу видать, ему бы это большепонравилось, если б я был католик и всяко-разно. Рехнуться легче от такой хреноты. Я не хочу сказать, что он нам беседу испортил, — ни фига, но это ее, нахер, и не украсило. Потому я и обрадовался, что эти монашки не стали меня спрашивать, католик я или нет. Спросили бы — разговор бы, наверно, не испортили,но все было бы по-другому наверняка. Я не хочу сказать, что католики виноваты.Еще чего. Я б сам, наверно, такой был, будь я католик. Это как с теми чемоданами, про которые я вам рассказывал. Просто хочу сказать, что для нормальной беседы это невпротык. Вот и все.

А когда они встали, монашки эти, я сделал такую дурь и неудобняк. Я курил сигу, и когда встал, чтоб им «до свиданья» сказать, случайно дымом в них дунул. Не хотел, но получилось. Извинялся, конечно, как полоумный, а они очень вежливо и нормально так говорили, что ничего страшного, но все равно очень неудобняк.

Они ушли, и я сразу пожалел, что дал им всего десятку на их благотворительность. Фигня еще в том, что я про свиданку с этой Сэлли Хейз договорился и мне гроши нужны были на билеты и прочую хрень. Хотя все равно жалко. Нахер бы эти гроши. От них всегда такая тоска берет.

16

Когда я дозавтракал, времени было всего где-то полдень, а с этой Сэлли у меня встреча в два, поэтому я просто пошел гулять. Эти две монашки у меня никак из головы не лезли. Я все думал про битую плетеную корзинку, с которой они ходят и гроши собирают, когда не в школе. Все пытался прикинуть мою штруню, или чью — нибудь, или мою тетку, или долбанутую штруню Сэлли Хейз — как они стоят где-нибудь возле универмага и собирают гроши для бедных в такую битую плетеную корзинку. Трудно себе такое прикидывать. Не столько мою штруню, сколько тех двух. Тетка у меня так ничего филантропка — в «Красном кресте» сильно участвует и всяко-разно, — только она слишком расфуфыренная и все дела, а как на благотворительность соберется, всегда наряжается, помадой мажется и прочей херней. Ей, наверно, не до благотворительности никакой, если надо в черное одеваться и без всякой помады. А эта штруня Сэлли Хейз. Господи ты боже мой. Да она с корзинкой станет гроши собирать, только если все благотворители ее в жопу целовать будут. А если просто гроши в корзинку бросать и потом уходить, и ни слова ей не говорить, просто не обращать на нее внимания и всяко-разно, она ж через час бросит это дело. Ей станет скучно. Отдаст корзинку и пойдет обедать в какую-нибудь модную рыгаловку. Вот что мне в этих монашках понравилось. Видно, во-первых, что ни в какие модные рыгаловки они не ходят обедать. Мне так убого сделалось, когда я про это подумал, — что никуда они модно обедать не ходят, ничего. Я знаю, что это не важно, но мне все равно было как-то убого.

Я двинул к Бродвею — просто так, от нефиг делать, потому что я там много лет уже не был. Кроме того, мне музыкальный магаз хотелось найти, чтоб в воскресенье работал. Я там одну пластинку Фиби хотел подарить, называется «Малютка Ширли Бинз». Очень трудно ее найти. Там про одну малявку, которая не хочет выходить из дому, потому что у нее выпали два передних зуба и ей стыдно. Я эту пластинку в Пеней слышал. Она у пацана на другом этаже была, и я хотел у него ее прикупить — я знал, что Фиби она вырубит, — только он продавать не хотел. Очень старая такая, неслабая пластинка — там поет эта цветная девка, Эстелль Флетчер, лет двадцать назад записали. Такой сильно диксиленд с борделем и совсем не слюняво звучит. Если б белая девка пела, у нее б звучало, как я не знаю что, миленько, а эта Эстелль Флетчер знает, как, нахер, надо, — мне мало таких хороших пластинок попадалось. Я прикинул, что куплю ее в каком-нибудь магазе, что в воскресенье работает, и притащу в парк. Сегодня воскресенье, а по воскресеньям Фиби вполне себе часто ходит в парк кататься на роликах.

На улице была не такая холодрыга, как вчера, но солнце еще не высунулось, и гулять было не очень в жилу. Одно хорошо.

Идет передо мной семейство такое — сразу видно, только из церкви: папа, мама и мелкий лет шести. На вид как бы небогатые. На штрике такая жемчужно-серая шляпа, которые бедные носят обычно, если хотят круто выглядеть. Они с женой просто идут, разговаривают, на мелкого ноль внимания. А мелкий — шикарный просто. Идет по дороге, не по тротуару, хоть и возле самого бордюра. Идет — рисуется, будто по линеечке, как обычно пацаны делают, и все время поет и мычит чего-то. Я — поближе, расслышать, чего он там поет. И песня оказалась — «Если кто ловил кого-то сквозь густую рожь». [24] И голосок у него симпотный такой. Сразу видать — поет просто так, от нефиг делать. Мимо машины несутся, тормоза где ни попадя скрежещут, штрики ноль внимания, а он идет себе возле самого бордюра и поет «Если кто ловил кого-то сквозь густую рожь». Мне аж получшело. Стало уже не так тоскливо.

24

Парафраз строк из стихотворения (1782) шотландского поэта Роберта Бёрнса (1759–1796), пер. С. Маршака (опубл. 1941).

На Бродвее — толпа и грязь. Воскресенье, полдень всего, а уже толпа. Все в кино рулят — в «Парамаунт», или в «Астор», или в «Стрэнд», или в «Кэпитол», или еще, нафиг, куда. Все расфуфыренные, потому что воскресенье, и от этого еще фиговее. Только хуже всего, что сразу видно: им хочетсяв кино. Глаза б мои на них не глядели. Я понимаю, когда ходят в кино, потому что больше заняться нечем, но если кто по-честному в кино хочет— и даже торопится, чтоб только дойти побыстрее, — меня тоска берет, как хер знает что. Особенно если вижу, как мильон народу давится в этих жутких очередях, что весь квартал опоясывают, ждут билетов с неслабым таким терпением и всяко-разно. Ух, скорей бы с этого, нафиг, Бродвея уже свалить. Мне повезло. В первом же музыкальном магазе «Малютка Ширли Бинз» оказалась. За нее с меня содрали пятерку, потому что она такая редкая, но плевать. Ух, тут ни с того ни с сего мне вдруг сильно получшело. Скорей бы уж в парк, что ли, поглядеть, пришла ли Фиби, да пластинку ей отдать.

Вышел из магаза, и тут — аптека, и я туда зашел. Прикинул, может, этой Джейн звякнуть, узнать, на каникулах она уже или нет. Засада только в том, что трубку сняла ее штруня, поэтому я сразу повесил. Не в жиляк мне с ней разводить долгие базары и всяко-разно. Мне вообще не в струю с предками девок по телефону разговаривать. Хотя на крайняк можно было спросить, дома Джейн или нет. Не сдох бы. Но все равно не в жилу. Для такого нужно настроение.

Мне еще надо было эти, нафиг, билеты брать, поэтому я купил газету и посмотрел, где что идет. Только раз воскресенье, было всего где-то три спектакля. Поэтому я чего — я пошел и взял два билета в партер на «Я знаю, что люблю». [25] Бенефис или как — то. Мне смотреть его не очень-то в жилу было, только я знал, что эта Сэлли, королева фуфла, вся просто на слюни изойдет, когда я скажу, на что взял билеты, потому что там Лунты [26] играют и всяко-разно. Ей такие постановки нравятся, хитровывернутые, суховатые, чтоб с Лунтами и всяко-разно. Мне нет. Мне вообще постановки не очень в жилу, сказать вам правду. Не так фигово, как кино, только умом двигаться все равно не с чего. Во-первых, я ненавижу актеров. Они себя никогда не ведут, как люди. Только думают, что похоже. Есть неслабые, конечно, у которых чутка похоже, но смотреть на такое все равно невпротык. А если актер и впрямь неслабый, всегда видать, что он знает,какой он неслабый, а это все портит. Взять, к примеру, сэра Лоренса Оливье. Я смотрел его в «Гамлете». [27] Нас с Фиби в прошлом году Д.Б. водил. Сначала накормил обедом, а затем повел. Он уже картину видал, и после того, как он про нее рассказывал за обедом, мне захотелось ее поглядеть, как не знаю что. Только не сильно в жилу оказалось. Я просто не понимаю, что такого здоровского в сэре Лоренсе Оливье, только и всего. У него неслабый голос, и он типус симпотный, как не знаю что, и еще на него очень нормально смотреть, когда он ходит или там сражается, или как-то, но Гамлет у него совсем не такой, как про него Д. Б. рассказывал. Слишком, нафиг, на генерала какого-то смахивает, а не на убогого такого попутавшего парнягу. Самое нормальное во всей картине было, когда брательник этой Офелии — тот, что с Гамлетом в самом конце в дуэль ввязался, — куда-то отваливает, а штрик ему кучу советов дает. И пока там предок нотации ему читает, эта Офелия знай себе с брательником валяет дурака — вытаскивает кинжал ему из ножен, дразнит его и всяко-разно, а он тем временем изо всех сил внимает той туфте, которую штрик ему вжевывает. Вот это нормально было. Мне зашибись. Но такой хреноты там немного. А Фиби понравилось только, когда Гамлет собаку по голове гладит. Ей такое было смешно и нормально, да и вообще оно смешно и нормально. Мне вот чего надо будет — мне надо пьесу почитать. У меня засада в том, что всегда нужно такую фигню читать самому. Если ее актер изображает, фиг ли мне его слушать. Я сижу и каждую минуту дергаюсь, что он фуфло какое — нибудь задвинет.

25

«Я знаю, что люблю» — лирическая комедия американского драматурга и театрального продюсера Сэмюэла Натаниэла Бермана (1893–1973), действие которой происходит в особняке семейства Чэнлеров в Бостоне с 1888 по 1939 гг. Пьеса шла в театре «Шуберт» в Нью-Йорке со 2 ноября 1949 по 3 июня 1950 г.

26

Алфред Лунт (1892–1977) и Линн Фонтанн (1887–1983) — американский актерский дуэт и семейная пара (с 1922 г.), считались ведущими бродвейскими артистами своего времени.

27

Имеется в виду экранизация трагедии Шекспира (1948), поставленная английским актером и режиссером Лоренсом Оливье (1907–1989), с ним же в главной роли.

Я взял билеты на спектакль Лунтов, а потом на моторе поехал в парк. Надо было на метро или как-то, потому что гроши уже на подсосе, только мне хотелось с этого, нафиг, Бродвея поскорей свалить.

В парке было паршиво. Не очень дубарно, только солнце еще не проглянуло, и в парке вроде как ничего и не было, кроме собачьих говняшек, харчков да еще сигарные бычки после дедов всяких, а у всех скамеек такой вид, будто сядешь на них — а они мокрые. От этого тоска такая, да еще ни с того ни с сего время от времени — мурашки по коже, когда идешь. Вообще не похоже, что скоро Рождество. Или вообще что — нибудьскоро. Но я все равно двигался к Эспланаде, потому что Фиби, когда в парке, туда ходит все время. Ей нравится там кататься возле эстрады. Умора. Я когда пацаном совсем был, мне тоже там в жиляк было кататься.