Собрание сочинений

Сэлинджер Джером Дэвид

— Давай оставим, — говорит этот Люс. — Ты не против?

— Ладно, только слушай. Возьмем тебя и эту твою китаянку. Что у вас двоих так зашибись?

— Я сказал — оставим.

Я настырный, в душу полез. Это я понимаю. Только вот какая фигня в Люсе достает. Когда мы ходили в Вутон, он тебя заставлял излагать все самое личное, что с тобойтворилось, а если емуначнешь вопросы задавать про него— злится. Этим интелям не в жилу с тобой по-умному разговаривать, если они сами базаром не заправляют. Им всегда лучше, чтоб ты заткнулся, если самизатыкаются,

и валил к себе комнату, если они валят к себе.Когда я ходил в Вутон, этот Люс терпеть не мог — это по-честному видать было, — когда закончит про пежиловку с нами трындеть у себя в комнате, чтоб мы еще сидели сколько-то и по ушам друг другу ездили. В смысле — мы с другими парнями. Не у себя в комнате. Этот Люс такое просто ненавидел. Ему вечно подавай, чтобы все по своим комнатам расходились и затыкались, когда он закончит всю из себя шишку изображать. Он же какой фигни боялся — что кто-нибудь вдруг ляпнет чего поумней его.С него и впрямь уржаться.

— Я, может, в Китай поеду. Паршиво у меня с половой жизнью, — говорю.

— Естественно. У тебя разум не развит.

— Точняк. По-честному. Сам знаю, — говорю. — Знаешь, какая у меня засада? Меня никогда по-честному не заводит — в смысле, совсемпо-честному — с той девкой, которая не слишком в жилу. В смысле, мне она сильнов жилу должна быть. А если нет, у меня к ней как бы никакого, нафиг, желания и всяко-разно. Ух, из-за этого у меня половая жизнь совсем невпротык. Говно у меня, а не половая жизнь.

— Господи боже — ну, естественно, говно. Я ж тебе в последний раз говорил, что тебе нужно?

— В смысле — к мозгоправу сходить и всяко-разно? — спрашиваю. Это он мне в последнюю встречу говорил. Штрик у него психоаналитик и всяко-разно.

— Тебе решать, боже ты мой. Меня, нафиг, не касается, что ты там делать будешь со своей жизнью.

Я сколько-то вообще ничего не говорил. Я думал.

— Допустим, я пойду к твоему предку и дам ему себя пропсихоанализировать и всяко-разно, — потом говорю. — И что он мне сделает? В смысле — что он мне сделает?

— Ни фига он тебе не сделает. Просто поговорит с тобой, а ты поговоришь с ним, господи ты боже. Во-первых, он тебе поможет распознать паттерны твоего рассудка.

— Чего?

— Паттерны твоего рассудка. Рассудок твой работает… Слушай. Я тебе тут вводный курс психоанализа читать не собираюсь. Если интересно, позвони ему и назначьте встречу. Если нет — не звони. Мне, честно говоря, наплевать.

Я положил руку ему на плечо. Ух, как с него уржаться можно.

— Ты, гад, настоящий друг, — говорю. — Знаешь, да?

А он уже на часы глядел.

— Надо рвать, — говорит и тут же встает. — Приятно было тебя увидеть. — Подозвал бармена и велел счет принести.

— Эй, — говорю, пока он еще не свалил. — А твой предок тебя вообще психоанализировал?

— Меня? А что?

— Ничего. Но да или нет? Да?

— Не вполне. Он помог мне до некоторой степени приспособиться, но всесторонний анализ оказался излишним. А что?

— Ничего. Просто спросил.

— Ну что. Ладно, будь, — говорит. Оставил чаевые и всяко — разно и двинул к выходу.

— Ты б еще выпил, а? — говорю. — Пожалуйста. Мне одиноко, как не знаю что. Без балды.

А он сказал, что не может. Поздно уже, говорит, а потом ушел.

Люс такой. Сплошной геморрой, хотя словарный запас что надо. Больше, чем у всех пацанов в Бутоне, когда я туда ходил. Нам тест устраивали.

20

Я остался там сидеть и надираться, и ждать, когда вылезут эти Жанин с Тиной и свою фигню станут исполнять, только их там не было. Зато вылез гомиковатый такой типус с завитыми волосами и сел играть на пианино, а потом у них вышла эта новая девка, Валенсия, и запела. Ни фига хорошего, но всяко лучше Тины с Жанин, и по крайней мере неслабые песни пела. Пианино стояло возле самого бара, где я сидел и всяко-разно, и эта Валенсия стояла прямо у меня, считай, над душой. Я вроде стал на нее, как водится, косяка давить, а она делала вид, что ни фига даже не замечает. Я б, может, и не стал, только я уже нажрался, как не знаю что. Она допела и отвалила так быстро, что я даже не успел пригласить ее бухнуть со мной, поэтому я подозвал старшего официанта. Говорю, спросите у этой Валенсии, не хочет ли она со мной выпить. Он сказал, что спросит, а сам, наверно, ей даже не передал ни фига. Народ никогда ни шиша от тебя никому не передает.

Ух, я сидел в этом, нафиг, баре где-то до часу ночи и набубенивался, как просто гад последний. У меня уже глазки в кучку были. Я только чего старался — я, прямо как не знаю что, старался ни буянить, ничего. Не в струю, чтоб меня кто-нибудь заметил или как-то, или стал спрашивать, сколько мне лет. Только ух, глазки у меня точняк в кучку были. Когда я по — честномунажрался, я опять эту дурацкую фигню завел — ну, с пулей в брюхе. Я, с понтом, в баре один такой, с пулей в брюхе. Совал руку себе под куртку, живот щупал и всяко-разно, чтоб кровищей все вокруг не залить. Не в струю же, если они врубятся, что я вообще ранен. Я скрывалтот факт, что я — падла раненая. Наконец мне чего показалось — а нехило бы этой Джейн брякнуть, проверить, дома или нет. Поэтому я расплатился и всяко-разно. Потом вылез из бара и двинул туда, где автоматы. А руку под курткой все держал, чтоб кровища не хлестала. Ух, вот я нажрался.

Только я когда в будку залез, мне уже не очень в струю было этой Джейн звякать. Наверно, перебор нажрался. Поэтому я чего — я брякнул этой Сэлли Хейз.

Наверно, двадцать номеров перетыкал, пока правильно не набрал. Ух, вот я совсем ослеп.

— Алло, — говорю, когда кто-то, нафиг, трубку снял. Я вроде как даже заорал, так нажрался.

— Кто это? — спрашивает такой ледяной дамский голос.

— Эт я. Холден Колфилд. Мона Сэлли, пжалста?

— Сэлли спит. Я ее бабушка. Почему вы в такой час звоните, Холден? Вы знаете, сколько сейчас времени?

— Ну. Надо с Сэлли погрить. Оч важно. Давайте ее сюда.

— Сэлли спит, молодой человек. Позвоните ей завтра. Доброй ночи.

— Так разубдите! Разубдите ей, а? Во умница.

Затем возник другой голос.

— Холден, это я. — Тут уже эта Сэлли. — Что такое?

— Сэлли? Эт ты?

— Да — и хватит орать. Ты пьян?

— Ну. Ссушь. Ссушь, а? Я приду на Рожжесво. Лана? Елку те украшать. Лана? Лана, а, Сэлли?

— Да. Ты пьян. Ложись уже спать. Ты где? Ты с кем?

— Сэлли? Я приду те елку украшать, лана? Лана, а?

— Ладно.Ложись спать. Ты где? С тобой кто-то есть?

— Никто. Я, я сам и опять я. — Ух как же я нажрался! И по — прежнему щупал брюхо. — Мя подбили. Банда Булыжника мя подстрелила. Знашь, да? Сэлли, знашь или не?

— Я тебя не слышу. Ложись спать. Мне пора. Позвони мне завтра.

— Эй, Сэлли! Хочшь, шшоб я те елку украшал? Хочшь? А?

— Да.Спокойной ночи. Иди домой и ложись спать.