Собрание сочинений

Сэлинджер Джером Дэвид

— Какая, к черту, муха тебя сегодня… ты чего, а? Что с тобой вообше?

Фрэнни смахнула пепел с сигареты, затем придвинула пепельницу на дюйм поближе.

— Извини. Я просто ужас, — сказала она. — Я всю неделю такая вредная.Жуть. Я кошмарная.

— Но письмо ж у тебя совсем не вредное.

Фрэнни мрачно кивнула. Она рассматривала теплую солнечную кляксу — с покерную фишку — на скатерти.

— Пришлось напрячься, — сказала она.

Лейн открыл было рот, но возник официант — унести пустые бокалы.

— Еще хочешь? — спросил Лейн Фрэнни.

Ответа он не получил. Фрэнни смотрела на солнечную кляксу как-то очень пристально, будто собиралась в нее улечься.

— Фрэнни, — терпеливо — из-за официанта — произнес Лейн. — Еще мартини будешь, нет?

Она вскинула голову.

— Извини. — Посмотрела на пустые бокалы в руке официанта. — Нет. Да. Не знаю.

Лейн хохотнул, глядя на официанта.

— Так что? — спросил он.

— Да, пожалуйста. — Она вроде как встряхнулась.

Официант ушел. Лейн проводил его взглядом, затем посмотрел на Фрэнни. Не вполне закрыв рот, она выкладывала пепел на край чистой пепельницы, которую принес официант. За какой-то миг при взгляде на нее раздражение Лейна скакнуло. Вполне вероятно, он не переваривал и боялся любых признаков отчуждения в девушке, за которой так серьезно ухаживал. В любом случае, он, само собой, беспокоился: а вдруг муха будет кусать Фрэнни все выходные? Он вдруг подался к ней, распростер руки по столу, словно чтобы, ей-богу, все это разгладить, но Фрэнни заговорила первой.

— Я сегодня паршивая, — сказала она. — Я сегодня просто никуда.

Она поймала себя на том, что смотрит на Лейна так, будто он посторонний, будто он рекламный плакат линолеума через проход в вагоне метро. В ней снова дрогнула капелька неверности и угрызений — похоже, это у нее день такой, — и Фрэнни отозвалась на эту капельку, протянув руку и накрыв ладонью руку Лейна. Но свою тотчас убрала и взяла из пепельницы сигарету.

— Я сейчас приду в себя, — сказала она. — Абсолютно обещаю. — Она улыбнулась Лейну — в каком-то смысле искренне, — и в тот момент ответная улыбка могла бы хоть немного отвратить некие события, коим суждено было случиться дальше, но Лейн был занят — сам напускал на себя отчуждение — и предпочел не улыбаться. Фрэнни затянулась.

— Если б не было так поздно и все такое, — сказала она, — и если бы я не решила идти на отличие,я бы, наверное, бросила филологию. Не знаю. — Смахнула пепел. — Меня просто уже так тошнит от педантов и этих самодовольных ниспровергателей, что хоть волком вой. — Она посмотрела на Лейна. — Извини. Я перестану. Честное слово… Просто если б у меня хоть какая-то сила духа была, я б вообще в этом году в колледж не вернулась. Не знаю. То есть, все это — сплошной такой фарс, что не верится.

— Блестяще. Поистине блестяще.

Сарказм его Фрэнни приняла как должное.

— Извини, — сказала она.

— Хватит уже извиняться, а? Тебе не приходит в голову, что ты как-то слишком уж до чертаобобщаешь? Если бы все, кто преподает филологию, были такие великие ниспровергатели, всё бы совершенно иначе…

Фрэнни перебила его, но почти неслышно. Она смотрела поверх его темно-серого фланелевого плеча куда-то в стену зала.

— Что? — переспросил Лейн.

— Я говорю, я знаю. Ты прав. Я просто никакая, вот и все. Не обращай на меня внимания.

Однако Лейн не мог так просто забыть спор, если тот не решился в его пользу.

— В смысле, черт, — сказал он. — Некомпетентные люди есть во всех сферах. В смысле, это же элементарно. Давай на минутку оставим этих чертовых практикантов. — Он посмотрел на Фрэнни. — Ты вообще меня слушаешь или как?

— Да.

— У вас же на этом вашем филологическом — два лучших специалиста в стране. Мэнлиус. Эспозито. Господи, хоть бы они сюдапереселились. По крайней мере, они поэты, елки-палки.

— Не поэты, — ответила Фрэнни. — Отчасти потому-то все так и ужасно. То есть — не настоящиепоэты. Они просто люди, которые пишут стихи, повсюду публикуются и порознь, и в антологиях, но они — не поэты. — Она умолкла — смутившись — и погасила сигарету. Уже несколько минут у нее с лица вроде бы сходила краска. Вдруг даже помада как-то побледнела на оттенок-другой, словно Фрэнни только что промокнула ее «клинексом».

— Давай не будем, — сказала она почти безжизненно, растирая в пепельнице окурок. — Я никакая. Я просто испорчу все выходные. Может, под моим стулом люк, я тогда возьму и провалюсь.

Подскочил официант и поставил перед ними по второму бокалу мартини. Лейн оплел пальцами — тонкими и длинными, всегда на виду — ножку бокала.

— Ничего ты не портишь, — тихо сказал он. — Я просто хочу понять, к чертовой матери, что творится. В смысле, нужно что— какой-нибудь зверской богемой оказаться, или сдохнуть, елки-палки, чтобы стать настоящим поэтом? Тебечего надо — ублюдка с кудрями?

— Нет. Давай оставим, а? Пожалуйста. Мне абсолютно паршиво, и у меня ужасно…

— Я был бы просто счастлив оставить — я был бы просто в восторге. Только скажи мне сперва, что такое настоящийпоэт, а? Буду признателен. Честное слово.

У Фрэнни высоко на лбу слабо заблестела испарина. Это могло лишь означать, что в ресторане слишком жарко, или что у нее расстроен желудок, или что мартини слишком крепкие; как бы там ни было, Лейн, судя по всему, не обратил внимания.