Собрание стихотворений

Ладинский Антонин Петрович

224. ПОСВЯЩЕНИЕ

Я эти строки посвящаю всем, Кто перед гневом неба ужасался, Кто много плакал и ослеп совсем, Кто с городом прекрасным расставался. Нас погубил классический мороз И — север, север — время роковое, Нас погубили в царстве женских слез Два платья — черное и голубое. Нас погубила нежная зима. Не пламень, не полдневный жар, а холод, И не свинец в груди, а ты сама, Твой занесенный снегом дальний город. Был полон музыки печальной мир, Когда мы дом навеки покидали, Когда нас ласточки, как в монастырь, В изгнанье длительное провожали. О, как мы плакали, бросая дом! В сугробах замерзала наша Троя, И призрачным непрочным мотыльком Ушел кораблик наш искать покоя. Но нам нигде покоя не найти, Нам счастья полнокровного дороже Все бедствия и немощи в пути, Броди душа по свету, как прохожий. Броди в своей чудесной нищете, Средь розовых дубов твоя квартира, Присматривайся к женской красоте И слушай, как шумят деревья мира. Не вечно же вздыхать и плакать нам. Когда ты будешь снова жить на небе, Ты

с ангельской улыбкой вспомнишь там Об этом беженском и черном хлебе.

225. ЭЛЕГИЯ

Мы жили, как птицы в лазури, Мир был, как огромный цветок, Но черные, черные бури Нас выбросили на песок, И скуден был берег спасенья — Бесплодная вовсе страна, За громом кораблекрушенья Торжественная тишина. И мы с умиленьем взирали На камень и пепел холмов, На эти суровые дали И зелень библейских дубов. Все переменилось, все стало Печальным и важным, как смерть. Шел дождь на прибрежные скалы, Чернела небесная твердь. Не музыка, не балерина, Не розовые облака, А горести блудного сына И хижина из тростника. О, муза, в восторге летаний Уже ты не будешь опять Под аплодисменты собраний Сердца и вниманье пленять. Как жница над божьей пшеницей, Ты будешь прилежно, до слез, Склоняться над каждой страницей, И будет тяжелым твой воз. Мир только туманная смена Трудов, декораций, все — дым: Сегодня любовная тема, Прелестные руки и Рим, А завтра — разлука, могила, Принц и свинопас — близнецы, И вечность, как ветер Эсхила, Колеблет лачуги, дворцы… Париж. 1932

226. НА ФЕРМЕ

Какое обилие пищи И утвари в фермерском доме, Как лают овчарки на нищих, Какие волы на соломе. Но надо вставать с петухами, Заботиться о винограде И деньги беречь под замками Под сенью счастливых Аркадий. Душа моя, ты — чужестранка, С твоей ли небесной гордыней И жить на земле, как служанка, Быть трудолюбивой рабыней? Ты в этом хозяйственном мире Чужая, как роза в амбаре, Тебя затолкали четыре Стихии на шумном базаре. С печальной улыбкой, сквозь слезы Под фермерские разговоры, Ты смотришь на тучные лозы, На зелень дубов и на горы. Ты знаешь, что здесь мы случайно, В прелестной, непрочной темнице Что шорох деревьев и тайна Небес или тучность пшеницы, И весь этот мир — только сцена, Где мы кое-как разыграем Коротенький фарс и средь тлена И прелести хрупкой растаем.

227. ИДИЛЛИЯ

Мы жили под сенью оливы, Среди виноградников, хижин И каменных круглых колодцев. В том домике под черепицей, В котором весь день было солнце, И глупые осы летали Над медом, над банкой варенья, Над книгами и над цветами Повсюду разбросанных платьев. Мы утром ходили за хлебом, И в городе смуглые дети, Романские арки и церкви Нам напоминали о дальнем И прочном двенадцатом веке. Дорога лежала долиной, Где овцы курчавой отарой, Позванивая бубенцами, Щипали траву под надзором Косматых и рыжих овчарок, И запах овечьего сыра Мешался с душистой лавандой. Налево от нашей дороги Холмы голубели, а справа Сияло зеленое море. И ты говорила: — Смотрите, Как эти холмы голубые Похожи совсем на ландшафты, Огромной музейной картины! Я тоже смотрел с удивленьем На эти холмы и на море, На парусник на горизонте, На домики горных селений, Потом на тебя, на худые Прелестные руки в загаре, И мне было грустно при мысли, Что вся эта прелесть истлеет, Растает, как дым, как виденье, Что в буре погибнет кораблик И домики в прах превратятся, А нам от минутного счастья Останется только могила… Но ты беззаботно смеялась: Зеленый усатый кузнечик, В плену у тебя на ладони, Сидел, как складная игрушка. А вечером под абажуром Скупой керосиновой лампы, Где бабочки трепетно бились, Мы вместе с тобою читали Печальную книгу о Риме, И Рим нам казался высоким Жилищем богинь и героев. Средь варварских кликов, средь бедствий, Уже озаренный пожаром, Прекрасный и мраморный город Клонился, как солнце, к упадку. Но все застилалось туманом — Вселенная, комната, книга, И тонкие смуглые руки Весь гибнущий мир обнимали. Париж. 1932

228. УРНА

С печальной улыбкой Она говорила: — Какое нам счастье Дано: до могилы Быть в этом блаженном И горестном мире, Где лозы в долине И снег на Памире… Она утешала: — И самое горе Прекрасно! А солнце — Как праздник! И море… Но гибельный кашель Душил напоследок. Цвел странный румянец Под вздохи соседок. Как все: со слезами, С мечтами о рае, В отчаяньи руки Над бездной ломая. Так роль приближалась К закату финала, И лебеди плыли По глади канала. И только афиша И мраморной урны Прелестная форма Напомнят средь бурной И суетной жизни О пламени тела, В котором, как ангел, Душа леденела. Прохожий, подумай О небе за тучей, О женских надеждах Под ивой плакучей.

229. ЗИМА

На зимнем окошке у Блока Хрустальная роза цвела, Орел над аптекой высоко Расправил два черных крыла. Прекрасная Дама смотрела Сквозь слезы на шедший с небес На снег бертолетово-белый, На черные ветви древес. Дымились над каждой квартирой Дымки благодетельных труб, В морозном лесу под секирой Звенел государственный дуб, Звенел на морозе столетий И медленно падал в сугроб, И топал, как в детском балете, Медведь косолапый: топ-топ. Но буря дохнула жестоко На льды фантастических зим — На зимнем окошке у Блока Растаяла роза, как дым. Париж. 1931

230. ДУША НА ВИНОГРАДНИКЕ

1

О муза, ты мнила Быть ангелом тут И вдруг полюбила Терпенье и труд. Стихи о пшенице, О тучных волах, О маленьких жницах И о пастухах, Влюбилась в амбары, Где хлеб, как свинец, В точила, в отары Курчавых овец. Но это обилье, И житницы, мед, И мельничьих крыльев Скрипучий полет, И сей виноградник — Нам только даны, Как сцена, как задник Богатой страны, Как мир декораций, В котором душа, Рукою горячей Снопы вороша, Живет и вздыхает, Обманутый Крез, Сквозь сон вспоминает Сиянье небес…

2

Твой образ пристрастный И бедный: пчела Над розой прекрасной. Любовь и дела, Волненье счастливых Трудов на земле. И трудолюбивой Все мало пчеле. Душа, как на праздник, Несла эту кладь И на виноградник Пришла погулять. И жители хижин Окрестных (вином Ведь край не обижен) Припомнят потом За чашей, как в крапе Веснушек и слез, В соломенной шляпе, Средь грядок и лоз, Ты жадно внимала Страданьям людским И как замирала Под солнцем земным.

231. ГОЛУБЫЕ ГУСАРЫ

На нас красотки все глядели, Когда под музыку и гром Мы шли в строю, когда гремели Литавры в небе голубом. Все — голубые доломаны! А у повесы на уме: Лишь приключенья и романы, Цветок, засушенный в письме, Балы, пирушки и свиданья, Потом разлука без труда, Звон шпор и сабель, обещанья, Что не забудет никогда. И снова встреча на дороге, Вновь роза из окна летит, А муж-медведь в своей берлоге Похрапывает, мирно спит… Вновь — марши, службы, кони в мыле… И, родственников командир Призвав до третьего колена, Орет: «На вас глядит весь мир!» ></emphasis > Шары летели с треском в лузы. Гремел в дыму майорский бас. Пылал на саблях пунш. И музы Делили пир, любили нас. И мы за чашей круговою Внимали пламенным стихам, Певцу с курчавой головою, И Лермонтов был братом нам. Ценили мы в своих поэтах Большое сердце пополам С уменьем бить из пистолета И пламень метких эпиграмм. ></emphasis > Но что сулит судьба гусару? Свинец в расцвете юных лет, И семиструнная гитара Все плакала: «Как скучен свет…» То смуглая цыганка, страсти, То пепел белокурых кос. И горькая усмешка власти Задолго до седых волос. И розоватым листопадом Летели на зеленый стол Охапки ассигнаций, градом Червонцы падали на пол. Все прахом — перстень иль именье, Дубы иль домик родовой, Все таяло, как сновиденье, Ребром последний золотой. ></emphasis > Но мир менялся под грозою. Выстраивался молча полк Перед атакой боевою, Мы понимали в этом толк. И все простилось нам: проказы, Словечки крепкие, грешки, Пиры, веселые рассказы, Звон шпор, армейские стишки — За то, что мы на поле брани, Летя карьером сквозь картечь, Средь грохота и восклицаний, На пушки, жаркие, как печь, От командира до солдата, Все до единого, легли, За друга друг и брат за брата В дыму пороховом, в пыли… С полковником и трубачами Мы — справа по три — всем полком, С обозом, с пегими конями, Вступили в рай, в небесный дом. И вахмистр, эскадрон ровняя, Шипел со страху на солдат: — Ну? Никогда не видел рая? Развесил… Осади назад! ></emphasis > Мы — грешники, кутилы, моты. Но что с гусара Богу взять? Картечь свела с душою счеты, Оплакала беспутных мать. Красавица, в часы печали Вздохни по нас, слезу пролей! Мы тоже некогда вздыхали По нежной красоте твоей…

232. «Атлантик пенит море…»

Атлантик пенит море. И голубой экспресс Летит, с пространством споря, Сквозь картпостальный лес. Закатные пожары Бледнеют за окном… Огромные сигары Дымятся за вином… В копеечном романе Герои так живут, Так в золотом тумане За днями дни текут. Ну что ж! Живи, пожалуй, Земля цветет, как сад, Смотри на эти скалы, На море, на закат. Но никогда из сада Не долетит до вас Вечерняя прохлада, Ни соловьиный глас, Ни голос человека О помощи средь гор, Ни гибельного века Высокий разговор. Не полон мир счастливых: Ведь с чем сравнят они В аркадиях, в оливах Свои пустые дни.