Собрание стихотворений

Ладинский Антонин Петрович

233. «Без роз и без приветствий…»

Без роз и без приветствий Отчаливаем мы В большое море бедствий В час непроглядной тьмы. Но жизненных трагедий Прекрасен воздух, чист. Он к неприступной леди Несет дубовый лист. Кружится в страшной буре Оторванный листок, Обугленный в лазури, И падает у ног. О, в громе потрясений Нам есть о чем вздыхать, Влача стихотворений Томительную кладь. Нам есть о чем — о многом Поплакать на суде, Под заключеньем строгим На хлебе и воде.

234. ЯБЛОНЯ В ЦВЕТУ

Все реже высокое небо Волнует сердца и умы, И хижины бедных без хлеба Во время суровой зимы. В холодной и белой больнице, Вступив с лихорадкой в игру, Больной на постели томится, Вздыхает и бредит в жару. Идет на базар за покупкой С корзиной жена бедняка, Цепляются

дети за юбку, А денег — два-три медяка. На узкой скамейке бродяжка, Оборванный, пьяный, как дым, И легкий, как в бурю бумажка, Дрожит под пальтишком своим. Швея до зари за копейки Слепит голубые глаза, На жердочке спит канарейка, И платье шумит, как гроза. Шарманщик приносит шарманку За валиком валик разбит, Пародией на итальянку Механика эта хрипит. И вдруг за окошком стеклянным, Земной вопреки суете, Весна расцветает туманно В прелестной своей красоте, Вдруг яблоня нежным виденьем Слетает к лачуге с небес, К больнице летит с утешеньем, Заглядывает под навес. И к ней похудевшие руки Протягивает человек, В больничной тревоге и скуке Иной начинается век. Вдруг вспомнил бродяга с бульвара О сельских дорогах в тиши, О милых ночлегах в амбарах, В кустах, в деревенской глуши. И женщина в бедной лачуге, Забыв хоть на миг про беду, В своем заколдованном круге Всплеснула руками в чаду. Ей сверху веселая швейка Исколотой машет рукой, Распелась вовсю канарейка, И солнце играет иглой. Всем кажутся вопли шарманки, Как по мановенью руки, Грудным голоском итальянки, Летят старику медяки. Так несколько яблонь в цветеньи Весь мир изменяют к весне, — Небесных садов утешенье В холодной и скучной стране.

235. У ОКНА

Тебе не быть счастливой никогда, Здесь слишком много бедных и бездомных, Чтоб можно быть счастливым без труда, И трудно петь рабу в каменоломнях. Здесь слишком много вздохов, пеней, слез, Медлительных надгробных причитаний, Воспоминаний до седых волос, Больших разлук и горьких расставаний. Вот почему ты маешься, не спишь И вянешь, как цветок в тюрьме хрустальной, Луной плывешь над черным царством крыш И ангелом над хижиной печальной. И рано утром, подойдя к окну, Глядишь на город утренний сквозь слезы, На эту городскую тишину, Надым восторженного паровоза. Ведь там, куда летит он, — мир, холмы, Быть может, виноградник или море, Смолистый воздух кораблей, дымы Пастушьих хижин, пастухи и горы… Но даже ради этой красоты, Журчащих ручейков, олив, идиллий, Утешиться не пожелаешь ты. Так неутешны люди в церкви были, Когда им пели там о небесах, И о потерянном навеки рае, О бедных галилейских рыбаках, О мрежах и о голубиной стае…

236. «Печально склоненная ива…»

Печально склоненная ива И выстрел во мраке ночном, Иль червь гробовой торопливый И сей погребальный псалом, Иль даже твоя восковая И ангельская красота И эта тревога земная, Сошедшая к нам неспроста, Все — смертному напоминанье, О том, как прекрасно во зле Непрочное существованье На маленькой скучной земле. Мой ангел! Из дали лазурной Зачем ты на землю слетел? Зачем на печальной и курной Планете о рае нам пел? Мы слушаем голос небесный, Слетевший к хибарке с вершин, Томимся в темнице телесной И плачем потом без причин. Мильоны, мильоны влюбленных. Вот так же, при бедной луне, Вот так же, под ивой склоненной В такой же печальной стране…

237. НА ЗЕМЛЕ

Метафорическое море И розовые облака. Европа в шумном разговоре Навек забыла небеса. Еще в Кастилии гитары, А в Лондоне туман, как дым, И северное солнце шаром Восходит средь печальных зим. То лунных сталактитов слезы, То африканской страсти зной, И надают тихонько розы На пир из ночи ледяной. И говорит, вздымая руки, Суровый гневный человек: — Невыносимы арфы звуки В такой жестокий, черный век. Кому еще нужны на свете Все эти «розы», ветерок Балетных штучек на паркете И музыка бесплодных строк? Голодный о насущном хлебе Вздыхает — на замке амбар, А вы лепечете о небе, Ловя души бессмертный пар. Хромает время, как колеса, Для упоительных стишков, Пещера каменного века, Готовится для облаков. В метафорическом тумане, С небесной синей высоты Услышать надо в дальних странах Прекрасный голос нищеты.

238. «Ревут быки на бойне…»

Ревут быки на бойне В смертельной жажде жить. Храпит мясник спокойно. Но как соединить Колбасы и котлеты И этих воплей ад Со всем, о чем поэты Волнуясь говорят, — С туманными мечтами, С Бетховеном, с луной, И с посвященной Даме Любовью неземной? О, смертницы коровы! Как страшно ждать, вопя, Когда придет сурово Последняя заря! Закрыть глаза и уши, Не знать, покинув мир, Чтоб не глядеть на туши, На тучных и на жир, Что складками, пластами Закрыл от нас навек Биенье сердца в драме, Где гибнет человек. Шел тихий снег… Овчарки Загнали в хлев овец. Пастух в свой домик жаркий Вернулся наконец. Торжественно вздыхали Над яслями волы. Над миром пролетали Три ангела средь мглы.

239. «Ты дал мне корку хлеба…»

Ты дал мне корку хлеба И воздух ледяной, А Михаилу небо И славу под луной. Ты дал ему дубровы И легкой смерти срок, А мне — листок дубовый Из лермонтовских строк, Что никогда герою Не перестанут петь, Над русскою душою О небесах шуметь.

240. «Немного жизнь печальней…»

Немного жизнь печальней, Трудней, чем у других. Как ангелок опальный, Несовременен стих. Мир более в тумане, Чем у других людей, Больнее сердцу, ране Незажившей больней. В двадцатом страшном веке, Когда минуты нет Вздохнуть о человеке, Послать улыбку вслед.

241. О ПАРИЖЕ

Быть может, в северной Пальмире, На черной ледяной реке, Средь русских зим глухой Сибири Иль в гарнизонном городке Мы вспоминать с улыбкой станем (Сугробы с шубами деля) Французскую зиму в тумане И Елисейские Поля. Уютных улиц оживленье, Вид из отельного окна, Небритого бродяжки пенье И бочки красного вина. Веселых, сгорбленных циклистов С бумажным фонарем в зубах, Ларьки на Сене, букинистов И книжки пыльные в ларьках. В бистро за рюмкою пикона Трибуна пламенную речь, Овернские усы патрона И ширину нормандских плеч. Есть и у нас дворцы, Мадонны — Музейно-итальянский свет, Есть театральные колонны И арки триумфальных лет, Но нет ни продавцов каштанов, Ни устриц на углу, как тут, Пятичасовых круассанов В московских печках не пекут… Газетчиков припомним юрких, Цветочниц толстых по утрам И собирателей окурков, И каменную Notre-Dame, На Монпарнасе разговоры В насквозь прокуренных кафе, В дыму табачном наши споры О незадачливой строфе, Огромный зал Национальной, Прекрасней многих бальных зал, Где книжной пыли нас печальный Столетний воздух окружал, Где время, как в летейской лодке, Где инвалид по мере сил Со стопкой книг до подбородка Земную мудрость нам носил, Кому философов туманных Иль фолиантов тяжкий груз, Кому бессмертный звон чеканный Пленительных латинских муз… С ученым другом-итальянцем Прогулки сквозь парижский лес Под обаятельным румянцем Парижских розовых небес И наши ночью возвращенья Чрез весь Париж, пешком, в туман, Классические рассужденья О судьбах Рима и парфян.

242. УРНА

Вот все, что осталось от этой Безумной и пламенной жизни, От лавров и рукоплесканий, От этого божьего гнева — Над хижинами и дворцами, Над шумом германских полесий, Над всем цепенеющим миром — Когда даже небо казалось Все в молниях, в трубах, в громах. От этого страшного взгляда, Прозрачного, как у медузы, Когда и железное сердце, Внимавшее в битвах с улыбкой, Как пели парфянские стрелы, Вдруг падало и холодело. Вот все, что осталось для Рима От ранних твоих пробуждений, Когда умолкали за дверью Все шепоты и разговоры — И слушали в трепете люди — Сенаторы, откупщики Скрипучий и старческий кашель… Увы, где мечты о великом И мысли о счастье народов? Где пурпур? Где лавры, где лавры? И где триумфальные арки — Прохладные своды титанов Над пыльной дорогою в Рим? Наверное, ты променял бы Все арки и все монументы И все — на один только сладкий Глоток из солдатской баклаги, На хижину и на овчину Последнего из пастухов…

243. ПРИГЛАШЕНИЕ В ПУТЕШЕСТВИЕ

Вы слышали, как пароходы Трубят у входа в старый порт, Приветствуя зарю природы, Миндаль в цвету иль римский форт? Вы слышали подобный лире, Прекрасный пароходный глас, Чистейшую слезу в эфире Из медных и глубоких глаз? Хотите с опытным поэтом Пуститься в сей опасный путь, Довериться ночным планетам, Отправиться куда-нибудь? Амфитеатром белый город Спускается к воде с горы, И ветер за открытый ворот Слетает к деве для игры. И розовым воспоминаньем Акрополь средь олив и гор Стоит над меркантильным зданьем, А мусор — черепки амфор. Спешите, смертная, сквозь слезы Увидеть этот берег, где Цветущие деревья, лозы, Где рыбаки живут в труде. Как ветер будет флагом, платьем Играть и волновать умы, Как будет по перу собратьям Завидно, что в эфире мы! Все приближается, все ближе, Увы, неотвратимый час, И Вы, которая в Париже, Спешите же, скорей, сейчас! Ведь смерть подобна грузной гире, Влекущей к рыбам берег весь, И никогда в загробном мире Деревья не цветут, как здесь.