Собрание стихотворений

Ладинский Антонин Петрович

Высылки и впрямь последовали, осенью дело дошло и до Ладинского, о чем не замедлили сообщить эмигрантские газеты: «По полученным нами сведениям, в числе советских граждан, высланных из Франции как “нежелательные иностранцы”, находится журналист А.П. Ладинский. Бывший сотрудник “Последних новостей”, поэт А.П. Ладинский, как известно, был ближайшим сотрудником редактировавшейся покойным Д.М. Одинцом газеты “Советский патриот”, а после ее закрытия перешел в другую советскую газету, редактируемую тов. Ступницким. Кроме того, Ладинский в последнее время состоял в должности личного секретаря пресловутого Жукова, “собственного корреспондента” московской “Правды”. Как известно нашим читателям, Жуков под покровом дипломатической неприкосновенности сделал своей специальностью клеветническое поношение Франции и французского правительства» [70] . О методах журналистской работы Ю. Жукова «Русская мысль» действительно сообщала [71] .

70

Ар. Против

«пятых колонн»: К высылке советских агентов // Там же. 6 октября. № 282. С. 4. Позже немного измененный текст заметки появился и в нью-йоркской газете: Высылка А.П. Ладинского // Новое русское слово. 1950. 15 октября. № 14051. С. 3.

71

См.: Париж в московском кривом зеркале // Русская мысль. 1950. 12 июля. № 257. С. 6.

О дальнейшем известно из автобиографии Ладинского, в которой он написал, что 7 сентября 1950 г. «без объяснения причин (возможно, за работу у Жукова или за некоторые статьи <…>) был выслан из Франции и доставлен в ГДР, где пять лет работал корректором в бюро переводов на заводе советского акционерного общества “Кабель”» [72] .

В марте 1955 г. он вернулся в СССР и первое время жил в московской квартире младшего брата Бориса и его жены Тамары Артуровны. Здесь «в него без памяти влюбилась молодая жена его брата — полковника КГБ, в доме которого он остановился. Бросив семью, налаженный быт и достаток, она ушла к нищему седому поэту» [73] . Более подробно эта история изложена в воспоминаниях Бориса Грибанова [74] .

72

РГАЛИ. Ф. 2254. Оп. 1. Ед. хр. 150. Л. 5.

73

Голенищев-Кутузов И. «Я больше не в силах скрыться от страшного зова России…» // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 4. С. 293.

74

См.: Грибанов Б. И память-снег летит и пасть не может // Знамя. 2006. № 9. С. 68–69.

В эмиграции продолжали интересоваться судьбой Ладинского и даже изредка публиковали доходившие за границу сведения: «Поэт Ант. Ладинский, живший в Москве, переехал в Клязьму, где он лечится и занимается переводами французских романов на русский язык» [75] .

28 июня 1959 г. В.Ф. Марков писал Г.П. Струве: «В одном из советских книжных бюллетеней промелькнуло о выходе историч<еского> романа А. Ладинского» [76] . Это был переработанный вариант романа, публиковавшегося в эмиграции под названием «Голубь над Понтом». В СССР он получил название «Когда пал Херсонес» (М.: Советский писатель, 1959).

75

Судьба возвращенцев // Новое русское слово. 1957. 2 августа. № 16106. С. 3.

76

Hoover Institution Archives. Gleb Struve Papers. Box 106. Forder 1.

Некоторое время спустя после первого советского издания романа Ладинский стал членом Союза писателей. Уйдя от брата, жил в Голицыно, потом в Клязьме, в конце концов получил от Союза писателей однокомнатную квартиру рядом с гостиницей «Украина».

Эмигрантские стихи Ладинского в России изданы не были, новых он не писал. Зато большой популярностью пользовались его исторические романы. Разумеется, ни о жизни Иисуса, ни о язычестве и христианстве, ни, тем более, о параллелях с современностью речи уже не было. Однако романы проходили цензуру, принимались читателями и были вполне на уровне.

Историческая проза вообще вызывала меньше подозрений и легче печаталась в СССР, чем другие жанры, более сомнительные с точки зрения идеологии. Может быть, отчасти поэтому к историческим жанрам обращались бывшие эмигранты, не только Ладинский, но и, к примеру, вернувшийся из Китая и осевший в Хабаровске Всеволод Никанорович Иванов.

Позже Ладинский даже удостоился чести включения в литературную энциклопедию, что для эмигранта было отнюдь не характерно. Представлен он был почти исключительно как исторический романист, стихам в коротенькой заметке из 25 строк была уделена единственная фраза: «В 30-х гг. выпустил неск. сб-ков стихов, отличавшихся от произв. др. эмигрантских поэтов жизнеутверждающими мотивами» [77] . В.Ф. Маркова позабавило умение подвести идеологию даже в одной строчке, о чем он не преминул поделиться с Г.П. Струве, приведя в письме от 1 июня 1966 г. краткий обзор характеристик из третьего тома энциклопедии: «С уважением о Ладинском, кот<орый>, оказывается, отличался от остальных эмигрантов жизнерадостностью» [78] .

77

Вайншенкер П.Л., Жегалов Н.Н. Ладинский // Краткая литературная энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1966. Т. 3. Ст. 965.

78

Hoover Institution Archives. Gleb Struve Papers. Box 106. Forder 2.

Помимо романов Ладинский в России писал мемуары, переводил П. Бурже, Вольтера, Элюара, Экзюпери и др. В отличие от Н.Я. Рощина и Н.В. Борисова, пропагандистских статей не печатал (ни для эмиграции, ни о ней). Едва ли не единственной его публикацией на эмигрантские темы стал очерк «Последние годы И.А. Бунина» [79] .

В 1960 г. Ладинский, замыкая круг, приезжал на свою малую родину, побывал в городе Дно, посетил деревню Скугры [80] . Вскоре он тяжело заболел и 4 июня 1961 г. скончался. Театральное представление было окончено. Ладинский доиграл свою роль поэта до конца.

79

См.: Литературная газета. 1955. 22 октября.

80

См.: «XX век в Пскове».

В эмиграции его, несмотря на возвращенчество, многие продолжали считать своим, и в шестидесятые, и в семидесятые на литературных вечерах изредка читали его стихи, публиковали воспоминания о нем [81] .

ЧЕРНОЕ И ГОЛУБОЕ (1930)

I

1. «Нам скучно на земле, как в колыбели…»

81

См.: Терапиано Ю. Памяти Антонина Ладинского // Русская мысль. 1961. 8 июля. № 1705. С. 6–7; Шаховская З. Из одного альбома // Там же. 1972. 20 апреля. № 2891. С. 7; Бахрах А. По памяти, по записям: «Северное сердце» // Там же. 1979. 27 сентября. № 3275. С. 8–9; Яновский B.C. Поля Елисейские (из книги памяти) // Русская мысль. 1982. 4 февраля. № 3398. С. 10.

Нам скучно на земле, как в колыбели. Мечтая о небесных поездах, На полустанке этом мы сидели, Как пассажиры на узлах. Но вот — прекрасный голос Пасифика, И, крыльями захлопав над собой, Летим и мы в эфир с протяжным криком, Висим меж небом и землей. С шипеньем облачных паров все выше Карабкаемся мы в ночную высь, А голова кругом идет на крыше — Не знаешь, где же вверх, где низ? Все кружится, и мы не знаем сами — Привыкнуть надо к высоте жилья — Не черные ли небеса над нами, Не голубая ли земля?

2. МУЗА

Обманщица, встречаемся мы редко — Ты все витаешь где-то в облаках, Поговорим же о земных делах: Мне нужен глаз внимательный и меткий, И трудно плыть, огромный груз приняв — Ладья скрипит. Уж где нам за Пегасом, А ты торопишь, тянешь за рукав И отлетаешь незабвенным часом. Ну хорошо, а помнишь — нежных рук Загар? Как по Каиру мы блуждали? На дворике музейном ворковали Две пары горлинок, твоих подруг, А ты шептала, разума не слыша: — Хочу зимы… Хочу, чтобы снежок… — Любимице я отказать не мог — Теперь ты зябнешь под мансардной крышей. Но под дырявым голубым плащом Не жалуется муза на невзгоды — Так рядовым солдатом переходы Ты с мушкетерским делала полком. Да и теперь: ты бредишь о войне И с третьими ложишься петухами, А время бы заняться нам стихами О розах, о любви и о луне.

3. ДЕТСТВО

Склоняясь надо мною, мать, бывало, Рассказывала сказку про лису, Как хитрая лиса гусей таскала, О том, как жил большой медведь в лесу. Я помню много слез и вздохов странных, И ночи материнские без сна. Солдатиков румяных оловянных Мне покупала в городе она, И по скрипучим голубым сугробам Меня возила в пекле меховом Угрюмым мальчиком и большелобым К веселым детям в гости в шумный дом. Но скучно было мне средь оживленья, Средь белокурых девочек чужих Смотреть на кукольные представленья, Пить чай из детских чашек золотых, И, спрятавшись в углу за сундуками, Я слушал в дальней комнате глухой, Как небо в страшной нежности громами Впервые трепетало надо мной, Когда рояль прекрасный раскрывали, И черным лакированным крылом, Огромной ласточкою в белой зале Он бился на паркете восковом.