Собственность Шерхана

Магдеева Гузель

Имрана до самого вечера дома не было. Я поневоле и Лику вспомнила — не встретились ли грешным делом? Потом себя одернула — он не такой. Не стал бы почти сразу после меня к ней. Да в любой другой. Это — тоже неправильно.

— И вообще, тебя это не касается, — напомнила я себе, но помогло мало.

Вера грудь сосёт-причмокивает, а я вспоминаю, с каким трепетом Имран моего живота касался тогда, в тот роковой день. Сколько восхищения было в его взгляде и прикосновениях. И думаю о том, что он красив. Молод. Богат. Что если я его прогоню, он долго один не

будет. Рано или поздно рядом с ним появится женщина. Потом другая. А потом одна из них родит ему ребёнка. И он так же будет на неё смотреть. Так же гладить ее живот. Потом в своих огромных ручищах крошечное дитя баюкать. От представленной картины такая ревность скрутила, какого не бывало, даже когда его в постели с Ликой представляла.

— Собака на сене, — опечалилась я. — Ни себе, ни людям.

И зачем все так скрутилось в узел тугой? Зачем мой отец вообще с Шерханом встретился тогда? Что им делить было? Жили бы сейчас долго и счастливо. И я Имрана бы встретила без черноты в душе, с открытым сердцем…

И где же его все же черти носят?

Не вернулся до поздней ночи. Я терпела, сколько могла, потом все же забылась сном. Проснулась, темно, ночник только светит. Вера спит, она у меня умница. А постель моя пустая и холодная. Не вернулся. И разом мучают и тревога, страх за него, и ревность, и не пойми, что сильнее. Решила спуститься, спросить у кого-нибудь из охраны, они должны были знать, где их хозяин.

Дом тихий и спокойный, сегодня я почти ему доверяю. Иду тихонько к кабинету, там мужики обосновались. В гостиной дыхание слышно, щелкаю светом и замираю. Имран. Снова на диване спит, словно в моей постели ему места мало.

— Ты зачем здесь? — спросила я, стараясь не показать обиду.

Он сонно щурится на свет и улыбается. И такой родной кажется, что хоть плачь, от того, как все запуталось.

— Так вы же спите, тревожить не хотел. И потом, ты сонная дерешься…

Намёк на шутку — улыбнулась одними губами.

— Понятно, — отозвалась сухо. — Я пойду. Ребёнок может проснуться.

Развернулась, наверное выглядя нелепо — мой ночной путь был до дивана и обратно.

— Постой, — попросил Имран. — Тут такое дело… Я купил только, как родила ты, да дела закрутились.

Замерла. На Имрана смотрю, жду. Он же потянулся к пальто, небрежно брошенному на кресло, и из кармана достал…коробочку. Темно-винного цвета, бархатная.

— О… — выговорила я, не в силах сказать что-то еще. — Имран…

— За рождение детей положено золото, — твёрдо сказал он. — Много золота.

И коробочку открыл. А в ней…сережки. Красивые, наверное. С камушками. А я толком и не вижу — слезы мешают. Я не хотела за него замуж, да. Я знаю, что это неправильно. Но почему серёжки?!

— Эй, — в лице переменился Имран. — Ты что? Не понравились?

— Понравились, — кивнула я. — Спасибо.

Коробочку схватила и к себе бросилась, от слез дороги толком не видя, в комнату влетела и скорее дверь захлопнула, оставаясь наедине со своими слезами.

Глава 41

Шерхан

Баб

не поймёшь.

Особенно, если они княжеского роду.

Тем более, если они недавно родили и гормоны бушуют через всю голову.

Это я уже давно знал, а сейчас только подтверждение нашел.

Белоснежка чудила. Пока я дома был, наблюдал за ней исподтишка. Как она мыслям своим хмурится, как пойдет куда-то и вдруг замрет, оглядываясь, как над дочкой склоняется, едва дыша.

Наверное, весь тот стресс, что она пережила не прошел даром. Я к своей жизни привык, и то были времена, когда бухать тянуло, хотелось послать все к черту и уехать. А Лиза…

Вот не знаю, как бабка умудрилась вырастить ее таким беспомощным цветком, княжеским. С учётом того, кто был Лизин родитель, это казалось насмешкой даже.

Но я знал уже: бабушка ее после смерти сына начала с ума сходить, и Белоснежку мою воспитывала так, чтобы никому в голову не пришло, будто отец ее мог в тюрьме сидеть или оружием продавать. И рядом никого вменяемого не оставалось, только она, бабка да бабкина подруга, что на нашу ораву стол накрывала.

Надя эта была забавная. Рассматривала меня пытливо, вздыхала, пытаясь заговорить о чем-то, но все сводила на тему жрачки. Кормили тут на убой, такими темпами мои бойцы вскоре превратятся в раскормленных поросят.

Но это все к делу не относилось. О Лизе я беспокоился, это было понятно. Она мать моего ребенка… да блять, не только из-за этого. Я питал к ней чувства, сам себе боялся признаться, потому что никогда ни к кому такого не испытывал. И понимал все её брыкания, как не странно.

Весь день мысли о ней крутились, о девочке моей, но когда я домой приехал, поздно ночью, подниматься в комнату не стал.

Лиза чутко спала, стоило только чуть скрипнуть дверью, как тут же вскидывалась, испуганно вглядываясь в темноту.

Запугали ее. Игнат, мразь… Но с ним я вопрос решу. Я его на лоскуты порежу, за то, что он, сволочь, устроил тут.

Я лежал на диване, почти заснув, но тут скрипнула дверь и на пороге показалась Лиза.

Улыбнулся ей, вспоминая, как она теплая, нежная. Захотелось взять ее, под бок положить и…

— Ты зачем здесь? — вроде, спокойно спрашивает, но я чувствую нотки недовольства, только в шутку перевести пытаюсь. Но баба, настроенная на скандал, со своего пути так просто не сойдет.

Чертыхнулся про себя, вовсе мне с ней ругаться не хотелось, мало мне других забот.

Ну и как тут съехать, чтобы тихо-мирно разойтись?

И тут я вспомнил, что в кармане пальто сережки лежат. Я ей так и не подарил, то одно, то другое. Подумал, что обрадуется серёжкам, подобреет.

Достал коробку, открыл, протягивая ей. Ну же, Белоснежка, подобрей немного, чё ты как Пьеро который день к ряду?

Все живы-здоровы, это главное. Остальное приложится.

Лиза мое имя пробормотала и на сережки эти пялится.