Сочинение Набокова
Шрифт:
Считаете ли вы, что это последнее сочинение Набокова глубоко — или, наоборот, в тонкостях — отличается от предыдущих?
Когда говорят о «Лауре», то часто забывают, что ее нельзя строго говоря называть последним его сочинением, а лишь последней вещью, которую он сочинял: это осколки сосуда неведомой формы и назначения. Поэтому «Лауру» нельзя ни с чем всерьез сравнивать. Не пускаясь в пустые догадки, могу с осторожностью предположить, что общий план книги мог бы быть концентрическим, приблизительно как в «Бледном огне»; что проза здесь движется скорее, чем в других его книгах, с большей тягой и на более жестких рессорах, так что корпус ее почти не кренится на поворотах; и что хотя ни один из его романов не обходится без темы memento mori, нигде она не трактуется столь прямо и в то же время
В какой степени вам было необходимо в процессе перевода строить предположения о возможной целостности книги или о ее вероятном общем замысле и о том, что хотел сказать автор, в чем, так сказать, его скрытое послание?
Поскольку с самого начала знаешь, что у этого текста целостности нет и что общий замысел заведомо недоступен, то можно без дальних слов приниматься за скромное дело переложения понятных мест понятно, а неясные в оригинале оставлять непроясненными и в переводе.
Что же до намерений автора, то, как мы знаем, единственный род «посланий», который он признавал, это сверхъестественный; их неумоверно (как говорила моя дочь в шесть лет) трудно разобрать даже в его оконченных вещах; что ж говорить о разрозненных отрывках «Лауры».
Довольны ли вы изданием вашего перевода с эстетической точки зрения (выбор обложки, особенности воспроизведения u m. д.)? Советовался ли с вами издатель?
Русское издание вышло в двух вариантах, оба в твердых переплетах: в шестнадцатую листа для широкой публики, очень большим тиражом, быстро распроданным, допечатанным, снова распроданным, и затем напечатанным вторым, исправленным изданием; и дорогим изданием в восьмую листа, относительно малым тиражом (10 тысяч), тоже дважды или трижды допечатанным. Обложка этого варианта следует образцу американского издания, где литеры названия и имени автора сходят на нет; там воспроизводятся карточки оригинала, но без перфорации. В обоих вариантах имеется предисловие Дм. Набокова, перевод с постраничными примечаниями и мое послесловие. Композиция русского издания отличается от всех прочих (иной финал, рабочие карточки отнесены в приложение), что объясняется в послесловии. [19]
19
См. главу «Laura и ее перевод». >>>
В предыдущих книгах Набокова, которые я перевел для издательства «Азбука», мои предложения вида обложки не имели никакого успеха. Правда, я выставил твердое возражение против надменного господина, приглашенного на роль Пнина (с портрета Дерэна) — со шкиперской бородой и трубочкой на отлете, — и тогда художник бороду ему сбрил, трубку изъял, а вместо нее ловко вставил ему в пальцы автоматическое перо. Но мне ничего не удалось поделать с луннолицым щеголем в цилиндре на обложке «Севастьяна Найта», изображающим неизвестно кого и словно аплодирующим (неведомо чему). Для «Лауры» я предложил использовать в общем замысле обложки Флору Боттичелли, из-за некоторого внешнего сходства и характера чувственности как они описаны на карточке 43, а равно и по другим, не менее важным, хотя и не безусловным совпадениям. К моему запоздалому удивлению, издательство не только приняло это предложение (ничего мне об этом не сказав), но и даже трогательно перестаралось, в чем я убедился только после того, как книга уже вышла. Соблазнительная головка боттичелиевой цветочной богини возседает на обложке над каким-то плашмя раскрытым фолиантом («Метаморфозы» Назона? «Моя Лаура» Ивана Вона?); в названии первое слово «Лаура» набрано дюймовыми яркими литерами, которые видишь за сажень, а слова «и ее оригинал» — ниже, мелким и едва различимым шрифтом. Несведущему человеку по виду книги могло показаться, что ей место в отделе так называемой маловысокохудожественной «эротики» — и, может быть, отчасти по этой причине первый, огромный по нынешним временам тираж был распродан в продолжение двух дней, и долго, в течение двух месяцев, оставался в высших отделах списка самых ходких книг, соревнуясь то с грамматикой английского языка, то с каким-то «Утраченным символом», то с книжкой под названием «Обжора-хохотун», и постепенно сползая вниз, — в том же точно темпе, что и «Моя Лаура», не лишенный достоинства спуск которой по той же лестнице описан на карточках 59 и 60.
Имело ли для вас во время перевода значение то обстоятельство, что Набоков не
Да, конечно, особенно прежде чем я взялся за перевод, во время переговоров о том, нужно ли вообще печатать оригинал. Потом, в ходе работы, привыкаешь к мысли, что ломовой извозчик, которому новый хозяин дал ключи от родовой усадьбы и поручил вывезти на подводе несколько предметов мебели, — не грабитель, что бы ни думали любопытные соседи, которым отчего-то есть дело до чужих имений.
Недоставленное письмо
За неделю до выпуска русской «Лауры» издатели неожиданно попросили меня как можно скорее прислать им что-то вроде адреса к торжественному собранию, имевшему состояться через два дня в музее Набокова в Петербурге, на котором выход книги предполагалось праздновать раутом. Я написал его в ту же ночь и тотчас отослал, но его там отчего-то читать не стали, а пожелали прочесть на следующей неделе в Москве, на открытии как бы ярмарки книг — но это тоже не удалось: мне передавали свидетели, что после вступительных речей публика ринулась в буфет.
Вот это краткое приветственное обращение, едва ли не буквально повисшее в воздухе:
«Дамы и господа!
Предложение написать что-нибудь для вашего собранія по случаю выхода „Лауры“ застало меня въ Гельсингфорс, куда я какъ разъ пріхалъ сдлать объ этой книг два доклада. Въ здшнемъ университет вслдствіе свирпой эпидеміи гриппа отмнены рукопожатья, о чемъ кругомъ вывшены предупрежденья. Запретъ другого рода — непреодолимое для меня разстоянье временныхъ зонъ — не позволяетъ мн протянуть вамъ руку не на письм, а на самомъ дл, съ особенной сердечностью тмъ, кто имлъ прямое отношеніе къ столь изящному (сколько могу судить еще не видвъ) изданію моего перевода этой необычайной прозы. Переведенная изъ камеры смертниковъ не въ пожизненное заключеніе, и даже не просто выпущенная на волю, но именно въ свтъ — въ обоихъ значеніяхъ этого слова, — она станетъ жить, уже теперь живетъ, шумной свтской жизнью, независимой не только отъ издателя и переводчика, но и отъ автора, въ круженьи торжествъ, въ окруженьи полумасокъ, въ чехард загадокъ и отгадокъ, и въ повтріяхъ вздорныхъ слуховъ подъ копирку.
Съ другой стороны, мн кажется, что всмъ теперь извстная исторія этого приговореннаго черновика, какъ бы ни относиться къ ея развязк, не предполагаетъ громкихъ тостовъ и рукоплесканій — лучше можетъ быть просто поздравить „другъ друга съ берегомъ“, и если и сказать „ура“, то вполголоса. Посылаю вамъ этотъ тихій привтъ — и фигурально, и буквально „съ другого берега“.
Я хотлъ бы воспользоваться этимъ любезно предоставленнымъ мн случаемъ, чтобы выразить душевную признательность сотрудникамъ издательства, въ частности Е. А. В., Т. Ф. Ж., и О. В. Ч., за ихъ неизмнно исполнительное вниманіе къ моимъ просьбамъ техническаго и профессіональнаго свойства.
Я благодаренъ также И. Н. Т. за кропотливый корректурный трудъ и особенно за ея терпливое отношеніе къ такъ называемымъ „особенностямъ моей орографіи и слога“. Здсь нтъ нужды объяснять эти особенности — желающіе найдутъ объясненіе въ 8-й главк моего послсловія, и быть можетъ поймутъ, отчего тутъ не блажь и не чудачество. Впрочемъ, упомянутая разница часовыхъ поясовъ — мои отстаютъ на девяносто лтъ — можетъ этому пониманію воспрепятствовать.
Кстати здсь объ этомъ послсловіи. Брайанъ Бойдъ, извстный біографъ Набокова, прочитавъ его въ рукописи, сказалъ, что по его мннію истолкованіе любой книги излишне при первомъ ея изданіи — замчаніе, обнаруживающее тонкость сужденія. Но, какъ иные изъ присутствующихъ знаютъ, до самого сентября [2009 года] не было и рчи о помщеніи перевода предисловія Дмитрія Набокова, и мое эссе предполагалось въ вид предувдомительныхъ замтокъ, безъ которыхъ выпускать на люди эти необработанные фрагменты было бы совсмъ странно.
Я надюсь, что читатели, которые захотятъ этимъ послсловіемъ воспользоваться по назначенію, не пройдутъ мимо одной сквозной темы: прямыя и косвенныя, подводныя и явныя цитаты изъ Пушкина и стрлки, указывающія направленіе къ нему, попадаются тамъ и сямъ, и наконецъ въ послднемъ пассаж все это сходится, чтобы вывести и подчеркнуть нкое важное несходство Пушкина и Набокова въ отношеніи къ смерти, главной тем „Лауры“ (таковъ былъ мой замыселъ).
И вотъ въ связи съ этой пушкинской темой и темой конца — конца жизни въ вымысл или въ дйствительности — позвольте подъ конецъ этого затянувшагося привтствія занять ваше вниманіе „онгинским“ сонетомъ, сочиненнымъ на случай. Въ немъ сдлана попытка совмстить формально и тематически не только послднія строки „Онгина“ и „Дара“, но и англійскіе стихи Набокова о своемъ перевод „Онгина“ на русскій, имитирующіе строфу Пушкина.