Сочинения в 2 т. Том 1
Шрифт:
«Нет, извините, Машенька, ситро я принес…»
«Не вы, положим, официант принес».
Тут я признался:
«Это он гнался за мной. Я деньги второпях забыл уплатить».
Она засмеялась.
«Ну, ладно, вы вот что скажите, Машенька, кто этот, усатый?»
Она посмотрела на меня внимательно, чуть внимательней, чем смотрела до этого. И ничего не ответила. Занавес поднялся. Не обменявшись ни словом, мы досмотрели спектакль. Вместе со всей толпой из зала выходили. Я об одном думаю: сейчас мы расстанемся, сейчас и, может, навеки. Ей это легкий интерес с тобой, с чумазым, поболтать.
«Прощайте, —
Она чуть приметно усмехнулась:
«Может, еще и у подъезда ждут. Тогда вам только и остаются боковые двери».
Забыл я в ту минуту, что люди вокруг нас, и публика все востроухая, каждое слово ловит.
«Эх, Машенька, — говорю, — да разве вы не видите: мне горько подумать, что сейчас мы должны расстаться!..»
Машенька меня за руку:
«Тише вы… Что с вами?»
Публика оборачивается, смотрит на меня удивленно, а тот усач уже навстречу идет.
«Мария Сергеевна! Я — к вашим услугам. На дворе ливень, прямо потоп. Но вы не беспокойтесь: у меня вполне надежная ЭМ-один».
Ну, дьявол тебя дери вместе с твоим ЭМ-один! Ладно. Ни на шаг я не отступлю. Что дальше будет? Она оборачивается ко мне:
«Что вы скажете, Лук Алексеевич?»
«А что ж, очень просто, — говорю, — может, этот самый ЭМ-один нанимается?»
Как глаза ее засмеялись! А усатый белки выкатил:
«Только мне и дела каждого встречного возить».
Тут я и попросил его, очень вежливо, но с огоньком, чтобы о даме моей не смел он так выражаться. Он извиняться стал, смутился, покраснел, плечами пожал и в сторону удалился.
Следуем, значит, мы дальше. Я ко всему уж приготовился: любую атаку отобью, а Машеньку не отпущу, пока сама уйти не захочет.
У двери, при выходе, наши бригадные стоят. Увидели меня, шеи повытянули. Мимо проходя, «добрый вечер» я сказал. Дружно в ответ головами закивали. Слышу, вслед кто-то шепчет:
«Только подумать… Вот те и Лука!»
На улице действительно ливень. Грохочут ручьи. Деревья, будто фонтаны, кипят. Остановились мы в растерянности, под балконом стоим. Смотрю я на нее, и весело мне, и радостно, — петь хочется и смеяться. Откуда и речь у меня взялась? В другое время целыми часами молчу: что, думаю, зря болтать-то? А тут и шутки, и прибаутки сами на язык просятся. Машенька говорит:
«Хорошо с вами, Лука Алексеевич! Но сперва вы показались мне бирюком».
«Это вы, — говорю, — отогрели меня, Машенька. Чего не сделает один ваш взгляд».
Всю ночь, однако, на улице не будешь стоять. Публика вся почти уже разошлась.
— «Как же быть?» — спрашивает Машенька неизвестно кого.
«Очень просто, — говорю, сбрасываю пиджак свой новый, бостоновый и плечи ей осторожненько покрываю: — Давайте руку, Машенька, пошли!»
А в это самое время, откуда ни возьмись, тот же усач!
«Я, — говорит, — давно вас жду, Мария Сергеевна. Моя машина вот, у подъезда».
«Да, — отвечает Машенька. — Правильно».
Ласково глянула на меня, пиджак возвратила, руку пожала и с тем, с усачом, к машине пошла. Как-то внезапно все это случилось, не то чтобы слово сказать, даже пикнуть я не успел. Грянула машина в тот же миг, фары загорелись, дождь радугой впереди засиял.
Так
«Кто такая?»
«Не знаю, Сидор Петрович, а только как уехала она внезапно — в душе у меня запекло».
«И что же, до сих пор печет?»
«Печет, — говорю, — еще сильнее…»
«Плохо, Лука, твое дело. Я сам эту стадию когда-то прошел. А между прочим, знаешь, кто этот, с усами? Это известный в тресте инженер Прокопенко. Высокий специалист!..»
Услышал я это и на табурет опустился. Знаменитость! Куда же мне с ним тягаться? Баста. Все кончено.
Чуткий человек Сидор Петрович об руку меня взял, по коридору прогуливает, разговором веселым хочет отвлечь. Но видит, что я как ночь и разговор не помогает. Когда мы по коридору прогуливались, я вывесочку приметил: «Буфет». Стукнул я в двери. Петровича за собой потащил, сонной буфетчице кричу:
«Два раза по двести!»
Она без промедления и налила. Но Сидор Петрович сгреб стаканы и аккуратно в графин обратно перелил.
«Другие пьют из сочувствия, — говорит. — А я из сочувствия отказываюсь. Да и тебе оно ни к чему. Ты лучше сну теперь, Лука, доверься. Сон силы даст и выход подскажет».
Так я и сделал. Улегся и словно в ночь провалился. Ранним утром меня разбудили:
«Машина подана… Едем!»
Смотрел я с горки, с Каменного Брода, на малый областной городок: в каком же доме она живет?
В тот месяц трудная работа бригаде нашей выпала. Оккупанты шахту совсем изувечили. А машин в те, первые, дни не было еще никаких. Позже они появились в полном достатке. Бывалый человек Сидор Петрович и тот головой качал:
«Сколько сил нужно!»
Пока спустишься в шахту, промочит тебя до костей, сквозняком прошибет, в штреке воды по колени, сплошные завалы дорогу преграждают, кровля так и валится, не успеваешь закрепить. А штрек наш главный. На него вся надежда. Там, за осыпями, уголь ждет. Люди каждый час отсчитывают: когда же уголь начнем давать? Работали мы будто на пожаре. О, славушка донецкая недаром гремит! Великий был труд, поистине великий, отважней, может, и не было другого труда. Не камень, а будто крепость мы вражью громили, чтобы огонь победный поскорее добыть. Я тоже работал как двужильный: в самые опасные места ходил. А теперь силы мои будто утроились.
Месяц прошел или больше — не помню. Бриться совсем я забросил. Спецовку редко снимал. Открою шкаф, посмотрю на костюмчик, складки потрогаю, что после дождя на нем остались, и снова дверцу тихо закрою.
«Довольно, — скажу себе. — Был уже франтом…»
После смены вымоюсь в бане — и спать. Заработком своим тоже мало интересовался. Знаю одно: работаем, сил не жалея. Пусть, кто приставлен к этому, высчитывает процент. А процент, оказывается, не сотенный — тысячный вышел! На тысячу процентов мы штрек за месяц продвинули. Главное, что пробились мы к пласту. Уголь пошел на-гора. Вот главная наша победа! И заработал я как помощник бригадира десять тысяч рублей.