Сочинения в 2 т. Том 1
Шрифт:
Вскоре появился и усатый, мокрый еще, только из бани. Глазом на меня повел, возле Петровича уселся. Шахтеры наши дружно чокнулись с ним, а потом песню затянули. У запевалы, у Сидора Петровича, голос могучий, бригадирский, — посуда на столе от него звенит…
Во время песни между Машенькой и усатым разговор мимолетный произошел. Он спрашивает:
«Вы словно грустны, Сергеевна, или мечтаете? О чем?»
Она отвечает таинственно:
«О надежде».
И опять он охнул:
«Хо-хо!.. Надежды юношей питают…»
Я ничего не понял из этого разговора. А время между тем позднее. Парторг Сильвестрович уже давненько кепку
«Где вы живете, Машенька? — спрашиваю. — В Доме приезжих? Вот славно! И сегодня, кажется, нет дождя?»
«Да, — говорит, — если и проводите, пиджак ваш не намокнет…»
А ночь на дворе, какая ночь! Степь от луны будто из серебра кованная. Полынью, мятой да чебрецом с поля веет… Террикон наш седой в небесах плывет. Тополя ручьями переливаются. И тишина, тишина…
Идем мы с Машенькой притихшим переулком, я об руку ее придерживаю, самый счастливый на свете. Но она почему-то все время в раздумье. Не знаю: может, перед главным инженером ей неловко? А может, жаль его стало? Как посмотрел он, когда мы вдвоем пошли?
Стараюсь развеселить ее, но шутки у меня не клеются. Песенку насвистывать попробовал, тоже не выходит.
«Что вы так озабочены? — спрашиваю, — Не в тягость вам со мной?»
«Нет, — говорит. — С вами хорошо. А знаете, о чем я думаю? Ни за что не угадаете! Нет, и угадывать не надо: сама расскажу. Однако не удивляйтесь. Слушайте внимательно. Может, вы поможете мне, Лука?»
«Вам? Говорите… Приказывайте».
«Приказывать я не смею, но секрет свой доверить вам решаюсь. Сядем вот здесь, под тополем… Тополь-то какой от луны! Сядем, Лука Алексеевич, поговорим».
Я полой пиджака скамеечку смахнул, сели мы рядом, слушаю… И такой торжественной показалась мне эта минута, будто вот сейчас решится моя судьба.
Машенька смотрит на меня спокойным взглядом и спрашивает очень тихо:
«Это мой секрет, понимаете? Секрет…»
Задумчиво и грустно произнесла она эти слова. А у меня сердце почему-то затихло.
«И вы страдаете, Машенька?»
«Нет, — говорит, — не страдаю. Не то нужно слово. Я ночами не сплю, Лука. Думаю, вспоминаю, заново строю свои планы. Схемы подземные мне снятся, по… вот сегодня, вы не заметили? Когда я говорила с вами, а он сидел напротив, он словно посмеивался все время».
Я понял. Вон что! Усатый действительно усмехался, поглядывая на меня. Нет, это он над ней, оказывается, посмеивался, стоеросина! И как же это в жизни случается: еще тогда, в театре, я словно почуял неладное и с первого взгляда его невзлюбил. По… схемы. При чем тут схемы?
«Да говорите же, Машенька, говорите! Я этого усатого не то что видеть, вообразить даже не хочу!..»
И неожиданно она спрашивает огорченно:
«Почему же? Он очень дельный, знающий человек».
«Знающий! А что он знает? Обиды делать знает, — вот что! Нет, вы его не оправдывайте, не надо. Мне жалко вас, Машенька. И вот вам на дружбу, на вечную дружбу — верная рука».
Она не приняла моей руки. Тут я спохватился: она ведь сама сказала, что он ей снится по ночам! Как же я смею горе ее тревожить, первое доброе слово услышав, страсти такие разводить? Глупый. Окончательно глупый. А вдруг она подумает: еще и хмельной? Смотрит она на меня, долго смотрит, сначала удивленно, потом серьезно,
«Ну, Лука Алексеевич, — молвит она сквозь смех, — потешный вы человек! Мы так говорим с вами, словно с разных планет слетелись. Как поняли вы меня? По-рыцарски, что ли? „Вот вам моя рука, бедная, обманутая, слабая женщина!“ А я не бедная и не слабая, и никем не обманутая. Я сама могу руку вам в трудную минуту подать. Сильную руку, верную. Совсем о другом хотела я с вами говорить, об очень важном. Вы спросите: почему именно с вами? Сознаюсь, затруднительно ответить. Это мой выбор для большого и трудного деда, если, конечно… если только я не ошиблась».
Белоконь испытующе смотрит на Кузьму:
— Представляешь мое положение? Перед глазами у меня этот Прокопенко стоит, а речь-то совсем о другом ведется! Вот что она дальше рассказывает:
«Я — молодой инженер. Практика небольшая — один год. В тресте у нас есть инженеры со стажем работы двадцать пять — тридцать лет. Разве могу я с ними сравниться? Они каждый пласт Донбасса, каждый излом и сброс наизусть знают. А я еще мало знаю, очень мало. Но я коренная донбассовка, дочь шахтера, проходчика рудников. Отец мой тридцать две шахты прошел — есть целые участки, названные его именем, — знал он и любил свое дело. Я была единственным ребенком в семье. И мне, двенадцатилетней девочке, много он, бывало, рассказывал о своих работах. Двенадцати лет я потеряла отца. А теперь мне двадцать три, и я горный инженер с малюсеньким практическим стажем. В смысле практики, как однажды выразился наш Прокопенко, я — мальчишка. Но не так давно этот самый „мальчишка“ — то есть я, — рассказывает нашему Прокопенко о своем проекте. Он касается вашей шахты. Вот какой это проект, Лука: третий горизонт, затопленный во время оккупации, есть шанс откачать не за полгода, а знаете за сколько? — Она улыбается и говорит уверенно: — За неделю. Да, за одну неделю. А может быть, и раньше. И при этом не нужно ни мощных насосов, ни сложной системы трубопровода, вообще никаких устройств и затрат…»
Сказала она это и смотрит на меня внимательно: шутит, конечно! Однако к чему эти шутки?
Я знаю, что третий горизонт сплошь залит, захлестнут водой, — там тысячи и тысячи кубометров, — подземное озеро, больше — подземное море! И нужна могучая техника, такая, какой нынче богат Донбасс, чтобы поднять на поверхность эту насыщенную илом громадину, и то, самое меньшее, за полгода. А что мы имели тогда, в первые дни после освобождения, в прогорклом, в разрушенном нашем краю? Тут я представил себе двухкилометровый квершлаг, штреки, бремсберги, пустоты пройденных лав — весь третий горизонт, наполненный, будто ведро, по самый ободок! Сказал бы мне такое ребенок, — ребенку простительно. Но Машенька — инженер. Да не может быть, чтобы говорила она об этом серьезно!
Вижу, она ждет, смеясь глазами, и спрашивает нетерпеливо:
«Что вы об этом скажете, Лука?»
«Я ничего не скажу… Впрочем, нет — скажу… Здорово! Это все равно, что пожелать, начать искать и… найти задуманный миллион!»
Как замечаю, она не понимает моей шутки. Она продолжает задумчиво:
«Вот видите, какой вы! Если бы он так ответил. А он, Прокопенко, сказал: глупости. Романтика. Чепуха. Но это не глупости, не чепуха, это как раз и есть то, что можно и нужно сделать».