Сочинения в двух томах. Том 2
Шрифт:
Третье замечание, которое я сделаю в связи с вопросом о возникновении и развитии искусств и наук, состоит в том, что, хотя единственным подходящим питомником этих благородных злаков и является свободное государство, все же их можно пересадить в любую другую систему правления; и республика благоприятствует более всего росту наук, а цивилизованная монархия—изящных искусств.
Удерживать в равновесии большое государство или общество, монархическое или республиканское, на основе общих законов — это такая трудная работа, которую ни один человеческий гений, каким бы всеобъемлющим он ни был, не в состоянии выполнить только посредством разума и размышления. Суждения многих должны соединиться в этой работе; опыт должен направлять их труд, время должно довести его до совершенства, а ощущение недостатков—исправить ошибки, которые неизбежно совершаются во время проб и экспериментов. Отсюда проистекает невозможность того, чтобы данный процесс начался и происходил в какой-либо монархии, так как эта форма правления до того, как она станет
Но хотя право, этот источник всей безопасности и счастья, при любой системе правления возникает поздно и является медленно вырабатываемым продуктом порядка и свободы, оно сохраняется не с такими трудностями, как возникает; коль скоро им однажды пущены корни, оно становится выносливым растением, которое едва ли когда-нибудь погибнет из-за плохой обработки земли человеком или суровости ненастного времени года. Искусства роскоши, и тем более свободные искусства, которые требуют утонченного вкуса или установившихся взглядов, легко гибнут; ведь ими всегда увлекаются только те немногие, кого досуг, состояние или одаренность делают способными к таким развлечениям. Но то, что служит пользе всех смертных в обыденной жизни, будучи открытым, едва ли может быть предано забвению; это произойдет разве только из-за полного разрушения общества, и притом совершенного такими бешеными ордами захватчиков-варваров, которые стирают всю память о прежних искусствах и цивилизации. Подражание также способствует передаче этих более грубых и более полезных искусств из одного климата в другой и заставляет их в своем развитии обогнать изящные искусства, хотя возможно, что их первоначальное возникновение и распространение и было более поздним. На этой основе вырастают цивилизованные монархии, где искусство управления, первоначально изобретенное в свободных государствах, сохраняется ко взаимной выгоде и безопасности государя и подданных.
Поэтому какой бы совершенной ни представлялась монархическая форма правления некоторым политикам, она обязана всем своим совершенством республиканской форме; невозможно, чтобы деспотизм в чистом виде, установленный у варварского народа, мог когда-либо благодаря своей силе и энергии сделаться более цивилизованным и облагороженным. Он должен заимствовать свои законы, методы, учреждения и, следовательно, свою устойчивость и порядок у свободных систем правления. Эти выгоды имеют место только в республиках. Всеобъемлющий деспотизм варварской монархии, вникая во все частности правления, так же как и в главные, узловые проблемы управления, навсегда ставит преграду всем подобным усовершенствованиям.
В цивилизованной монархии только государь не ограничен в осуществлении своей власти и только он один обладает властью, которая не ограничена ничем, кроме обычаев, примеров и сознания собственных интересов. Каждый министр или правитель, каким бы выдающимся он ни был, должен подчиняться общим законам, которые управляют всем обществом, и осуществлять врученную ему власть таким образом, как это предписано. Народ в деле обеспечения сохранности своей собственности зависит только от своего государя. Но последний столь удален от граждан и столь свободен от их личных интересов и стремлений, что эта зависимость едва ощущается. И таким образом, возникает такой вид правления, которому, выражаясь на политическом жаргоне, мы можем дать название тирании, но который благодаря справедливому и благоразумному управлению может обеспечить народу сносную безопасность и соответствовать большинству требований, предъявляемых к политическому обществу.
Но хотя в цивилизованной монархии, как и в республике, народ имеет гарантии для того, чтобы наслаждаться своей собственностью, все же при обеих указанных формах правления те, кто обладает высшей властью, располагают многочисленными почестями и преимуществами, которые возбуждают у людей честолюбие и жадность. Единственное различие состоит в том, что в республике кандидаты на занятие должности должны смотреть вниз, чтобы завоевать голоса народа; в монархии же им следует обратить свое внимание на то, что имеет место наверху, дабы добиться добрых милостей и расположения сильных мира сего. Чтобы добиться успеха первым путем, человеку необходимо сделать себя полезным благодаря своему трудолюбию, способностям или знаниям. Чтобы процветать при втором пути, ему требуется сделать себя приятным благодаря своему остроумию, услужливости или любезности. В республиках лучше всего преуспевает сильный ум, а в монархиях—утонченный вкус. И следовательно, наиболее естественным продуктом первых являются науки, а вторых—изящные искусства.
Я не говорю уже о том, что монархии, получая устойчивость главным образом от суеверного поклонения священнослужителям и государям, обычно уменьшают свободу размышлений относительно религии и политики, а следовательно, метафизики и морали. Все они составляют самые существенные отрасли науки. За их пределами остаются только математика и естественная философия, не имеющие и половины их ценности 64.
Среди искусств ведения бесед ни одно не доставляет больше удовольствия, чем взаимное уважение или любезность, которые вынуждают нас отказываться от наших собственных наклонностей в пользу наклонностей нашего собеседника, а также обуздывать и скрывать ту самонадеянность и надменность, которые столь естественны для человеческого духа. Добродушный и хорошо воспитанный человек проявляет такую любезность ко всем смертным без предвзятости или корысти. Но чтобы сделать это ценное качество общераспространенным среди любого народа, представляется необходимым помочь естественной склонности посредством какого-либо общего стимула. Там, где власть восходит от народа к сильным мира сего, как это имеет место во всех республиках, такие тонкости обхождения скорее всего будут мало практиковаться, поскольку все граждане государства благодаря указанному выше обстоятельству оказываются близки к некоторому общему уровню и все его члены в значительной мере независимы друг от друга. Народ обладает преимуществом благодаря многочисленности своих голосов, а великие мира сего—благодаря превосходству своего положения. Но в цивилизованной монархии от государя до крестьянина существует длинная цепь зависимости, которая не настолько велика, чтобы сделать собственность ненадежной или угнетающе воздействовать на умы людей, но достаточна, чтобы породить в каждом стремление угождать вышестоящим людям и изменять себя в соответствии с теми образцами, которые наиболее приемлемы для людей, обладающих положением и воспитанных. Поэтому манеры поведения возникают наиболее естественно в монархиях и при дворах; и, где они процветают, ни одно из свободных искусств не будет совершенно забытым или презираемым.
В европейских республиках ныне замечается недостаток вежливости. Хорошие манеры швейцарца, воспитанного в Голландии 222— вот выражение, употребляемое французами для обозначения неотесанности. Англичан тоже в известной мере можно подвергнуть такой же критике, несмотря на их образованность и талантливость. И если венецианцы являются исключением из данного правила, то этим они, возможно, обязаны своим связям с другими итальянцами, большинство правительств которых порождает зависимость, более чем достаточную для облагораживания их манер.
Трудно высказать какое-либо суждение об утонченности вкуса в данном отношении в древних республиках. Но я склонен подозревать, что искусство вести беседу у них не было доведено до такой степени совершенства, как искусство писать и сочинять. Непристойная грубость древних ораторов во многих случаях совершенно ошеломляет и превосходит все ожидания. Помимо тщеславия в произведениях древних авторов 223 нас часто неприятно поражает обычная разнузданность и невоздержанность их стиля. «Quicunque impudicus, adulter, ganeo, manu, ventre, pene, bona patria laceraverat»,—говорит Саллюстий в одном из самых серьезных и моралистичных пассажей своей истории. «Nam fuit ante Helenam Cunnus teterrima belli Causa»65—изречение Горация, отыскивающего источник морального добра и зла. Овидий224 и Лукреций почти столь же разнузданны в стиле, как лорд Рочестер, хотя первые были изысканно воспитанными людьми и тонкими писателями, а последний из-за падения нравов двора, при котором он жил, кажется, полностью отбросил всякое уважение к приличиям и стыд. Ювенал с большим рвением превозносит умеренность, но дает очень плохой пример ее, если мы обратим внимание на невоздержанность его выражений.
Я также осмелюсь утверждать, что древним не была в большой степени присуща та деликатность, или такт и уважение, которую воспитанность заставляет нас выказывать или изображать по отношению к собеседникам. Цицерон наверняка был одним из самых тонких и деликатных людей своего времени, и все же я должен признаться, что был не раз шокирован унизительными пассажами, которыми он характеризует своего друга Аттика в тех диалогах, где сам выступает в роли участника. Образованный и добродетельный римлянин, хотя и не принимающий участия в общественной жизни, но человек несравненных достоинств, показан здесь еще более жалким, чем друг Филалета в наших современных диалогах. Он смиренный почитатель оратора, расточает ему комплименты, получает его наставления со всем почтением, проявляемым учеником к своему учителю225. Даже Катон изображен несколько бесцеремонно в диалоге <3е lbшЬш.
Один из наиболее детализированных реальных диалогов античности передан Полибием: македонский царь Филипп, человек незаурядного ума и дарований, встречается с Титом Фламинином, который, как мы узнаем от Плутарха226, был одним из самых воспитанных римлян. Последнего сопровождали послы почти всех греческих городов. Этолийский посол очень резко говорит царю, что тот рассуждает как глупец или сумасшедший (\ripeiv). Это очевидно, замечает его высочество, даже для слепого. Этот каламбур имел в виду слепоту его превосходительства. Все это, однако, не переступало общепринятые рамки [приличия ], так как ход переговоров не был нарушен. Шутка эта немало повеселила Фламинина. В конце, когда Филипп попросил немного времени, чтобы посоветоваться с друзьями, отсутствовавшими в тот момент, римский полководец, тоже желая показать свое остроумие, говорит ему, как сообщает историк, что причиной, по которой ни один из друзей не сопровождает его, возможно, является то, что он умертвил их всех; так и было на самом деле. Эта ничем не спровоцированная грубость не осуждается историком, а неудовольствие Филиппа не простирается дальше сардонической улыбки, или того, что мы называем усмешкой, и не удерживает его от возобновления переговоров на следующий день. Плутарх 227 тоже упоминает об этой шутке среди остроумных и тонких изречений Фламинина.