Сочинения в двух томах. Том 2
Шрифт:
Самое совершенное счастье, конечно, должно возникать из созерцания самого совершенного объекта. А что может быть более совершенно, чем красота и добродетель? И где может быть найдена красота, равная красоте вселенной, или добродетель, которую можно сравнить с благожелательностью и справедливостью Божества? Если что-нибудь может уменьшить радость от такого созерцания, то это либо узость наших способностей, скрывающая от нас наибольшую часть красот или совершенств, или скоротечность нашей жизни, которая не дает нам достаточного времени, чтобы разобраться в них. Но наше утешение состоит в том, что если мы Достойно применим дарованные нам способности, то они приумножатся в другом состоянии существования, дабы мы стали более достойными почитателями нашего Творца. И эта задача, которая никогда не сможет быть выполнена
СКЕПТИК
Я уже давно питаю сомнения относительно суждений философов по всем вопросам и чувствую в себе большую склонность спорить с их выводами, нежели соглашаться с ними. Существует одна ошибка, в которой повинны почти все философы без исключения: они слишком узки и ограниченны в своих принципах и не учитывают то обширное многообразие, которое столь свойственно действиям природы. Выдвинув какой-либо излюбленный принцип, который, быть может, соответствует многим действиям природы, философ расширяет применимость этого принципа на весь мир творения, сводя к нему путем насильственного и нелепого рассуждения любое явление. Поскольку ум узок и поверхностен, мы не способны применить наше учение ко всему разнообразию природы, взятой в ее полном объеме, но воображаем, что она так же ограниченна в своих действиях, как мы в наших рассуждениях.
Но если уж подозревать наличие у философов в каком-либо случае такой слабости, так это следует сделать прежде всего в связи с их суждениями о человеческой жизни и путях достижения счастья. В данном случае они сбиваются с толку не только из-за умственной узости, но и из-за узости своих аффектов. Почти каждый из них имеет какую-либо преобладающую склонность, которой подчинены остальные его желания и привязанности и которая руководит им, хотя, возможно, и с перерывами, в течение всей его жизни. Ему трудно понять, что любая вещь, которая кажется ему совершенно безразличной, может доставить другому радость или обладать чарами, недоступными его взору. Его собственные занятия, как он полагает, суть самые занимательные из всех, объект его аффекта наиболее ценен, а дорога, которой он следует, есть единственный путь к счастью.
Но пусть эти погрязшие в предрассудках резонеры на секунду задумаются; ведь так много явных примеров и доводов, способных вывести их из заблуждения и заставить их прийти к более широким правилам и принципам. Неужели они не видят огромного разнообразия склонностей среди себе подобных, каждый из которых кажется вполне удовлетворенным своим образом жизни, но, если его заставить жить так, как живет его сосед, почувствует себя глубоко несчастным. Неужели они сами не чувствуют, что то, что радует в одном случае, вызывает неудовольствие в другом вследствие изменения наклонностей и что даже при самых напряженных усилиях не в их власти вернуть тот вкус или то желание, которое прежде придавали очарование тому, что теперь кажется безразличным или даже неприятным? Так какой же смысл в том предпочтении, которое отдают городской или сельской, деятельной или посвященной удовольствиям, уединенной или светской жизни, когда, не говоря уже о различных наклонностях разных людей, опыт одного и того же человека способен убедить его, что любой из этих образов жизни в свою очередь приятен и все они вместе в своем разнообразии или в своем разумном сочетании тоже приятны?
Но следует ли пускать это дело на самотек? Должен ли человек, определяя весь ход своей жизни, руководствоваться только своим нравом и наклонностью, не прибегая к помощи разума, который научил бы его, какая дорога предпочтительнее и в большей степени ведет к счастью? И разве нет различия между поведением одного человека и другого?
Да, отвечаю я, различие есть, и оно велико. Один человек, избрав в соответствии со своей наклонностью определенный жизненный путь, может употреблять более верные средства для достижения поставленной цели, чем другой, избравший аналогичный путь и домогающийся того же самого. Объектом твоего желания является богатство? Так приобрети должное профессиональное мастерство, применяй его с усердием, расширяй круг твоих друзей и знакомых, избегай праздности и расточительства и будь щедрым только в том случае, если ты уверен, что получишь от этого больше, чем от бережливости. Ты
Но, скажешь ты, все это принципы обычной предусмотрительности, обычного благоразумия, которые внушает своим детям каждый родитель и которым следует в своей жизни, домогаясь избранной цели, любой обычный человек. Но чего же ты еще желаешь? Разве ты пришел к философу как к какому-то чародею, чтобы он научил тебя при помощи магии и колдовства тому, чего ты не в состоянии почерпнуть из обычной предусмотрительности и обычного благоразумия? Да, мы пришли к философу научиться тому, каковы должны быть избираемые нами цели, а не выяснять средства их достижения. Мы хотим знать, какие желания нам следует удовлетворять, каким аффектам давать простор, каким влияниям потворствовать. А что до остального, то мы полагаемся на здравый смысл и общепринятые максимы поведения.
Но в таком случае мне остается только сожалеть, что я претендовал на роль философа. Твои вопросы поставили меня в тупик, и я опасаюсь того, что если мой ответ окажется слишком суровым, то я могу прослыть педантом и схоластом, если же он будет слишком вольным, то как бы не оказаться мне проповедником порока и безнравственности. Однако я удовлетворю твое любопытство и изложу свое мнение в связи с данным вопросом. Мое единственное желание состоит в том, чтобы ты не придавал моему мнению слишком большого значения подобно тому, как не придаю ему такого значения и я сам. И ты не должен также считать, что оно заслуживает твоей насмешки или же твоего гнева.
Если мы можем положиться на какой-либо полученный от философии принцип, то это, я думаю, будет тот совершенно несомненный факт, что нет ничего такого, что само по себе было бы ценным или достойным презрения, желанным или ненавистным, прекрасным или уродливым. Все эти атрибуты зависят от тех или иных особенностей в организации и устройстве человеческих чувств и аффектов. То, что одному животному кажется самой изысканной пищей, у другого возбуждает отвращение; то, что приятно волнует чувства одного, у другого вызывает ощущение неудобства и беспокойства. Так, по общепризнанному мнению, обстоит дело со всеми телесными чувствами. Но стоит исследовать дело поглубже, и станет ясно, что точно так же обстоит дело и тогда, когда дух действует совместно с телом и смешивает свои чувства с направленными вовне влечениями.
Попроси страстно влюбленного описать характер своей возлюбленной. Он ответит тебе, что у него нет слов, чтобы выразить ее очарование, и совершенно серьезно спросит в свою очередь, приходилось ли тебе быть знакомым с богиней или ангелом. Если ты ответишь, что нет, не приходилось, то он скажет, что ты не сможешь создать себе представление о той божественной красоте, которой наделена его возлюбленная, о совершенстве ее форм, о пропорциональности ее черт, об очаровательном выражении ее лица, о прелести ее характера и веселости нрава. Но из всех этих разглагольствований ты можешь сделать только тот вывод, что бедняга влюблен и что вложенное природой во все живые существа обычное влечение полов друг к другу заставило его наделить один определенный объект всеми теми чертами, которые ему приятны. Это же самое божественное создание не только для другого животного, но и для другого человека есть всего лишь смертное существо, на которое можно взирать с полнейшим равнодушием.
Природа наделила все живые существа таким же предрассудком и по отношению к их потомству. Как только беспомощное дитя увидит свет, его любящий родитель начинает рассматривать его как существо, заслуживающее наибольшей привязанности, и предпочитает его любому, даже самому совершенному и законченному, объекту, хотя для всякого другого оно есть всего лишь жалкое и заслуживающее презрения создание. Только аффект, проистекающий из первоначального устройства и организации человеческой природы, придает ценность самым незначительным объектам.