Сочинения в двух томах. Том 2
Шрифт:
Уверенность, наоборот, ослабляет аффекты. Наш дух, предоставленный самому себе, моментально ослабевает,
и, чтобы поддержать в нем энергию, ежеминутно требуется новый прилив аффекта. По той же причине на нас производит сходное влияние отчаяние, хотя оно и противоположно уверенности.
6. Ничто так сильно не возбуждает аффекта, как сокрытие части его объекта, когда мы как бы затемняем ее и в то же время оставляем на виду часть, достаточную для того, чтобы расположить нас в пользу этого объекта, и в то же время оставляющую известную работу воображению. Не говоря уже о том, что такую неясность всегда сопровождает известная неуверенность, то усилие, которое делает наше воображение, чтобы дополнить идею, возбуждает жизненные духи и придает
7. Если отчаяние и уверенность, несмотря на то что они противоположны, производят одинаковые действия, то отсутствие [объекта ] вызывает противоположные действия и либо усиливает, либо ослабляет наши аффекты в зависимости от различных условий. Де Ларошфуко7 очень верно заметил, что отсутствие [объекта ] уничтожает слабые аффекты, но увеличивает сильные; так, ветер тушит свечу, но разжигает пожар. Долгое отсутствие, естественно, ослабляет нашу идею [отсутствующего] и уменьшает аффект. Но если аффект достаточно силен и жив, чтобы поддержать сам себя, то беспокойство, вызываемое отсутствием, усиливает аффект и придает ему новую силу и влияние.
8. Когда наша душа приступает к тому, чтобы произвести какой-нибудь акт или представление какого-либо объекта, к которому она не привыкла, то замечается известная неподатливость душевных способностей и жизненные духи с некоторым сопротивлением движутся в новом для них направлении. Так как это затруднение возбуждает жизненные духи, то оно является источником изумления, удивления и всех тех эмоций, которые вызывает новизна; само по себе оно приятно, как и все, что в умеренной степени оживляет наш дух. Но хотя удивление само по себе приятно, однако, возбуждая жизненные духи, оно усиливает не только наши приятные, но и наши неприятные аффекты в соответствии с вышеизложенным принципом. Поэтому все новое сильно возбуждает нас и причиняет нам больше удовольствия или страдания, чем ему, строго говоря, надлежит причинять по его природе. При частом же повторении новизна ослабевает, аффекты утихают, волнение жизненных духов проходит и мы рассматриваем объекты с ббльшим спокойствием.
9. Воображение и аффекты находятся в тесной связи. Живость первого придает силу последним. Поэтому перспектива любого удовольствия, с которым мы знакомы, воздействует на нас сильнее, чем перспектива какого-либо другого удовольствия, которое мы можем признавать ббльшим, но природу которого совершенно не знаем. Относительно одного мы можем образовать частичную и определенную идею. Другое же мы рассматриваем [лишь] в плане общего представления об удовольствии.
Всякое удовольствие, которое мы испытали недавно и память о котором свежа и нова, действует на нашу волю с большей силой, чем другое удовольствие, следы которого изгладились и которое почти совсем забыто нами.
Удовольствие, более соответствующее такому образу жизни, который мы ведем, сильнее возбуждает наши желания и стремления, чем удовольствие, чуждое нам.
Ничто так не способно заразить наш дух любым аффектом, как красноречие, представляющее объекты в самых сильных и живых красках. Простое мнение другого человека, особенно если оно подкрепляется аффектом, может привести к тому, что на нас окажет влияние идея, которую иначе мы совершенно оставили бы без внимания.
Замечательно, что живые аффекты обычно сопровождают живое воображение. И в этом отношении, как и в других, сила аффекта столь же зависит от темперамента человека, как и от природы и положения объекта.
То, что отдалено в пространстве или во времени, оказывает неодинаковое воздействие по сравнению с тем, что близко и смежно.
* * *
Я не претендовал здесь на то, чтобы исчерпать данную тему. Для моей цели достаточно, если я показал, что при возникновении и распространении (conduct) аффектов действует некоторый правильный механизм, который поддается столь же точному исследованию, как и законы движения, оптики, гидростатики или любой другой части естественной
ИССЛЕДОВАНИЕ О ПРИНЦИПАХ МОРАЛИ
ГЛАВА I
ОБ ОБЩИХ ПРИНЦИПАХ МОРАЛИ
Диспуты с людьми, упорно отстаивающими свои принципы, наиболее утомительны по сравнению со всеми другими, за исключением, быть может, диспутов с личностями совершенно неискренними1, которые в действительности не верят во мнения, защищаемые ими, но вступают в споры из-за рисовки, из духа противоречия или же из желания показать, что мудрость и остроумие возвышают их над остальным человечеством. В обоих случаях следует ожидать одинаково слепой приверженности к собственным аргументам, одинакового неуважения к своим противникам и одинаково страстной неистовости в навязывании софистики и лжи. И так как рассуждение не есть источник, из которого тот или иной полемист черпает свои тезисы, тщетно ожидать, что какая-то логика, которая не соответствует его склонностям (affections), заставит его когда-либо принять более правильные принципы.
Те, кто отрицает реальность моральных различений, могут быть отнесены к неискренним спорщикам, так как непостижимо, чтобы какое-либо человеческое существо могло серьезно полагать, что все характеры и поступки в равной мере способны вызвать привязанность и уважение каждого. Различия, которые природа установила между людьми, столь велики и столь усугублены образованием, примерами и обычаями, что там, где соответствующие противоположности сразу воспринимаются нами, не существует скептицизма, который был бы столь щепетилен, и уверенности, которая была бы столь определенной, чтобы абсолютно отрицать всякое различие между ними. Как бы ни была велика невосприимчивость человека, его часто затрагивают представления о подобающем (right) и неподобающем (wrong), и, как бы он ни закоснел в своих предрассудках, он должен видеть, что и другие восприимчивы к подобным впечатлениям. Поэтому единственный способ наставить на путь истинный подобного рода противника состоит в том, чтобы предоставить его самому себе. Ведь, обнаружив, что никто не поддерживает с ним спора, он, вероятно, по собственной воле, когда ему просто надоест [упорствовать], перейдет на сторону здравого смысла и разума.
В гораздо большей мере заслуживает исследования недавно начатый спор относительно общих оснований морали. Проистекают ли они из разума или из чувства (sentiment)? Приобретаем ли мы знание о них с помощью цепи аргументов и индукции или же непосредственного чувства и более тонкого внутреннего ощущения; должны ли они, подобно всем правильным суждениям об истинности и ложности, быть одинаковыми для каждого одаренного рассудком существа, или же они, как и перцепции красоты или безобразия, всецело основываются на специфическом складе и конституции рода человеческого?
Древние философы хотя и утверждали часто, что добродетель не что иное, как соответствие разуму, вообще рассматривали мораль, по-видимому, как нечто проистекающее из вкуса и чувств. С другой стороны, наши современные исследователи, хотя они и немало говорят о красоте добродетели и безобразии порока, как правило, пытались объяснить эти различия с помощью метафизических рассуждений и вывести их из наиболее абстрактных принципов рассудка. Во всех этих вопросах царит такая путаница, что между той или иной системой и даже частями почти каждой отдельной системы могла существовать имеющая огромное значение противоположность, и никто до самого недавнего времени даже не видел этого. Тонко чувствующий (elegant) лорд Шефтсбери, который первым заметил указанное различие и который в общем склонялся к принципам древних, сам не вполне освободился от такой путаницы.