Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести

Горохов Александр Викторович

– Точно! Ни фига! – поддержал Витек. – Таких сук на лесоповал надо.

– Это тебя на лесоповал? – развеселился Тимоха. – Да ты там через неделю ноги протянешь.

– Я за идею готов!

– Ты лучше помолчи, фюрер недоделанный идейный. Лучше помолчи и послушай, а то назад к этому престарелому православному атеисту-комуняке пойдешь.

– А я че, я пожалуйста, – не обиделся Витек, – как велишь, товарищ капитан.

Немного прошли молча, и Тимофей продолжил:

– Так вот, с нами понятно. Дальше двое пацанов, вроде нормальные хлопцы, разве что чуток повернутые на смартфонах и соцсетях. Учатся, прости господи, какому-нибудь

маркетингу, про который не то что они, а и преподаватели ихние ничего не понимают. Когда отучатся, станут продавцами работать. То есть тоже ничего полезного делать не будут. Идем дальше. Этот старый мерин – ныне от нечего делать правдолюб-пенсионер, недовольная всем зануда. Раньше, когда работал, сидел в какой-нибудь конторе, бумажки перекладывал и писал мало нужные отчеты, которые никто не читал. Да и подличал, должно быть, с юности. Это по нему за версту видно. Ты, Коля, в своем институте делаешь науку, которая, извини, никуда не внедряется, а значит, толку от нее как от козла молока. Тетки, по трепне их понятно, или продают всякую лабуду, или еще такое же. И так далее. На всю маршрутку один мужик, тот, который из деревни, занимался реальным делом. Еду выращивал, работал.

– Да и он, видишь, от безысходности сюда, к дочке, перебрался, – согласился я.

– Про женщину, с которой ты едешь, ничего не скажу – не знаю. А остальные живут бессмысленно, только жрут и гадят. По болтовне их понял, что и детей ни хрена не воспитывают, а значит, растят таких же, как сами, а то и хуже. Ни доброты, ни любви у них ни на грош, только злоба и зависть. Бесстыжих эгоистов с хватательным рефлексом. Вырастут, тоже будут жрать, гадить и злобой исходить, если чудо какое-то не приключится. Так что никакой пользы от них, в том числе и от нас, нету.

– А кому польза должна быть?

– Как кому? Земле, природе, людям. Нужна доброта, любовь.

– Верно ты говоришь, только это все абстракция. Конкретности нету, четкого плана действий, что и как надо делать.

– Надо жить по совести! – вступил Витек.

– По совести – это как? – не унимался я.

– По совести это по совести и по справедливости.

– А кто мерить будет эту твою совесть?

– Я буду! – ткнул в себя пальцем Витек. – Я знаю как, что и почему, – повторил он, и показал пальцем на Тимофея, – и вот он.

– Вас двоих, Витек, на всех не хватит.

– Как по совести, каждый должен сам определять. Совесть она или есть, или ее нету. Тут половины не бывает, – сказал Тимоха, – только это разговоры в пользу бедных. Долго еще такого не будет. Слабо это человеку. Самому себя судить, да еще по справедливости и по совести. И не тыкать пальцем в других, а только самому в себя. На деле так не получается. Я про это много думал, когда в госпиталях лежал.

– И чего? Чего надумал?

– Да то, что сказал, то и надумал. Только сказать-то просто, а принять и, главное, делать – почти не реально. И еще, надо не только себя родного любить, но и других. Природу, людей. Тогда на многое по-другому, правильней смотреть начинаешь.

– Ты, Тимофей, верующий?

– Да, я к вере не просто шел, долго. Но вот, пришел. А ты?

– Я тоже. А у меня это само собой получилось. Сколько себя помню, столько и верю. Был пионером, потом комсомольцем, а перед сном с Богом говорил. Молился. Сперва и не знал, что это молитва. Дома никто этому не учил и не говорил про веру. А потом, когда большеньким стал, в церковь потянуло. Но не так, чтобы ко всем службам ходить или причащаться, а для души, для себя. Может, это и не по канонам, но по-другому не могу. У матери уже после армии спросил – крестила ли меня. Ответила, что крестила, и даже сказала, в какой церкви.

Жили мы тогда в другом городе. Уехали из него, когда мне было два года. Так что я там, можно сказать, ничего не знал. И вот случилось в командировку туда поехать. Город старинный, запутанный. Улицы кривые – одна в другую переходит, понять, как куда идти, невозможно. Плутал, плутал, спрашивал у людей, в конце концов нашел эту церковь. Зашел, свечи поставил за упокой родителей, их тогда уже не было. Помолился. Вышел. И вот что самое удивительное. Сразу понял, что и где в этом городе находится. Должно быть, какая-то память открылась. Безо всяких расспросов стал находить любое здание. Вот такое маленькое чудо со мной было. Только один раз пришлось спрашивать, но тот дом, который искал, построен был после. Когда родители, а значит и я, уехали из города. На него память и не могла вывести.

– Да, удивительно как бывает, – согласился Тимофей.

– Пока несправедливость будет, никогда ничего путного не получится, – снова подключился Витек, – сколько ни рви на себе рубашку и ни вещай по телику о любви к родине. Любовь, она не в кудахтанье со знаменем в руках. Она в работе, в деле, которое ты делаешь, от которого людям и всей природе польза. Тогда и тебе от этого тоже и польза материальная, и радость. И уважение от других.

Витек поглядел на меня, потом на Тимофея, понял, что мы не собираемся его останавливать или спорить, и продолжил:

– Короче, пахать надо, реальную пользу приносить. Зерно выращивать, другую еду, коров доить, дома, дороги строить, машины для всего этого делать, а у нас хотят ни шиша не делать, а жить, и чтобы на машинах хороших кататься, и чтобы коттедж был или квартира, да не на первом этаже… Да только так не бывает. Пахать надо, тогда будет. А то удумали нефть и газ продавать, а остальное все на денежки от этого покупать. Природу удумали разворовывать и продавать за тридцать сребреников. Ничего из этого не выйдет, господа хорошие! Там тоже ушлые ребята сидят, похитрее вас, лохов вороватых! Обдурят, а кого не обдурят, так купят с потрохами, а потом еще и сожрут.

Он закончил, махнул рукой и замолчал.

Мы с Тимофеем поглядели на нашего доморощенного оратора, помолчали. А потом одновременно заржали.

– Вы чего, я, что ли, неправильно говорю? – обиделся Витек.

– Правильно, правильно, вождь ты наш. Только с ящика слезь, а то от напряга идейности свалиться можно, – Тимофей обнял приятеля, – а то всех норовишь в роты собрать и еще чего такое.

– Ни на каком я ни на ящике, – не понял Витек.

– Вот и не залазь. Без тебя кому залезть хватает.

Подошли.

Синяя табличка оказалась со стрелкой. На ней было написано «Путь к коммунизму» и стояла цифра. Только разобрать эту цифру не получалось. Дожди, ветры, а может, умудренные опытом и предыдущими проколами идеологи стерли краску. Вместо четких белых цифр на голубом фоне сверкающего надеждой жестяного листа было ржавое пятно. А по краям облезшие, выгоревшие на солнцепеке остатки краски.

Тимофей сплюнул, ехидно скривил губы и проворчал:

– Ну, никуда от этих не денешься.