Сочинения в трех томах. Том 1
Шрифт:
Прошла еще секунда — и вдруг все отшатнулись от кровати: веки мертвеца дрогнули. Шесть пар глаз впились в лежащего. Веки его снова дрогнули, и на этот раз совершенно явственно. И в то же мгновение слабо шевельнулись пальцы рук.
— О-ох, — простонал нотариус, хватаясь за сердце. — Жив он… Видите, жив.
XIII. ВОСКРЕШЕНИЕ ЛАЗАРЯ
Доротея смотрела на просыпающегося, стараясь не пропустить ни одного движения. Да и никто не шелохнулся, не отвел от него глаз. Странное зрелище их захватило, а суеверный итальянец
— Жив, — бормотал нотариус. — Видите, открывает глаза, смотрит на нас.
Действительно, старик открыл глаза. Это был странный, мертвый взгляд, не озаренный проблеском сознания. Он избегал света и, казалось, вот-вот сомкнется навеки. Глаза были мертвы, но жизнь пробуждалась во всем теле. Казалось, ожившее сердце гонит по всему телу животворную кровь, и от этих толчков шевелятся руки и ноги.
Движения эти усиливались с каждой минутой. Вдруг ноги его соскользнули на пол, напряглись мускулы — и проснувшийся сел.
Один из молодых людей поднял фонарик, осветил его лицо. Луч света упал на стену, и все заметили портрет, о котором писал маркиз. Сходство было бесспорное: тот же огромный лоб с глубоко сидящими глазами, те же скулы и костлявый острый подбородок. Но маркиз ошибся в одном: портрет казался моложе проснувшегося.
Старик сделал движение, стараясь встать, но ноги его были слишком слабы. Он тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха. Доротея заметила доски, прибитые к стене, догадалась, что это окно, и знаком велела Дарио и Эррингтону их оторвать. Доски держались на старых ржавых гвоздях и легко поддались нажиму. Распахнулось окно, свежий ветер ворвался в комнату. Проснувшийся повернулся к окну и дышал жадно, полной грудью.
Пробуждение шло своим чередом, с долгими паузами и как бы толчками.
Шесть человек наблюдало за ним, затаив дыханье.
Вдруг Доротея топнула ногой, как бы стряхивая с себя оцепенение, нарочно отвернулась от старика и задумалась. Глаза ее потемнели от напряжения и из голубых стали синими. Они не смотрели на окружающих и как бы углубились в суть вещей, недоступную обыкновенному зрению.
Так стояла она минут пять и вдруг, решившись на что-то, сказала:
— Попробуем.
И подошла к кровати.
Доротея должна была считаться с одним бесспорным и несомненным фактом, что этот человек жив и, следовательно, с ним надо обращаться как с живым существом, могущим видеть, слышать, понимать. Как ни слабо его сознание, он не может не ощущать вокруг себя присутствия живых существ. Наконец, у каждого есть имя. Есть оно и у этого неведомого человека. Его присутствие в башне — не чудо, потому что чудес вообще не бывает. Значит, либо это маркиз де Богреваль, действительно проснувшийся после двухсотлетнего сна, либо подставное лицо, подосланное кем-то одурачить наследников. Европейская наука не знает тайны временной смерти и воскрешения, но знания индийских факиров в этой области выше нашей науки. Все это вихрем мелькало в голове Доротеи.
— Попробуем, — повторила она, села рядом с проснувшимся и взяла его за руку. Рука была холодна и чуть влажна.
— Мы пришли, — сказала она медленно и внятно, — мы пришли по вашему приказанию. Мы те, кого золотая медаль…
Ах, как трудно найти подходящие слова. Они кажутся такими нелепыми, нескладными. Надо заговорить совсем, совсем иначе…
— В наших семьях переходила из поколения в поколение золотая медаль. Два века зрела в них ваша воля.
Нет, и это совсем не годится. Слишком торжественно и высокопарно.
Рука старика понемногу согревалась в руках Доротеи. Он уже слышал слова, но не понимал их значения. Может быть, спросить его о самом простом, естественном? Да, это лучше всего.
— Хотите есть? Вы, верно, проголодались. Скажите, чего вам хочется. Мы постараемся достать.
Никаких результатов. Старик смотрит в одну точку, так же тупо и бессмысленно. Челюсть его отвисла, зрачки неподвижны. Не отводя от него внимательного взгляда, Доротея подозвала нотариуса:
— Как вы думаете, господин Деларю, не вручить ли ему второй конверт с припиской? Может быть, его сознание прояснится при виде бумаги, которую он написал. А кроме того, он приказал отдать ему бумагу, если он оживет.
Деларю не возражал. Взяв конверт, Доротея показала его старику.
— Вот приписка, которую вы написали по поводу ваших сокровищ. Никто не читал ее. Посмотрите.
Она протянула ему конверт. Рука старика слегка вздрогнула и потянулась к конверту. Доротея поднесла конверт еще ближе. Рука раскрылась взять его.
— Вы понимаете, в чем дело. Распечатайте конверт. Тут сказано, где хранятся бриллианты. Это очень важно для вас: никто не узнает секрета. Сокровища…
И вдруг оборвала. Либо ей пришла в голову неожиданная мысль, либо она заметила что-то очень важное, ускользавшее раньше от ее внимания.
— Он начинает понимать, — заметил Вебстер. — Покажите ему его почерк, он вспомнит, в чем дело. Или отдайте ему конверт.
Эррингтон поддержал Вебстера:
— Да, да, отдайте. Секрет принадлежит ему, он сам распорядится сокровищем.
Но Доротея не торопилась. Она пристально разглядывала старика, потом взяла у Дарио фонарик и стала водить им возле старика, то откидываясь назад, то приближаясь к нему, как близорукая. Затем так же внимательно рассмотрела его искалеченную руку — и вдруг разразилась звонким, раскатистым хохотом. Она смеялась как безумная, прижимая руки к груди и почти падая на землю. Прическа ее рассыпалась, волосы упали на плечи, раскраснелось личико. А молодой серебристый смех был полон такого заразительного веселья, что за нею невольно расхохотались ее спутники.
Зато нотариус страшно сконфузился. Он считал, что такое жизнерадостное и шумное веселье совсем не гармонирует с мрачной значительностью всего происходящего.
— Тише, тише, — замахал он на них руками, — так нельзя, господа. Тут нет ничего смешного. Мы являемся свидетелями настолько исключительного события…
Его строгое лицо и тон рассерженного учителя еще больше рассмешили Доротею.
— О да, совсем необычайный случай, — повторяла она, давясь от хохота. — Совсем необычайный. Настоящее чудо. Ой, какая ерунда! Я больше не могу, я слишком долго сдерживалась. А мне нельзя долго оставаться серьезной. Вот так фокус, вот так история!