Сочинения
Шрифт:
– Что же, дорогой маркиз? – проговорил Максим.
– Ах, друг мой, жизнь моя разбита. – Артур говорил в продолжение десяти минут и Максим внимательно слушал его, думая в то же время о своей свадьбе, которая должна была состояться через неделю.
– Дорогой Артур, я давал тебе совет, как удержать Аврелию, но ты не хотел слушать.
– Какой? – спросил маркиз.
– Я уговаривал тебя ехать на ужин к Антониа.
– Да, правда. Но что же делать? Я ведь люблю… Ты же играешь любовью, как Гризье – оружием.
– Послушай, Артур, дай ей триста тысяч франков, и я обещаюсь тебе найти кого-нибудь лучше ее. Когда-нибудь мы поговорим об этой прекрасной незнакомке, теперь же я вижу д'Ажюда, который зовет меня на два слова.
Максим оставил неутешного
– Друг! – говорил другой маркиз Максиму на ухо, – герцогиня в отчаянии. Калист велел потихоньку уложить свои вещи и взял паспорт. Сабина хочет следовать за беглецами, настичь Беатрису и исцарапать ее. Сабина беременна, и дело может кончиться смертоубийством, так как она открыто покупала пистолеты.
– Передай герцогине, – говорил Максим, – что маркиза Рошефильд не поедет, и что через две недели все будет улажено. Теперь, д'Ажюда, руку, помни, что мы с тобой ничего не говорили, ничего не знали! Мы станем наблюдать случайности жизни!
– Герцогиня заставила меня поклясться на кресте и Евангелии, что я буду молчать, – сказал д’Ажюда.
– Ровно через месяц ты увидишь мою жену.
– Очень рад.
– Все останутся довольны, – говорил Максим. – Передай герцогине, что одно обстоятельство может задержать путешествие в Италию на шесть недель, и это касается дю Геника, ты же узнаешь причину позднее.
– Что же такое? – спросил д’Ажюда, смотря в это время на Пальферина.
– На прощанье одно слово Сократа: мы должны петуха Эскулапу, но ваш родственник отделается одним только гребнем, – отвечал, не моргнув, Пальферин.
В продолжении десяти дней Калист находился в сильнейшем раздражении, пересилить которого не был в состоянии, так как оно поддерживалось искренней страстью. Беатрисе пришлось, наконец, испытать эту любовь, так грубо, но так верно описанную Максимом герцогине Грандлье. Нет человека, который хоть раз в жизни не испытывал такой сильной страсти. Маркиза чувствовала себя порабощенной высшей силой, человеком, такого же знатного происхождения, как и она, который смотрел на нее спокойным властным взглядом, и все старания ее женского кокетства с трудом могли вызвать у него улыбку одобрения. Она попала в руки тирана, который каждый раз оставлял ее измученную, в слезах, и считающей себя виноватой. Карл-Эдуард разыгрывал с маркизой Рошефильд ту же комедию, какую она играла с Калистом в продолжение шести месяцев. После публичного унижения в театре, Беатриса не переставала повторять дю Генику одно и то же:
– Вы предпочли мне свет и жену, значит, вы не любите меня. Если же хотите доказать вашу любовь, пожертвуйте женой и обществом, бросьте Сабину, и мы уедем за границу.
Вооружившись таким жестоким ультиматумом, она вызвала целую блокаду, которая у женщин выражается в холодных взглядах, в пренебрежительных жестах и в неприступности. Она думала избавиться таким образом от Калиста, в полной уверенности, что он никогда не решится порвать с Грандлье. Бросить Сабину, которой Фелиситэ де Туш передала все свое состояние, значило обречь себя на бедность. Но Калист, обезумевший от отчаяния, взял потихоньку паспорт и просил лишь выслать ему довольно значительную сумму. В ожидании присылки денег, он следил за Беатрисой, и мучался ужасной бретонской ревностью. Наконец, через девять дней после того, как Ла Пальферин сообщил Максиму роковое известие, барон, получив от матери тридцать тысяч франков, явился к Беатрисе с намерением разбить блокаду, выгнать Пальферина и покинуть Париж вместе со своим умиротворенным идеалом. Беатриса находилась в том состоянии, когда женщина, у которой еще остается частица самоуважения, навсегда может погрузиться в порок, но когда выход еще возможен. До сих пор маркиза Рошефильд считала себя за честную женщину, у которой было только две страсти. Но боготворя Карла-Эдуарда и позволяя Калисту любить себя, она теряла самоуважение: там, где начинается ложь, начинается низость. Калист имел на нее право и никакая человеческая сила не могла помешать ему броситься к ногам Беатрисы и омыт их слезами полного раскаяния. Многих удивляет тот бесчувственный и холодный вид, которым женщины умеют прикрывать свои чувства. Если бы они не стирали таким образом свое прошлое, они теряли бы достоинство и не были бы в состоянии противостоять тем фатальным вольностям, которые допустили хотя раз в жизни. Беатриса была бы спасена, если бы пришел Пальферин, но сметливость старого Антона погубила все. Слыша стук подъехавшей кареты, Беатриса сказала Калисту: – Гости.
И побежала предупредить взрыв.
Антон, как осторожный человек, сказал Карлу-Эдуарду, который приехал только затем, чтобы услышать эту фразу:
– Маркизы нет дома!
Когда Беатриса узнала о посещении графа и ответ слуги, она сказала: «Хорошо!» и, входя в зал, подумала:
– Я пойду в монастырь!
Калист открыл окно и увидел своего соперника.
– Кто приехал? – спросил он.
– Не знаю! Антон еще внизу.
– Это Ла Пальферин.
– Может быть.
– Ты любишь его, оттого и придираешься ко мне. Я его видел!
– Видел его!
– Я открыл окно.
Беатриса замертво упала на диван. Тогда она заключила перемирие, чтобы иметь в своем распоряжении хотя бы один день; она отложила поездку на неделю, ссылаясь на дела, и решила не принимать Калиста, если удастся примириться с Пальферином. Вот к каким ужасным расчетам, к каким жгучим страданиям приводят подобные существования, сошедшие с рельс общественной жизни. Оставшись одна, Беатриса почувствовала себя такой несчастной, униженной, что легла в постель, она заболела, страшная борьба, разрывавшая ей сердце, сменилась не менее ужасной реакцией; она послала за доктором и в то же время отослала следующее письмо к Пальферину, в котором она сумела отомстить Калисту:
«Мой друг! Приезжайте ко мне, я в отчаянии. Антон не принял вас, между тем вы могли бы положить конец одному из самых ужасных кошмаров моей жизни; вы избавили бы меня от ненавистного мне человека, которого я надеюсь больше никогда не увидеть… Я никого не любила, кроме вас, и никого больше не буду любить; к несчастью, только я не нравлюсь вам так, как бы мне хотелось…»
Она написала четыре страницы, начатые таким тоном и заканчивавшиеся экзальтацией слишком поэтической, для того чтобы можно было ее напечатать, но которая совершенно компрометировала Беатрису и кончалась фразой: «Разве я не в твоей власти? Ах, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы доказать, как я люблю тебя!» И она подписалась, что никогда не делала ни для Калиста, ни для Конти.
На другой день, когда пришел граф, маркиза брала ванну. Антон просил его подождать. На этот раз он не принял Калиста, который, мучимый любовью, пришел очень рано. Пальферин увидел его в окно, когда тот садился в карету в полном отчаянии.
– Ах, Карл, – говорила маркиза, входя в зал, – вы погубили меня!
– Знаю, сударыня, – спокойно ответил Пальферин, – вы клялись, что любите только меня, хотели даже оставить мне письмо с объяснением причины вашего самоубийства, чтобы в случае вашей неверности я мог отравить вас, не страшась человеческого суда, как будто великим людям надо прибегать к яду, чтобы отомстить за себя. Вы писали мне: «я не остановлюсь ни перед чем, чтобы доказать тебе, как я люблю тебя». Мне кажется теперь, что ваши слова: «Вы погубили меня!» находятся в некотором противоречии с концом вашего письма… Я хочу узнать также, имели ли вы мужество порвать с Калистом?
– Ты отомщен, – сказала Беатриса, бросаясь ему на шею. – П мы соединены теперь на веки!
– Сударыня! – отвечал холодно князь богемы, – если вы хотите иметь меня вашим другом, я согласен, но с условием.
– С условием?
– Да, и вот с каким. Вы примиритесь с маркизом Рошефильдом, восстановите вашу честь, поселитесь в прекрасном отеле в улице д’Анжу и будете царить в Париже. Этого вы легко достигнете; заставьте Рошефильда играть роль в политическом мире, постарайтесь только быть такой же ловкой и настойчивой, как мадам д’Эспар. Вот какое должно быть положение женщины, которой я делаю честь – любить ее…