Сочинения
Шрифт:
– Что-нибудь случилось в эту ночь? – спрашивал за завтраком Рошефильд, смотря на Аврелию.
– В Париже все так, – отвечала Аврелия, – заснешь в сырую погоду, а на другой день проснешься и все уж так сухо, что пыль летит, не нужна ли вам щетка?
– Что с тобою делается, мой друг?
– Отправляйтесь к вашей жене, к этой длинной кляче.
– К моей жене!.. – воскликнул бедный маркиз.
– Вы думаете, я не поняла, зачем вы привели Максима? Вы хотите сойтись с маркизой Рошефильд; возможно, что она хочет вами прикрыть незаконного ребенка. Я посоветовала вам отдать ее состояние, не даром вы называете меня хитрой. О, ваш план мне понятен! За пять лет я приелась вам, сударь. Я полна, Беатриса худа, перемена всегда приятна. Есть ведь любители скелетов. Ваша Беатриса, впрочем, хорошо одевается, а вы из тех мужчин, которые любят вешалки; потом вы хотите удалить барона дю Геник. Это победа!.. Вы составите себе репутацию, об этом будут говорить, вы станете героем.
Несмотря на все опровержения Артура,
– Все это одно только притворство, – говорила Шонц, – и это нисколько не помешает вам сойтись с вашей женой, и хорошо сделаете. Артур и Аврелия расстались после этой сцены. Он уехал обедать и играть в клуб, она же стала одеваться, чтобы провести вечер с Фабиеном.
В клубе, встретив Максима, Рошефильд начал жаловаться ему, как человек, который чувствует, что из сердца его вырывают его счастье, так глубоко вкоренившееся в нем. Максим слушал сетование маркиза, как умеют слушать воспитанные люди, думая совсем о другом.
– В этих случаях, друг мой, я могу дать хороший совет, – отвечал он, – поверь, что ты поступаешь неправильно, показывая Аврелии, насколько она тебе дорога. Разреши мне познакомить тебя с Антониа, это редкое сердце; при сравнении с ней Шонц теряет все прелести женщины. Твоей Шонц тридцать семь лет, а мадам Антониа не больше двадцати шести. Ах, какая женщина! и сколько в ней ума! Впрочем, это моя ученица. Если Шонц начала важничать, знаешь, что это значить?
– Конечно, не знаю, – отвечал маркиз.
– Она, вероятно, хочет выйти замуж, и что же мешает тебе бросить ее. После шестилетней связи с тобою она имеет, впрочем, на это полное право; но если ты послушаешь меня, то можешь устроиться гораздо лучше. В настоящее время твоя жена в тысячу раз интереснее всех Шонц и Антоний квартала С.-Жорж. Победа эта, конечно, трудная, но все же возможная; теперь ты будешь с ней счастлив, как Оргон! Во всяком случае, если ты не хочешь остаться в дураках, то надо сегодня же поехать ужинать в Антониа!
– Нет, я слишком люблю Аврелию, и мне хочется остаться по отношению к ней безупречным, – сказал маркиз.
– Ах, мой друг, что за существование готовишь ты себе!.. – воскликнул Максим.
– Уже одиннадцать часов, теперь она должна возвратиться из Ambigu, – говорил, уходя, Рошефильд. – И он раздраженно приказал кучеру ехать в улицу Ла Брюйер.
По данному распоряжению мадам Шонц, хозяин мог войти, как будто был в самых мирных отношениях с хозяйкой; но предупрежденная о его приходе Аврелия устроила, чтобы он слышал стук двери в ее кабинетик, которую быстро захлопнули, как делают, когда застают врасплох. Забытая с намерением на рояле шляпа Фабиена была убрана горничной очень неловко во время разговора барина с барыней.
– Ты не поехала в Ambigu? – спрашивал маркиз.
– Нет, – отвечала Шонц, – я предпочла заняться музыкой.
– Кто у тебя? – продолжал добродушно маркиз, видя, как горничная уносила шляпу.
– Никого нет. – При таком явном обмане, Рошефильд «пустил голову; доверие его было подорвано. Настоящая любовь бывает робка. Артур держал себя по отношению к мадемуазель Шонц, как Сабина к Калисту, как Калист в Беатрисе.
Неделю спустя произошло превращение личинки в бабочку, с молодым, умным и красивым Эдуардом, графом Рюстиком де Ла Пальферин, героем книги, под заглавием «Принц богемы» (см. сцены из «Парижской жизни»). Это дает возможность не изображать его портрета и характера. До сих пор он жил бедно, покрывая свой дефицит дерзкими выходками наподобие Дантона; теперь же он уплатил долги; потом по совету Максима он приобрел низенькую каретку, был принят в жокей-клубы и клуб улицы Граммон и сделался необыкновенно изящным, наконец, он напечатал в «Journal des Debats» рассказ, доставивший ему в несколько дней такую славу, какой не достигают и настоящие писатели целыми годами труда и успеха. Все это эфемерное имеет наибольший успех в Париже. Натан, уверенный, что граф больше ничего не напечатает, так расхвалил милого и дерзкого юношу у Беатрисы, что она, заинтересованная рассказами поэта, выразила желание видеть у себя этого молодого «царька» повес хорошего тона.
– Он будет очень рад прийти сюда, он так влюблен в вас, что готов на всякие безумства.
– Да, он уже все их проделал, насколько я слышала.
– Все, нельзя сказать, – проговорил Натан, – остается одна: он еще не любил честной женщины.
Спустя несколько дней после заговора, составленного на итальянском бульваре между Максимом и обворожительным графом Карлом Эдуардом, этим молодым человеком, которому природа, конечно, в насмешку, дала чарующую меланхолическую наружность, он явился в первый раз в гнездо голубки, в улице Курсель, где для приема его выбран был вечер, когда Калист должен был ехать с женою в свет. Если вам встретится Пальферин или вы дойдете до «Принца богемы» в третьей книге этой истории наших нравов, вам вполне будет понятен успех, достигнутый в один вечер таким блестящим умом, особенной вдохновенностью, при содействии такого ловкого помощника, который старался поддержать его в этом дебюте. Натан был хороший товарищ, он показал молодого человека во всем блесне, как золотых дел мастер, выставляя на продажу парюру, старается показать весь блеск бриллиантов. Ла Пальферин ушел скромно первый, оставив Натана с маркизой. Он рассчитывал на сотрудничество знаменитого автора, который был восхитителен. Заметив впечатление, произведенное Пальферином на маркизу, Натан прибавил жару разного рода недомолвками и этим возбудил в ней такое любопытство, какого она и не подозревала за собой. Натан дал ей понять, что вовсе не ум Пальферина был главной причиной его успеха у женщин, а особенное уменье любить и, таким образом, сильно возвысил Пальферина в глазах Беатрисы. Здесь можно констатировать великий закон контрастов, который определяет кризисы человеческого сердца и объясняет разные странности; к нему необходимо обратиться иногда так же, как и к закону сходства. Куртизанки, – мы говорим о всем женском роде, который то возвышают, то унижают, то опять возвышают каждую четверть столетия, – таят в сердце постоянное желание вернуть себе свободу полюбить искренне, свято и благородно какого-нибудь человека, для которого пожертвовали бы всем (см. «Блеск и нищета куртизанок»). Они испытывают это желание с такой силой, что редкая из них не стремится очиститься посредством любви. Они не теряют мужества, несмотря на постоянные ужасные обманы. Напротив, женщины, сдерживаемые воспитанием, положением в свете, связанные благородством происхождения, живущие в роскоши, окруженные ореолом добродетели, стремятся – тайно, конечно – в горячий мир любви. Эти две противоположные натуры женщин таят в глубине сердца, одна – стремление к добродетельной жизни, другая – к порочной, что один из первых осмелился отметить Жан-Жак Руссо. У одной – это последний отблеск еще не угасшего божественного луча; у другой – это остаток нашей первобытной грязи. Натан с необыкновенной ловкостью задел этот коготок животного и вытащил этот волосок дьявола. Маркиза серьезно задалась вопросом, не подчинялась ли она до сих пор только рассудку, и было ли закончено ее воспитание. Порок? Может быть, это скорее желание все узнать.
На другой день Калист ей показался тем, чем он был, честным, безукоризненным джентльменом, но без оживления и ума. В Париже называют умным человеком того, кто блещет умом, как фонтан бьет водою. Все светские люди и парижане вообще считаются умными. Но Калист слишком любил, был слишком увлечен, чтобы заметить перемену в Беатрисе и заинтересовать ее чем-нибудь новым. Он казался очень бледным при вечернем освещении и не возбудил волнения в жаждущей страсти Беатрисе. Истинная любовь – это открытый кредит такой дикой силе, что момент разорения неизбежен. Несмотря на усталость, которую Беатриса чувствовала в этот день (день, когда женщина скучает возле своего возлюбленного), Беатриса содрогнулась при мысли о встрече Ла Пальферина, преемника Максима де Трайля, с Калистом, человеком смелым без всякой рисовки. Она не решалась видеться с молодым графом, но случай разрубил узел. Беатриса взяла треть ложи в Итальянской опере в темном первом ярусе, чтобы не быть видимой. Несколько дней Калист сопровождал маркизу и стоял сзади нее. Он старался приехать позднее, чтобы не быть никем замеченным. Беатриса выходила одна из первых, не дожидаясь конца последнего акта. Калист сопровождал ее на расстоянии, хотя за маркизой приезжал старый слуга Антон. Максим и Ла Пальферин наблюдали эту стратегию, внушаемую уважением к приличиям, необходимой осторожностью, какою отличаются влюбленные, и осторожностью женщин, павших во мнении общества. Женщины боятся всегда унижения, больше чем смертной агонии, но, благодаря стараниям Максима, Беатриса испытала это унижение, это оскорбление, которому женщины, стоящие на высоте Олимпа, подвергают упавших с него. На одном из представлений «Лючии», которое оканчивается, как известно, одним из самых блестящих триумфов Рубини, маркиза Рошефильд, не предупрежденная Антоном, вышла через коридор в переднюю театра. Вся лестница была покрыта хорошенькими женщинами, стоявшими на ступеньках или группами внизу, в ожидании своих экипажей. Все узнали Беатрису, она вызвала общий шепот. Толпа расступилась, и маркиза осталась одна, как зачумленная. Калист, видя жену на лестнице, не посмел подойти к отверженной. Напрасно Беатриса бросала на него взгляды, полные слез, моля подойти к ней. В эту минуту Ла Пальферин, изящный, обворожительный, оставив двух дам, приблизился к маркизе и заговорил с ней.
– Дайте мне руку и выходите гордо, я отыщу вашу карету, – сказал он.
– Хотите закончить вечер у меня? – предложила она, садясь в карету и давая ему место около себя.
Пальферин крикнул груму: «Следуй за каретой маркизы!» Сам же сел с Беатрисой, к удивлению Калиста, который стоял на месте, как пригвожденный. Беатриса потому и пригласила молодого графа с собою, что заметила волнение и бледность Калиста. Все голубки – Робеспьеры с белыми перьями. Три кареты с невыразимой быстротой катились в улицу де Шартр, карета Калиста, Беатрисы и Пальферина.