Сочинения
Шрифт:
– Вам повиноваться? – проговорила герцогиня, – значит, нельзя скрыть, что я замешана во всем этом?
– Ах, сударыня, я вас не скомпрометирую, – воскликнул Максим, – и слишком уважаю вас, чтобы принимать предосторожности, но следовать моим советам необходимо. Так, например, требуется, чтобы мадам дю Геник увезла своего мужа на два года, пусть покажет ему Швейцарию, Италию, Германию, вообще как можно больше стран.
– Ах, вы разделяете, значит, страх моего духовника! – наивно воскликнула герцогиня, вспоминая справедливые замечания аббата Бросета.
Такое соглашение между адом и небом заставило улыбнуться Максима и д’Ажюда.
– А чтобы лишить мадам Рошефильд возможности
– Не будем торжествовать победу, – сказал Максим, – я предвижу массу препятствий, но, конечно, одолею их; ради вашего уважения и вашей протекции я готов идти на всякую грязь, но здесь ведь…
– Грязь? – перебила герцогиня этого современного кондотьера, и на лице ее выразилось отвращение и удивление.
– Но вы попадете в нее непременно, сударыня, раз я ваш доверенный. Разве вы не знаете, до какой степени ваш зять ослеплен мадам Рошефильд? Мне известно все от Натана и Каналиса, между которыми колебалась мадам Рошефильд, когда Калист бросился в эту львиную пасть. Она уверила этого бретонца, что осталась такой же добродетельной, что никого не любила, кроме него, что любовь к Конти была делом рассудка, сердце и все прочее принимало в ней очень мало участия. Одним словом, то была музыкальная любовь!..
– Что касается до Рошефильда, то там был только долг. Она, как видите, чиста, как дева! Она это вполне доказывает, никогда не вспоминая о своем сыне, и в течение целого года не сделав ни одной попытки для того, чтобы видеть его. А сыну ее скоро двенадцать лет и мадам Шонц вполне заменила ему мать; материнство, как знаете, это своего рода страсть у женщин подобного сорта. Поверьте, дю Геник отдал бы себя и жену на заклание ради Беатрисы. Вы думаете легко спасти человека, когда он на дне пропасти легковерия! И Яго Шекспира мог бы растерять все свои платки, не достигнув цели. Думают, что Отелло, Оросман, C.-Пре, Рене, Вертер и другие влюбленные, пользующиеся славой, изображают любовь! Их отцы с ледяными сердцами никогда не знали, что значить истинная любовь, один только Мольер понимал любовь. Любовь, герцогиня, не значит любить только благородных женщин, как Кларисса – велика трудность, нечего сказать!.. Любить, значит, говорить себе: «Та, которую я люблю, нечестная женщина, она обманывает меня, и будет обманывать всегда, она прошла огонь и воду; все мучения ада заключаются в ней…» и бежать к ней, и находить в ней лазурное небо и цветы рая!..
«Вот как любил Мольер, как любим мы, ветрогоны, я плачу каждый раз, когда смотрю эту великую сцену с Арнольфом. Вот такою-то любовью, герцогиня, и любит ваш зять Беатрису! Мне трудно будет разлучить Рошефильда с Шонц, но она, наверно, согласится; я всеми силами постараюсь изучить все обстоятельства ее жизни.
«Что касается Калиста и Беатрисы, то для них нужны удары топора, сверхъестественные измены и такие низости, до которых не может спуститься ваше чистое воображение, если только ваш духовник не протянет вам руку помощи. Вы требуете невозможного, герцогиня, но оно будет исполнено, хотя я и решил действовать огнем и мечом, но все же не могу ручаться за полный успех. Я знаю таких влюбленных, на которых не действуют самые ужасные разочарования. Вы слишком чисты для того, чтобы знать, какую власть могут приобрести женщины, не отличающиеся добродетелями.
– Подождите приступать к этому гадкому делу, дайте мне переговорить с аббатом. Я должна знать, до какой степени я буду вашей соучастницей! – воскликнула герцогиня с наивностью, в которой выразился весь эгоизм ее благочестия.
– Вы ничего не будете знать, дорогая мама, – проговорил маркиз д’Ажюда.
На
– Вы совсем запугали добрую герцогиню.
– Не может же ведь она сомневаться в трудности исполнения того, чего требует!.. Поедемте в Жокей-клуб; мне надо, чтобы Рошефильд позвал меня завтра обедать к Шонц. Сегодня ночью я составлю план, расставлю на шахматной доске пешки для партии, которую начну играть. Во времена своего блеска Беатриса не хотела принимать меня. Теперь я сведу с ней счеты и так отомщу за вашу невестку, что она сама найдет мое мщение слишком жестоким…
На другой день Рошефильд сказал мадам Шонц, что позвал обедать Максима де Трайль. Он предупредил ее, чтобы дать ей возможность показать всю роскошь дома и приготовить более изысканные кушанья для этого известного знатока, которого трусили все женщины, подобные Шонц. Она особенно позаботилась о своем туалете и о доме для приема такого лица.
В Париже столько же различных царств, сколько различного рода искусств, наук, профессий и разного рода специальностей, и наиболее талантливый в той или иной профессии становится своего рода царем. Его ценят и уважают его товарищи, знакомые с трудностями ремесла и готовые всегда восхищаться тем, кто легко преодолевает их. В глазах куртизанок и их покровителей Максим считался очень влиятельным и способным, так как умел заслужить всеобщую любовь. Его превозносили все, кто знал, как трудно в Париже ладить с кредиторами. По изяществу, уму и манерам он не имел себе соперников, за исключением знаменитого Марсея, который поручал ему разного рода политические миссии. Всего этого достаточно, чтобы объяснить его беседу с герцогиней, престиж, которым он пользовался у мадам Шонц, авторитет его слов при свидании, которое он рассчитывал иметь на Итальянском бульваре с одним юношей, уже заслужившим известность, хотя только что вступившим в парижскую богему.
На другой день утром Максиму доложили о приходе Фино, которого он позвал накануне. Он просил его устроить случайный завтрак в Английском кафе, где Фино, Кутюр и Люсто могли бы поболтать с ним. Фино по отношению к графу де Трайль был тоже, что прапорщик по отношению к маршалу Франции, и не мог ему ни в чем отказать, к тому же было бы слишком опасно раздражать такого льва. Когда Максим пришел завтракать, он застал Фино и двух его товарищей уже за столом. Разговор шел об Аврелии Шонц. Кутюр, ловко подстрекаемый Фино и Люсто, бессознательно сделавшись помощником Фино, рассказал де Трайлю все, что тому нужно было знать об Аврелии.
В час дня Максим с зубочисткой в зубах разговаривал с Тилье на подъезде Тортони, где спекулянты устроили своего рода маленькую биржу, преддверие большой. Казалось; Максим был занят делами, но он поджидал молодого графа де Ла Пальферин, который в известный час должен был пройти здесь. Итальянский бульвар теперь тоже, чем в 1650 году был Новый мост; все известные люди проходят по нему непременно, хотя бы раз в день. И в самом деле, через десять минут Максим, оставив руку Тилье и кивнув головой молодому князю богемы, сказал ему с улыбкой:
– Ко мне, граф, вы мне нужны на два слова!
Оба соперника, один светило заходящее, другой – восходящее, уселись на стульях перед парижской кофейной. Максим поместился на известном расстоянии от нескольких старичков, которые сидят здесь обыкновенно уже с часа дня, чтобы облегчить свои ревматические недуги. У него были уважительные причины избегать стариков (см. «Деловой человек», сцена из парижской жизни).
– У вас есть долги? – спросил Максим молодого графа.
– Если бы у меня их не было, мог ли бы я быть вашим достойным заместителем? – отвечал Пальферин.