Социал-традиция
Шрифт:
Представитель второго поколения франкфуртцев Герберт Маркузе, культовая фигура бунтующей молодёжи 1960-х, гуру радикального студенчества, пришёл к выводу, что репрессивный аппарат либерального общества эпохи постмодерна формирует фашизоидный тип сознания — «одномерного человека». И делает это не менее успешно, чем его «тоталитарные» конкуренты. Это вывод тем более важный, что у нацизма и либерализма, как известно, одна и та же социальная база — средний класс. Примером государства «скрытого фашизма» для Маркузе и его единомышленников служили, в частности, Соединённые Штаты Америки с массой обывателей-реднеков.
В свете левой критики идеологическая карта ХХ столетия, расчерченная по принципу «две плохие теории —
Многие оппоненты теории, как уже было сказано, указывали на разные социальные предпосылки двух режимов. Коммунизм апеллирует к низам, фашизм и нацизм — к среднему классу и крупной буржуазии. Кажется, это было у Антонио Грамши: «Опора фашизма — взбесившийся средний класс».
Но для системной критики «двойной» теории тоталитаризма этого было недостаточно. Чтобы критика теории переросла в стратегию и набрала достаточную объяснительную силу, был нужен системный взгляд на политическую историю. Прежде всего, надо было разобраться с тем, почему политический мейнстрим ХХ столетия — либерализм — упорно выводится за пределы проблемного поля «посттоталитарных» исследований.
Попытки выйти за привычные рамки исследований тоталитаризма усилились к 1990-м годам. Пожалуй, наиболее интересной можно считать позицию И. Валлерстайна, изложенную им в работе «После либерализма». Отличительной чертой валлерстайновской позиции можно считать восприятие фашизма и коммунизма не как двух идеологий, противостоящих либеральной демократии, а как составных частей большого либерального проекта, который берёт начало в 1789 году. Эта смена ракурса принципиально важна. Именно она задавала новую перспективу рассмотрения.
Когда впервые открываешь И. Валлерстайна, не веришь своим глазам. Он даёт картину событий ХХ века, абсолютно не похожую на ту, что мы привыкли видеть в советских и постсоветских учебниках, а также в западной прессе.
Социализм в России, согласно И. Валлерстайну, не был самостоятельным политическим проектом. И хотя октябрь 1917-го кардинально перепахал социально-политический ландшафт, уже в 1920-е годы советский режим негласно вошёл в консенсус мировых элит. По мнению И. Валлерстайна, русский социализм, в отличие от классического марксизма, под видом классового противостояния разрабатывал иную идею — идею национального освобождения, а точнее, демонтажа старой колониальной системы в мировом масштабе. Проект изначально возник в рамках миротворческой политики президента США Вудро Вильсона и его последователей, лишь позднее получив второе, социалистическое издание.
При этом, согласно И. Валлерстайну, «ленинизм представлял собой более энергичную и воинственную форму антиколониальной борьбы, чем вильсонианство».
Желание покончить с европейской формой колониализма ради новой — экономической, глобальной, планетарной — вот одна из причин альянса двух идеологий, либеральной и социалистической. Отсюда следует необходимость изучать либерализм как основную тоталитарную систему, подсистемой (и лишь во вторую очередь антисистемой) которой в итоге оказался советский проект.
Теперь необходимо сказать о другой подсистеме монетарного либерализма — нацистской. Непредвзятый анализ морально-этических оснований либерализма и нацизма обнаруживает их полную идентичность.
Стремление «отмежевать “доброкачественный” либерализм от его злокачественных последствий наталкивается не только на исторические, но и на морально-этические контраргументы. Ведь у любого критически
56
Белжеларский Е. Логика и смысл современного либерализма // Перелом. М. : Пробел, 2013.
По тому же поводу уже упоминавшийся М. Хоркхаймер, один из основателей франкфуртской школы, однажды очень точно сказал: «Тоталитарный режим есть не что иное, как его предшественник, буржуазно-демократический порядок, вдруг потерявший свои украшения».
Интересные наблюдения за эволюцией доктрины тоталитаризма можно найти у авторов левого направления. Очень показательна статья Александра Тарасова «Ошибка Штирлица. Для чего им “теория тоталитаризма”?» [57] . Речь там идёт о дискуссии, получившей отражение в сборнике «Прошлое: российский и немецкий подходы». А вот мнение Томаса Зайберта, немецкого активиста движения против капиталистической глобализации: «В 1989 году после распада СССР… в Германии начался сильный рост фашистских тенденций. И однажды, когда я сидел дома и читал книжку, я сказал себе: “Ты не можешь просто читать книги в такое время, ты должен опять вернуться на улицы и дать достойный ответ фашистам”» [58] .
57
Скепсис. 2009 год. URL: http://scepsis.net/library/id_2536.html.
58
Зайберт Т. У левых нет готовых ответов на кризис // Левая политика. 2009. № 9.
Теперь можно вернуться к главному вопросу: почему столь неубедительная теория появилась на свет и стала одним из устойчивых стереотипов массового сознания?
Чтобы замаскировать неудачную родословную тоталитаризма, его защитники всегда были готовы сохранить в списке критериев тоталитарного общества «сильную власть», но затушевать рационализм, юридизм и миф превосходства, в совокупности рождающие «дух модернити». Кроме того, сторонники идеи политической бинарности ХХ века то и дело норовили «подложить» под корпоративный коллективизм фашистского строя ложный генезис, смешать его с общинностью и соборностью традиционного общества. После серии таких подмен теория двойного тоталитаризма сделалась удобным политическим орудием, заточенным против любой традиции, в том числе и против европейского христианства, которое, как мы сегодня видим, уже стало жертвой глобального секуляризма.
В силу этих же причин серьёзное научное исследование нацизма и фашизма попало в разряд общественных табу. В противном случае пришлось бы, например, открыто говорить о нацизме на Украине и в Латвии, а этого правящий класс Запада стремится избежать.
Один из парадоксов бинарной теории заключается в том, что показное либеральное «отторжение» гитлеризма (по сути германского колониализма) само по себе носило колониалистский характер, поскольку те же самые методы считались допустимыми за пределами европейского пространства. Но очевидный факт заключается в том, что режим 1930-х годов в Германии — законный ребёнок европейского либерального империализма — слишком серьёзно ранит европейское самосознание. Поэтому он до сих пор игнорируется. Главное — лишний раз не ворошить проблему.