Согнутая петля
Шрифт:
— Вы не хуже меня знаете, — сказал Марри, открывая глаза, — какой вердикт вынесет суд присяжных. В принципе человек мог убить себя и выбросить нож; но убийство исключается. И, тем не менее, я склоняюсь к последнему.
— Эх, — усмехнулся доктор Фелл, потирая руки. — Эх-хе-хе! И каковы ваши соображения?
— Соглашаясь с версией убийства, — сказал Марри, — я отрицаю, что жертва была убита ножом, который сейчас лежит перед нами. Я думаю, что следы у него на горле — это следы клыков или когтей!
Глава 11
— Когтей? — переспросил Эллиот.
— Это предположение несколько неожиданно, — сказал Марри настолько менторским тоном, что Пейджу захотелось хорошенько поддать ему. — Я не имею в виду обязательно когти в буквальном смысле слова. Ну что, я вас шокировал?
Эллиот улыбнулся:
— Продолжайте. Я не возражаю. Вы лишний раз доказываете, как много может быть предметов для спора.
— Давайте так, — произнес Марри поразительно обыденным тоном, — мы согласились, что это убийство, и если предположить, что убийца воспользовался ножом, то возникает один мучительный вопрос. Почему убийца не выбросил нож в пруд?
Инспектор вопросительно смотрел на него.
— Рассмотрим обстоятельства. Тот, кто убил этого человека, четко спланировал и… э…
— Организовал, — подсказал Гор, когда Марри замялся.
— Это отвратительное слово, Джонни, но оно подходит. Хорошо. У убийцы была почти в совершенстве продуманная схема, как выдать это убийство за самоубийство. Предположим, он перерезал этому человеку горло и выбросил нож в пруд? Тогда никто бы не усомнился, что это самоубийство. Этому человеку, обманщику, грозило разоблачение; единственный способ избежать позора — самоубийство. При таком раскладе нам трудно поверить, что это не самоубийство. Если бы нож бросили в пруд, все было бы ясно. И с отпечатками пальцев все было бы просто: вода бы смыла все отпечатки, которые предполагаемый убийца оставил на ноже. Итак, господа, вы должны признать, что убийца не хотел, чтобы мы считали это самоубийством. Вы можете возразить, что любой убийца стремится представить свое преступление самоубийством. Если это можно устроить, то это лучший из возможных выходов. Почему же этот нож не бросили в пруд? Нож не бросает тень ни на кого, кроме убитого. Это тоже подтверждает версию самоубийства и объясняет, почему убийца выбрал это орудие. А вместо этого убийца удаляет его с места преступления и, если я вас правильно понимаю, бросает глубоко в кустарник в десяти футах от пруда.
— Что это доказывает? — спросил Эллиот.
— Нет-нет. Ничего не доказывает. — Марри поднял палец. — Но очень на многое намекает. Вы верите в историю старого Ноулза?
— Вы строите теории, сэр.
— Нет, я просто спрашиваю, — довольно резко возразил Марри, и Пейдж поймал себя на том, что с трудом сдерживается, чтобы не выкрикнуть слова одобрения. — Без этого мы никуда не придем.
— Мы никуда не придем, если я скажу, что верю в невозможное, мистер Марри.
— Значит, вы верите в самоубийство?
— Я этого не говорил.
— Во что же вы тогда верите?
Эллиот чуть заметно усмехнулся:
— Если немного помолчите, сэр, я вам отвечу. История Ноулза подтверждается… хм-хм… дополнительными доказательствами. От себя добавлю, что я верю, что он говорил правду или, по крайней мере, полагал, что говорит правду. Ну и что же дальше?
— А дальше получается, что он ничего не видел, потому что видеть было нечего! В этом вряд ли можно сомневаться. Этот человек был один на песчаной полосе. Выходит, никакой убийца к нему не приближался. Следовательно, убийца не пользовался этим помеченным и заранее испачканным ножом, который мы сейчас видим перед собой; на самом деле нож «всадили» в кустарник позже, чтобы заставить вас думать, что это орудие убийства. Вы следите за моей мыслью? Поскольку нож не мог упасть с неба, три раза перерезать ему горло и отпрыгнуть в кустарник, совершенно очевидно, что ножом вообще не пользовались. Этот аргумент ясен?
— Не совсем, — возразил инспектор. — Вы подразумеваете наличие какого-то другого оружия? И это «какое-то другое оружие» пролетело по воздуху, три раза полоснуло его по горлу и исчезло? Нет, сэр! Я в это не верю. Определенно не верю. Это еще более невероятно, чем нож…
— Я обращаюсь к доктору Феллу, — сказал Марри, явно задетый. — Что скажете вы, доктор?
Доктор Фелл фыркнул. Сердитые хрипы и тяжелое дыхание говорили о внутреннем волнении и борьбе; но начал он мягко:
— Я придерживаюсь варианта с ножом. Но вам, конечно, известно, что в этом саду что-то шевелилось — что-то ползучее, если вы позволите мне так выразиться. Обращаюсь к вам, инспектор. Вы взяли показания? Но не будете ли вы возражать, если я рассмотрю их немного внимательнее? Мне бы очень хотелось задать несколько вопросов самому интересному здесь человеку.
— Самому интересному здесь человеку? — переспросил Гор и приготовился.
— Гм-м… да. Я, разумеется, говорю, — сказал доктор Фелл, подняв трость, — о мистере Уэлкине!
Старший полицейский офицер Хэдли часто повторял потом, что он этого ожидал. Доктор Фелл, возможно, слишком озабочен тем, чтобы доказать, что в правде всегда есть частица не правды или, по крайней мере, неожиданности, и при этом посмеяться над поверженной логикой. Разумеется, Пейдж никогда бы не счел Уэлкина самым интересным из присутствующих. Толстый адвокат с длинным подбородком, выражающим неодобрение, тоже так не считал. Но, как признает даже Хэдли, старый хитрец, к сожалению, зачастую прав.
— Вы обратились ко мне, сэр? — осведомился Уэлкин.
— Некоторое время назад я говорил инспектору, — сказал доктор Фелл, — что ваше имя кажется очень знакомым. Теперь я припоминаю. Это у вас случайный интерес к таинственным делам? Или вы коллекционируете любопытных клиентов? Я могу представить, что вы получили нашего друга, — он указал на Гора, — так же, как получили того египтянина некоторое время назад.
— Египтянина? — вскинулся Эллиот. — Какого египтянина?
— Подумайте! Вы вспомните этот случай. Ледуидж против Аримана, перед господином судьей Ранкином. Дело о клевете. Мистер Уэлкин представлял тогда защиту.
— Вы говорите о том провидце?
— Да, — с огромным удовольствием произнес доктор Фелл. — Маленький такой человечек — вряд ли больше карлика. Он не общался с призраками, но видел людей насквозь, по крайней мере, так он утверждал. Он был самым модным человеком в Лондоне: все женщины валом валили к нему. Конечно, он мог бы подвергнуться преследованию по Закону о колдовстве, действующему до сих пор…
— Позорнейший закон, сэр, — заявил Уэлкин, хлопнув по столу.
— …но это было дело о клевете, а благодаря умелой защите мистера Уэлкина и Гордона-Бейтса его оправдали. А еще было дело мадам Дюкен, медиума, которая обвинялась в непреднамеренном убийстве, потому что один из ее клиентов умер от страха у нее дома. Потрясающее дело, не так ли? Защитником был также мистер Уэлкин. Процесс, как я помню, был довольно неприятный. Ах да! Еще одно дело. Девушка, насколько я помню, хорошенькая блондинка. Выдвинутые против нее обвинения так и не дошли до суда присяжных, потому что мистер Уэлкин…
Патрик Гор с живым интересом смотрел на адвоката.
— Это правда? — удивился он. — Поверьте мне, господа, я этого не знал.
— Это правда, не так ли? — осведомился доктор Фелл. — Вы тот самый Уэлкин?
На лице доктора Фелла читалась хладнокровная брезгливость.
— Конечно это правда, — ответил адвокат. — Но что из этого? При чем тут нынешнее дело?
Пейдж не мог сказать, почему его поведение казалось ему неуместным. Гарольд Уэлкин, до этого разглядывавший свои розовые ногти, резко поднял маленькие глазки, являя собой образец честности: а в чем дело? Белая полоска на жилете и блестящие нашивки на воротнике не имели никакого отношения к клиентам, которых он защищал, и убеждениям, которых он придерживался.