Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
— Минутку!
Оба остановились и обернулись. Шаули держал в своих огромных руках открытую бутылку красного вина.
— Вот, возьмите с собой, дети, — произнес он на ломаном английском. — Не помешает.
Они сидели на берегу озера и смотрели на колышущиеся вдали лодки.
— Здесь, стало быть, ловил рыбу апостол Петр, — тихо проговорил Тим.
— А Христос ходил по воде, — добавила Дебора.
Глаза у Тима округлились.
— Только не говори, что стала христианкой!
— Нет, — она улыбнулась, — но Он провел в этих местах столько времени, что считается почти членом кибуца. Ты Вифлеем уже видел?
— Еще не успел.
— Что ж, я теперь вожу машину, могу тебя свозить.
— О-о… — Его удивило не само ее предложение, а то, что она в состоянии думать о чем-либо, кроме переживаемого сейчас момента.
Ему настоящее представлялось весьма запутанным, а будущее — полным вопросов, ответов на которые он не знал. По сути дела, только о прошлом они могли говорить спокойно.
— Как ты меня разыскал? — спросила она.
— Моим проводником был Иеремия. Помнишь — глава двадцать девятая, стих тринадцатый? «И взыщете Меня, и найдете, если взыщете Меня всем сердцем вашим».
Дебора была тронута.
— Тим, ты прекрасно говоришь на иврите, — сказала она.
— Ну… — Он смутился. — Я над ним немало покорпел. И с нашей последней встречи узнал много нового.
«Я тоже», — подумала Дебора. А вслух сказала:
— Нет, правда, как тебе удалось узнать, где я нахожусь?
— Я был готов начать с Синайских гор и прочесать все вплоть до Голанских высот. Если бы по чистой случайности не встретил в метро Дэнни.
— А-а…
— Я увидел в этом перст судьбы, — закончил он.
Дебора отвела глаза и стала нервно теребить траву. Наконец она заговорила:
— Я много пережила за это время… с того вечера.
Она рассказала ему о своей неволе в Меа-Шеариме и о побеге на свободу.
— Ты очень храбрая, — хрипловато проговорил Тим.
— Мой отец воспринял это несколько иначе.
— Еще бы! — поддакнул он. — Он очень волевой человек.
— Я тоже. В конце концов, я же его дочь! — сказала Дебора. — К тому же я здорово повзрослела. Мне уже почти двадцать.
— Да, — ответил он. — И ты очень красивая.
— Я не это хотела сказать, — смутилась она.
— Я знаю. Я просто хотел сменить тему и перейти к чему-то более важному.
— А ты разве не хочешь выслушать продолжение моих приключений? — смутившись, спросила она.
— Давай как-нибудь в другой раз…
Он придвинулся на расстояние вытянутой руки, но по-прежнему не касался ее.
— А мне было бы интересно услышать про твою учебу в семинарии.
— Это неправда. По крайней мере, не сейчас, — прошептал он.
— С чего такая уверенность?
— Дебора! — настаивал он. — Я же могу читать твои мысли. Ты сейчас напугана и чувствуешь себя виноватой.
Она опустила голову, стиснула кулаки и сказала:
— Да, ты прав. Напугана — это естественно! Я только не понимаю, откуда это чувство вины…
Он протянул руку, поднял ее подбородок и заглянул в глаза.
— Ты боишься, что поступаешь дурно, — едва различимо проговорил он. — Но это не так, Дебора. Поверь мне, в том, что мы чувствуем друг к другу, нет ничего дурного.
Рука нежно скользнула вниз к ее плечу.
— Тим, что с нами будет?
— Сегодня? Завтра? Через неделю? Не знаю, Дебора, и мне все равно. Я только знаю, что сейчас я с тобой, что я тебя люблю и никуда не отпущу.
Их разделяли несколько дюймов. У нее было такое чувство, что все три года разлуки она провисела на краю пропасти.
И она перестала себя сдерживать. Она обвила руками его шею и поцеловала.
Ей вспомнился поцелуй с Ави. Теперь она понимала, в чем разница.
Они сжимали друг друга в объятиях, и Тим прошептал:
— Дебора, я не верю, что это грех!
Она безмолвно кивнула, не выпуская его из объятий.
Оба нервничали, но страха не было. Оба абсолютно невинные, они интуитивно знали приемы любовного акта.
И это было для них еще одним знаком того, что все, творимое ими, предначертано им свыше.
Так в роще на берегу Галилейского моря будущий пастор и дочь раввина довели до логического конца страсть, вспыхнувшую в тот далекий вечер накануне еврейского шабата.
Дебора называла его просто Тим. За ужином она представила его друзьям как своего американского гостя. Все тактично воздержались от вопросов о роде его занятий на родине. Для них более существенно было другое: как долго он здесь пробудет?
Тим взглянул на Дебору, надеясь прочесть ответ в ее глазах, но ее взгляд говорил только одно: «Мне тоже хотелось бы это знать».
— Не подумай, что мы суем свой нос в чужие дела, — пояснил Боаз. — Нас это интересует потому, что в кибуце правило: всякий, кто остается здесь дольше двух ночей, обязан взять на себя часть работы.
Тим моментально оживился:
— Какую работу вы мне хотите поручить?
— Со скотом приходилось иметь дело?
— К сожалению, нет, — извиняющимся тоном сказал Тим. — Но в Америке я ухаживал за садом. Я буду счастлив работать в поле.
— Вот и чудесно, — объявил Боаз. — Только не забудь надеть панаму и намазаться лосьоном от солнца. Не то станешь красный, как помидор, и тебя по ошибке сорвут.