Сокол на запястье
Шрифт:
— Может быть, ты выпьешь молока? — Алкеста робко приблизилась к нему с глиняной кружкой в руках. — И позволишь омыть тебе ноги? Все-таки у нас впервые в доме бог.
Феб смерил их презрительным взглядом: что они понимают? Смертные!
Но запах теплого коровьего навоза, которым так и благоухала кружка, ясно доказывал: ему предлагают парное. И хлеб, наверное, только что из печи.
— Молока? — переспросил лучник, — Пожалуй, — и послушно вытянул ноги. Как ни как он топал пешком от самого Олимпа!
Царь и царица знаками выслали рабов и сами
— Спать я буду в хлеву. — заявил Феб. — На соломе.
Его вполне удовлетворило, как смущенно переглянулись супруги. «Какие милые люди!» — скривился он.
— Неужто боги хотят наказать не только тебя, но и нас? — с горечью воскликнул царь. — Заставляя нарушать закон гостеприимства?
«И умные», — Аполлон смерил Адмета оценивающим взглядом.
— Так и быть. — сегодня я еще окажу вам честь и разделю с вами трапезу. — он убрал с коленей Алкесты насухо вытертую ногу. — Но завтра будете посылать ко мне в поле мальчика с узелком. Эй, женщина, я люблю медовые лепешки. — лучник прошествовал к столу. — Никогда нельзя быть уверенным, что разгневает богов. У вас есть дети?
Царь с царицей присели на краешек скамьи и во все глаза глядели, как солнечный гипербореец отправляет себе в рот ячменные лепешки с перетертыми орехами.
— У вас есть дети?
Хозяева помотали головами.
— Счастливцы. — Аполлон вытер руки о тунику. — Вам нечего терять. И не за кого бояться.
Царь с царицей снова переглянулись. Было ясно, что больше всего они боятся друг за друга.
— Пустое. — успокоил их лучник. — Вы люди. Значит после смерти встретитесь в Аиде. — на его лице появилось выражение тоскливой скуки. — А я, даже если и попаду в Аид — что вряд ли, — то не найду там своей Корониды. Нимфы после смерти становятся деревьями. У них нет души. Сколько бы я не обнимал черную липу, теплее от этого она не станет.
Он замолчал, удивленно глядя на Алкесту. Женщина плакала.
— Я сошью тебе людскую одежду, — сказала царица, вытирая пальцем глаза, — и дам грубые сандалии, чтобы ты не испортил свои золотые сапожки по нашей грязи. Это все, что мы можем для тебя сделать.
У Феба отвисла челюсть. Смертные жалели его. Грязь и глина земная! Как низко он пал! Люди должны бояться, а не похлопывать богов по плечу! Лучник, конечно, мог показать им, как выдыхает пламя. Или поразить взглядом любого из голубей, гнездившихся на деревянных балках под крышей. Но вместо этого сказал:
— Спасибо, добрая Алкеста. С моими сапожками ничего не случится Я ведь умею ходить над землей.
На том и разошлись.
Вечером Феб выбрался из хлева, где устроился на ночлег, и примерился к стене дома (ведь даже боги ходят по нужде). За открытым окном гремела посуда. Алкеста ополаскивала глиняные плошки в медном котле с горячей водой, а седая сгорбленная старуха с красными, как волчьи ягоды, глазами, вытирала их холщовым полотенцем.
— Надо избавиться от этой чумы. — гнусавила она. — В доме кишмя кишат мыши. Вместе с ними приходит коровье бешенство. Выгоните его! Это будет приятно богам.
Царица отставила миску.
— Зачем вы так говорите, матушка? — спросила она, глядя остановившимися глазами мимо старухи. — Он так несчастлив. Куда же ему идти?
«Хорошая у Адмета жена», — усмехнулся Феб.
— Ты навлечешь на дом беду! — вспылила старуха. — Я всегда была против того, чтоб Адмет кормил тебя свадебной айвой и сажал на волчью шкуру.
«Известное дело! — хмыкнул гипербореец. — Хорошие хозяйки получаются только из тех, кого берут на волчьих шкурах». — он был доволен собой и местом, куда попал. — А ты, карга, закрой пасть. А то подпущу крыс в твою кровать.
Он щелкнул пальцами: «Побудь немного без языка, старая ведьма», — но половинка слова не застряла у матери Адмета в горле. Феб с удивлением повертел головой и почти сразу увидел кукушку, покачивавшуюся невдалеке на серебристой ветке тополя. Стало ясно, что Алкеста сейчас разговаривала не со своей свекровью. Великая Мать не хотела оставить его и здесь!
Застыв в дверях хлева, гипербореец испытал легкий стыд при виде шевелящихся под соломой мышей. Очутившись в незнакомой усадьбе он наводнил своими слугами дом. Так ему казалось спокойнее.
Устроившись поудобнее, лучник вызвал видение засыпающей царской четы. Алкеста лежала, обхватив Адмета за плечи красными от кипятка руками, и тяжело вздыхала.
— Как страшно. — прошептала она. — Иметь ребенка и потерять. Я, наверное, теперь всегда буду дрожать за наших детей.
— Не бойся. — царь поцеловал ее в макушку. — Когда боги пошлют нам наследника, я сумею его защитить.
«Глупец, — усмехнулся Аполлон, — Ты не сумеешь защитить даже самого себя!» Он не обиделся. Ведь людям не дано знать будущее.
На следующий день в благодарность за добрый прием Феб избавил всю Фессалию от полевых мышей, а усадьбу Адмета еще и от домашних.
Утром царь повел светозарного гостя осматривать свои стада. Чем, чем, а быками Адмет был богат как никто на свете.
— Я не знаю, как их сосчитать, и поэтому делю по цветам. — царь указал Аполлону на море белых, черных, карих и сливочных спин.
У каждого стада был свой пастух, следивший лишь за тем, чтоб коровы одного цвета не смешивались с другими.
— Теперь тебе придется приглядывать за всеми одному. — развел руками Адмет. — Ума не приложу, как это сделать.
— А ты и не прикладывай. — усмехнулся Феб и в мгновение ока смешал коров, как краски на палитре.
Царь протер глаза. Его коровы не просто перепутались между собой, а слились и разъединились, так что их шкуры стали пятнистыми, как у собак в Далмации
— Что ты наделал? Мои быки! — только и мог сказать он.
— Разве ты не знаешь, — пожал плечами Аполлон, — что пятнистый скот лучше нагуливает бока, да и молоко у него жирнее. Клянусь, что, когда буду уходить, все верну на свои места.