Сокол Ясный
Шрифт:
До утра они не спали, но постепенно, выпив отвара сон-травы, успокоились. При свете дня все это уже казалось жутким сном, но обе знали: это правда. За день они выложили вокруг избы еще два защитных кольца, разожгли девять костерков, в которые бросили защитные травы. В урочное время они легли спать, но заснуть удавалось с трудом и ненадолго. Однако ночь прошла спокойно. Но и на другой день Младина с тоской думала, как тяжело будет пережить зиму, если нечто подобное будет повторяться. Ох, не легка жизнь волхва! А впереди еще Коляда, дно года, время
И когда уже в сумерках в дверь вдруг постучали, Младина уронила горшок и облилась холодным потом. Негромкий стук, казалось, потряс всю избу до самого конька на крыше.
Они с Угляной взглянули друг на друга, и в глазах волхвиты тоже был страх. Призраки не стучат, но ей вспомнился Паморок, не раз вот так же приходивший сюда самыми глухими темными ночами. Угляна знала, что он никогда больше не придет, и тем не менее к двери двинулась легким неслышным шагом, будто боялась выдать ночному гостю свое присутствие.
– Кто там такой? – негромко, будто все еще прячась, окликнула она.
– Угляна, это я, Одинец! – послышался глухой голос.
Узнав его, волхвита перевела дух и подняла засов. Пригнувшись, в избу вошел человек в волчьем кожухе мехом наружу и сел на ближнюю лавку у самой двери. Он снял шапку, и Младина тоже узнала это лицо – со следами прежней красоты, скрывшейся под многочисленными шрамами на огрубевшей, обветренной коже. Только борода у Одинца почему-то росла клоками и была совсем короткой.
– Велес в помощь! – Он кивнул. – Как у вас?
Одинец всегда говорил отрывисто, будто разучился. Младина обрадовалась гостю так сильно, как и сама не ожидала: было таким облегчение ощутить себя под защитой мужчины, пусть ненадолго.
– Да вроде все слава чурам. – Угляна кивнула в ответ. – Голодный?
– Нет. – Одинец мотнул головой. – Вот, принес вам.
Он вынул из-за спины связку дичи – пара птиц, заяц – и положил на лавку. Младина подошла убрать принесенное.
– Все у вас тихо? – спросил он. – Не слышали ничего?
– Что такое? – Угляна присела рядом, сложив руки на коленях и внимательно глядя на гостя. – Где-то что-то случилось?
Одинца всегда тянуло к ней – много лет прожив «отреченным волком», он не совсем истребил в себе влечение к дому, воплощенному в женщине, – но, зная, что этот путь ему заказан, нарочно старался приходить к ней как можно реже. За исключением тех случаев, когда думал, что волхвита нуждается в помощи и защите.
Младина остановилась посреди избы, обернулась с дичью в руках и тоже напряженно ждала ответа.
– Худые вести. – Одинец мял в руках шапку, глядя в пол, будто был в чем-то виноват, но лишь оттого, что отвык от людей. – Разорили… извели…
– Кого? – Младина нетерпеливо шагнула к нему.
– Родичей… твоих…
У Младины оборвалось сердце; теперь она поняла, что значит «помертветь». От прилива крови голова, казалось, сейчас лопнет, зато все жилы в теле разом остыли, мышцы онемели. Вспомнились недавние мертвецы… Но ведь она не узнала
Но Одинец смотрел не на нее, а на Угляну.
– Каких еще родичей? – дрогнувшим гоосом уточнила волхвита. – Чьих?
– Да твоих. Бывших. Глуховичей.
Его слова дошли до сознания Младины, и она начала дышать. Даже сделала шаг, чтобы лучше разбирать тихую и маловнятную речь «волка». Только голова еще кипела, во лбу ощущалась резкая боль.
– Что случилось? – Угляна схватила его за руку, будто надеялась подтолкнуть боязливую речь. – Говори толком!
– Разорили их. Все подчистую. Мои ребята чужого в лесу приметили, проследили, он туда привел. Все хозяева… – Он сделал резкое движение, будто рубил что-то. – За околицей в куче валяются. А в избах чужие «волки» живут. Голов с полтора десятка. «Отреченные». Я сам ходил, видел издалека. Не знаю их. Ребят посылал следить, говорят, раненые там почти все. Следы засыпало, откуда пришли, когда – не знаю.
– Откуда же они взялись? – с трудом выговорила Младина, еще не осознавая толком, что все это значит и чего теперь ожидать.
– Ну, откуда? – Одинец бросил на нее короткий взгляд исподлобья. – Видать, согнали их с какого места… Князь или воевода разорил, побил… Если бы сами ушли, то загодя, по теплому времени, приискали бы место потише, избы поставили. А так пришли, в самую зиму, в лесу, видать, мерзли да с голоду околевали… Раненые опять же. А тут весь полупустая, там же их, Глуховичей, мало оставалось. Всех и порешили, чтобы жаловаться было некому.
– Они не стали бы жаловаться, – прошептала Угляна, знавшая, что ее бывшие родичи уже двадцать лет не общались с соседями.
– А волкам откуда знать? – Одинец пожал плечами. – Чужие они здесь.
– Это были они. – Младина посмотрела на волхвиту, и та ответила ей понимающим взглядом.
Вот почему прошлой ночью к ним сюда явилось множество мертвецов со свежими кровавыми ранами. Это были Глуховичи, той самой ночью перебитые злобными пришельцами. Эти самые тела, с этими самыми ранами, теперь валяются в куче за околицей Глуховичей, прикрытые свежим снегом, пеленой Марены. И в миг своей страшной гибели они пришли к Угляне – последней из рода. Ее они окропили своей остывшей кровью – то ли хотели проклясть, то ли попрощаться…
– И что теперь будет? – задала Младина мучивший ее вопрос.
– Да вот, я к тебе и пришел. – Одолевая явную неохоту, Одинец снова взглянул на нее. – Сходила бы ты, девка, к своим родичам. Ну, в Залом-городок. Расскажи старейшине. Пусть мужиков собирают. Или как он там себе решит, то не наше дело. Но только они, волки-то, смирно всю зиму сидеть не будут. Что там припасов было-то, у Глуховичей? Все подъедят да пойдут искать себе поживы. Куда пойдут, не знаю.
«Возможно, сюда, – слышалось в его умолчании. – Или на Заломов городок». Отложив дичь, Младина села и призадумалась. О таких «соседях» отец… то есть Путим и прочая старейшина должны узнать как можно скорее.