Сокол Ясный

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Иногда она видела во сне других людей, и чужие жизни целиком проносились перед ней. А иной раз лишь слышала из туманной мглы спорящие незнакомые голоса и потом просыпалась, зная нечто такое, чему Угляна ее еще не учила.

Привыкнув, она начинала смотреть и сны наяву. Для этого даже не требовалось закрывать глаза: глядя на лес с завалинки или возясь по хозяйству, она различала все, что перед глазами, и в то же время в ее зрении было некое подводное течение – видения иной жизни, взявшиеся неизвестно откуда. Обитая в лесу, по многу дней не видя никого из людей, кроме Угляны, она почти перестала понимать, на каком свете находится. В лесу это немудрено, ведь он и есть порубежье миров.

Один сон ей особенно

запомнился. В этом сне ей вновь показалась Семилада, ее чур-вещун. Белая женщина с ярким огнем в груди возникла среди тьмы, будто полная луна на ночном небе, и поманила за собой. Младина шагнула вслед за ней из тела и поплыла над ночным лесом. Внизу тянулась дорожка синих огней. Приглядевшись, она разобрала, что это волчья стая идет цепочкой; среди вершин деревьев спины зверей были отчетливо видны на белом снегу, залитом лунным светом. Их было десятка полтора; вожак первым разрезал нетронутый снег, но позади стаи оставался только один след, будто прошел всего один волк: так точно каждый из них ступал в след идущего впереди.

Но полет ее замедлился: Семилада держала ее за руку и не пускала дальше, словно призывая смотреть внимательнее. Младина окинула цепочку взглядом и отметила, что вожак намного крупнее остальных. Это был не волк, а настоящий медведь! Но не успела она удивиться, как увидела, что это и не медведь… От ужаса ее пронзило холодом: такого чудовища она никогда не видела и не знала, что подобное может существовать. Это было нечто среднее между волком и змеем: вытянутое тело с короткими когтистыми лапами, покрытое вместо шерсти блестящей серой чешуей, голова вроде волчьей, с огромной пастью и горящими круглыми глазами. Четыре лапы двигались так проворно, что казалось, их не меньше восьми, и в самих движениях этого чудища было змеиное проворство, внушавшее омерзение. Потрясенная Младина упала бы, если бы ее не поддержала рука Семилады. И тут же она обнаружила себя лежащей на обычном месте в избе Угляны – в холодном поту, всхлипывающей от страха. «Ну, будет, будет!» – успокаивающе шептал знакомый голос Раганы, и невидимая рука сжимала ее руку. Шамкала что-то старая ведунья-голядка – видимо, Младина невольно разбудила хозяев очага.

Весь день этот сон не давал ей покоя, и еще несколько дней не отпускало чувство тревоги. Младина вдруг начала бояться чего-то: глухой заснеженный лес стал казаться полным опасностей, и с приходом сумерек она тщательно задвигала заслонки на оконцах, чтобы огонек светца никак нельзя было увидеть снаружи. Хотелось спрятаться вместе с избушкой, зарыться под снег, затаиться, как мышь в норке. И все мерещилось, будто волки уже сидят вокруг избы, а то чудовище – прямо напротив двери…

А потом случилось страшное. Под утро Младина проснулась, еще в глухой тьме, сама не понимая, что ее разбудило: это вроде был какой-то звук, но она не успела его разобрать сквозь сон. В самом воздухе было разлито леденящее чувство присутствия чего-то жуткого.

– Кто здесь? – одновременно с этим крикнула со своего места Угляна.

Звук раздался снова: со скрипом отворилась в темноте дверь, потом закрылась. Потом опять открылась и не закрывалась дольше, будто проходили несколько человек. Однако звука шагов слышно не было. Но этого не может быть, двери на ночь они запирали тщательно – и в сени, и наружную, обе по очереди ходили друг друга проверять. Никто не мог ее открыть! Кроме…

Младина соскочила с лежанки, вертя во тьме головой. По избе веяло холодом, словно дверь была распахнута прямо в зимнюю ночь. И воздушные токи шевелились, будто кто-то, один за одним, проходил мимо нее. Вот зашуршало что-то у печи, застучало на столе. И вскрикнула Угляна, но не успела Младина спросить, что там, как на ее лицо и руки посыпались обжигающе холодные капли. Она ахнула от неожиданности, хотела прикрыть руками лицо, но замерла – ибо вдруг прозрела.

Тесная

изба была полна людей. Они входили вереницей через беспрестанно хлопающую дверь и выстраивались возле Угляны и Младины. Скрюченные бабки, раскосмаченные старые девки, бородатые мужики. Несколько подростков, в чьих лицах отпечаталось нечто нездоровое, нежизненное. Она вроде бы догадывалась, кто это, но не могла собраться с мыслями. Все были полуодеты, в основном в сорочках, волосы распущены, без шапок. И у всех на белом полотне, на столь же белом теле ярко выделялись чернеющие кровавые раны. На голове, на груди, у иного на животе – рубленые раны, расплывшиеся по полотну пятна, потеки на бледной коже. У кого-то черная полоса пересекала шею – голова была почти отделена от тела. Полузакрытые глаза смотрели на нее, дрожащие руки тянулись, будто жаждали схватить, но не могли достать сквозь какую-то невидимую преграду.

Это были мертвецы. Те, кто убит злодейским образом, но не погребен по обычаю, не успокоен, не отомщен, кого родичи не кормят в дедовы дни, не приглашают за стол. Но едва Младина это осознала, как первый ужас и растерянность сменился гневом. За каким лешим к ней притащились эти гнилушки! Разве еще не поняли, что с ней шутки плохи?

– А вы чего здесь забыли? – в ярости закричала она. – Кто вас сюда звал? А ну пошли прочь – Ящеру в пасть, в бездну преисподнюю, где солнце не светит, роса не ложится, там вам место пусто до скончания времен!

Мертвая рать дрогнула и подалась назад, будто ее оттолкнула ярость Младины. А она схватила прислоненную к стене метлу, которой мела по утрам избу, и бросилась на покойников, держа метлу обеими руками за конец палки и размахивая прутьями по широкой дуге, как делают ведуньи, пытаясь смести с неба дождевые тучи.

И помогло: толпа мертвецов пошатнулась, и те, кого задели прутья, исчезли, только белые пятна мелькнули. Крича что-то про «бабьи зазоры и ярого волхва», Младина продолжала махать метлой, пока ни в одном углу не осталось ни единой бледной тени. После этого она выронила метлу, села на камень очага и разрыдалась от потрясения. Было холодно, как при большой потере крови, ее колотила дрожь, во всем теле чувствовалась слабость, голова кружилась, а перед глазами мерцали белесые пятна в темноте. Они то наступали, то отодвигались, то тянули за собой в бездну, то грозили поглотить. Под камнем бормотали что-то по-годядски: не то бранились, не то удивлялись.

– Ты жива? – Ее обняли дрожащие руки Угляны. – Погоди, я огонь…

Она застучала кресалом, посыпались искры, запылали тонкие веточки и береста. Посветлело, и Младина испытала громадное облегчение, увидев, что изба пуста – никого, кроме нее и Угляны. О незваных гостях напоминала только валяющаяся метла да сдвинутые лавки и стол.

– Что ты сделала?

– И-и… не зна-аю, – всхлипывала Младина, утираясь подолом сорочки. – Откуда они?

– Из Ящеровой задницы! – в сердцах ответила Угляна. – Не отвязались сестры мои любезные! Видать, всей сворой колдовали, подходы к нам искали. Мстят за Ру… ну, за ту, которую ты там в лесу уложила. – Она не стала называть умершую по имени. – Пробрались все-таки. Целой ратью навалились!

После того случая они приняли меры: уложили вокруг избы веревку кольцом, с навязанными наговоренными узлами, а в узлы завязали обережные травы. Защита помогла, и злобным бабам понадобилось немало времени, чтобы найти способ прорваться. Похоже, всех мертвецов своего рода пригнали!

– Как же ты их… – заикнулась было Угляна, но замолчала.

– Не знаю. Это не я…

Младина уже не удивлялась тому чувству, что в ней порой просыпается иное существо и делает ее руками такие вещи, на которые она сам никогда не была способна. И не могла быть. По крайне мере, навлекая на нее гнев могущественных недругов, избравшие ее давали ей и оружие защиты.