Сокровища Аттилы
Шрифт:
Один из телохранителей слез с лошади, косолапя, подошел к собакам, собрал кинжалы, вытер их, снова взгромоздился на коня. Оказавшись в седле, лениво развалился, темнолицый, с маленькими глазками, невозмутимо погладывая на римлян. Приближенные Аттилы равнодушно переговаривались, словно ничего не произошло. Если бы Диор не знал свирепости Юргута, не видел битвы сотни Узура с бургундами и этой короткой схватки с чудовищными псами, он бы не усмотрел в гуннах ничего воинственного.
А к нему уже спешил потный, перепуганный Светоний, забывший все свои изящные манеры.
— О, какое несчастье! Кто спустил собак? Скажи ему, дорогой Диор, скажи Аттиле, что волкодавы оказались
Аттила с непроницаемым лицом выслушал оправдания претора и, видимо потеряв интерес к происшедшему, обратился к Диору:
— Кто ты?
— Я сын Чегелая! — ответил тот.
Гунны за спиной своего предводителя загомонили, передавая друг другу удивительную новость: «Говорит: он сын самого Чегелая!»
Новость изумила и Аттилу. Он откинулся в седле, уставился на Диора тяжелым пронизывающим взглядом. Тем временем претор шептал юноше:
— Спроси у этого варвара, пожелает ли он расположиться в саду? Там уже приготовлены шатры…
Вечером Диор записал свои впечатления о младшем племяннике Ругилы:
«Аттила несомненно рожден для потрясения народов. Он горделив поступью, мечет взоры туда и сюда и самими телодвижениями обнаруживает высоко вознесенное свое могущество. Говорят, он любитель войн, но сам умерен на руку, очень силен здравомыслием, доступен просящим и милостив с теми, кому однажды доверился. По внешнему виду низкорослый, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазками, с редкой бородой, тронутой сединой, с приплюснутым носом, с отвратительным цветом кожи, он являет все признаки своего происхождения» [76].
2
Великий римлянин и великий гунн шагнули друг к другу. Римляне при встрече обмениваются рукопожатием. Гунны же поднимают раскрытые ладони вверх, обращая их к тому, кого приветствуют. Случилось так, что Аэций, подойдя к гунну, поднял раскрытые ладони, а Аттила протянул ему руку. Оба добродушно рассмеялись, оценив друг друга.
Аэций на правах хозяина начал первым:
— Я привез послание моего императора Ругиле. У правителя римлян нет большего желания, чем видеть гуннов добрыми соседями и надежными союзниками Рима.
Аттила слегка насмешливо возразил:
— Мудрому Аэцию, надеюсь, известно, что нет ничего легче, чем иметь добрые намерения, и нет ничего труднее, чем воплотить их в поступки!
— Да, известно! Как и тебе о том, что последние сто лет Рим не нападал, а лишь защищался!
— Причина этому, Аэций, — слабость!
Они разговаривали, не тая своих мыслей. Величие не опускается до низменной хитрости. Но возвышенная душа видит истину не там, где видит ее здравомыслие. Римлянин горячо возразил:
— Не слабость, дорогой Аттила, отнюдь! А понимание того, что мир стоит значительно дешевле войны, но ценится дороже!
— Не забывай, мудрый Аэций, за победителя расплачиваются побежденные!
— Ты прав. Но нет ни в чем постоянства. Пресыщенность победами расслабляет победителей, а жажда отмщения удесятеряет силы побежденных. Подумай, к чему это приведет. И так было всегда!
Аэций не дождался ответа на свои пророческие слова. Подняв и слегка склонив голову, гунн смотрел куда–то вдаль, как бы слыша отзвуки будущего. Неужели там были лишь несмолкаемые победные кличи его воинов? Наконец Аттила царственно выпрямился, и на его некрасивом лице промелькнула некая торжественная и мрачная мысль. Возможно, именно в это мгновение решилась судьба степняков.
Диор, наблюдая за ними, ясно видел, что они представляют собой две крайности человеческого духа — воплощение высоких помыслов
— Зачитай послание императора! — обратился к нему Аэций.
— «Владыка римских законов, вершитель правосудия и справедливости, непобедимейший принцепс и постоянный август Флавий Плацид Валентиниан отважному и мудрому Ругиле, вождю гуннов и союзных им народов, шлет привет и пожелание благополучия. Стремясь видеть храбрых гуннов не иначе как преданными Риму федератами, мы утверждаем решение сената, а именно: о назначении отмеченного божественными знаками добродетели Ругилы магистром милитум, то есть начальником пограничных войск, кои он сам сформирует из управляемых им племен, с выплатой ежегодного жалованья ему как магистру милитум и его помощникам–тарханам по списку, который Ругила предоставит сенату. Мы полны надежд, что, будучи магистром милитум, доблестный Ругила сокрушит врагов империи и тем обезопасит наши восточные границы».
Цель императора была понятна: превратить гуннов из опасных врагов в надежных союзников, подкупив вождей. Но за явной целью скрывалась тайная: поссорить приближенных Ругилы с остальными, не внесенными в списки. Видимо, император вспомнил так хорошо послуживший когда–то римлянам девиз: «Разделяй и властвуй».
Тотчас понял это и Аттила. Он заявил, что гунны станут федератами Рима, если сенат согласится выплачивать жалованье всему войску Ругилы. Аэций спросил, сколько у Ругилы воинов.
— Императору это нужно знать не из желания выяснить мощь гуннов, но чтобы определить сумму, — объяснил он. — Дело в том, что Рим лишился большей части золота и серебра, выплатив контрибуцию вестготам Алариха [77].
— У Ругилы сорок туменов конницы! — сообщил Аттила.
Гул одобрения пронесся среди тарханов. Ибо делать секрета из цифры, поражающей воображение, не следовало.
Нет во вселенной силы, могущей сокрушить мощь гуннов. Изумление отразилось на лицах советников Аэция. Даже в лучшие времена Рим имел армию в триста тысяч. Потрясенные римляне зашептались. Но кто осмелится проверить истинность названной цифры? Аэций ответил, что решение может принять только сенат.
Официальная часть приема закончилась. По знаку Светония появились музыканты. Вбежали несколько стройных девушек. Одеяниями им служили лишь узенькие матерчатые пояски, прикрывающие бедра и груди. Насколько велико было удивление гостей, можно представить по тому, что их рысьи глаза вдруг сделались круглыми. Где это видано, чтобы перед мужчинами дразняще бегали голые девки? У тарханов разгорелись глаза. Один из них выронил серебряный кубок. Тот со звоном ударился о мрамор пола. Под звуки кифар танцовщицы, грациозно изгибаясь, принялись быстро и ловко перекидывать друг другу шерстяной мяч, посылая окаменевшим гостям воздушные поцелуи. Смуглым гуннам тела девушек казались ослепительно белыми. Покружившись, посмеявшись, они так же быстро исчезли, как и появились.
Только тогда гости зашевелились, похотливо облизываясь, делясь впечатлениями:
— Вуй! Что видели мои глаза!
— Ай, хорошо!
— Тьфу!
— Пусть дадут их нам на ночь!
Аттила прислушивался к восклицаниям тарханов, и какие–то соображения мелькали на его темном лице. Довольный произведенным впечатлением, Светоний спросил его об увиденном.
— Красивое женское тело приятно мужскому взору! — рассудил племянник Ругилы. — Но воина подобное зрелище расслабляет!
Диор перевел ответ и, повернувшись к Аттиле, сказал: