Сокровища горы Монастырь
Шрифт:
И вам нужно очень серьезно подумать, стоит ли ввязываться в эту авантюру. Ваш сосед (повторю, он не так прост, как всем казалось) рискует жизнью, но при этом надеется сорвать банк. С вашей же стороны участие в ней – чистая благотворительность. Тоже с риском для жизни.
Не надо быть ясновидящим, чтобы догадаться, что первой жертвой в этой бойне станет кто-нибудь из вас. Хотя бы в силу вашей очевидной непрофессиональности в подобного рода разборках.
Я умолк. Вениамин Тихонович побледнел. Валерий Петрович недоверчиво посмотрел на меня, но спорить не стал.
– Ты, дядь Валер, прям Демосфен, – проворчал Гриша, недовольный тем впечатлением, которое произвели мои слова на его отца. Лично он уже рвался в бой.
– Вы не правы в отношении Жени, – тихо, извиняющимся голосом проговорил Вениамин Тихонович, – это большой ребенок. И очень больной… И мы лишь хотим помочь ему…
Я ухмыльнулся – этот большой и о-очень больной ребенок обвел вокруг пальца совсем не лохов: «оборотней», Анатолия, братков Мясника, подбивал клинья к моей Галочке. А еще он разнюхал что-то сенсационное. Совсем не хило! Хотя вчера утром лопухнулся и он.
– Будет разумнее, если вы возвратитесь домой и обо всем расскажете в милиции, – поморщился я, проигнорировав их последние реплики. – Такими делами должны заниматься профессионалы. Но… боюсь показаться навязчивым. «Думайте сами, решайте сами – иметь или не иметь». В смысле проблемы.
Поблагодарив их за доброе застолье, я отправился к своей палатке, сделал соответствующие записи в дневнике, полез под подушку за «Униженными и оскорбленными» и… наткнулся на письмо. Красивый женский, явно не Галочкин почерк. Я пожал плечами и пробежал начало письма глазами.
«Hello, чемпион!
Пишет тебе твоя Надюшка. (Ах вот оно что. Это Грише!) Скучаю без тебя. Без твоего голоса, бездонных синих глаз, улыбки, сильных нежных рук. Без твоих незабываемых объятий и поцелуев.
Но только окружающие об этом не догадываются. Весь день я хожу со счастливой улыбкой на губах и с не понятной никому тайной в глазах. И только ночью, глядя на луну в окно или уткнувшись в подушку, позволяю себе вспомнить все снова и снова, помечтать, пофантазировать, а то и всплакнуть от счастья.
Твой взгляд – магнит,Твой голос – кайф,И ток – твои объятья.И это все так нужно мне,Чтоб окунуться в счастье…Стихи вообще стали сыпаться с неба. Просто даже, когда о чем-нибудь думаю, мысль рифмуется сама собой…»
Письмо Грише от Нади. Такая любовь – и… Не устояла перед итальянскими брюками и умопомрачительными подтяжками. И Гриша не изорвал его вчера в клочья, перечитывал на сон грядущий и спал (если спал), положив его под подушку. М-да… Как все сложно. Надо вернуть!
Я прибрал письмо и переключился на Достоевского. Однако вскоре отчасти под действием спиртного и еще больше от бессонных ночей с Галочкой уронил голову на книгу и задремал.
Жребий брошен
Меня не слишком деликатно растолкал Гриша. За ним стояли нахохлившийся Вениамин Тихонович и нервно улыбающийся Валерий Петрович. Похоже, компания приняла судьбоносное решение. Я взглянул на часы – прошло более трех часов. Решение далось им нелегко.
Вениамин Тихонович на правах старшего по возрасту в своей обычной извиняющейся манере промямлил, что как бы то ни было, а оставлять человека в беде нельзя. Даже и по этой жизни. Позже он признался мне, что презирал себя в тот миг за интеллигентскую мягкотелость, за то, что прогнулся и позволил сыну с приятелем уговорить себя на поиск Чернова.
– Поэтому жребий брошен, Рубикон перейден, гордиев узел разрублен! – громогласно объявил Гриша, заглушая сердечную боль и еще более усиливая ужас отца за принятое решение. Валерий Петрович любезно заверил не то меня, не то своего приятеля, что даже при малейшем намеке на опасность ими будет немедленно подключена милиция.
– А теперь, дядь Валер, самое время брать быка, в смысле тебя, за рога, – настырно обратился ко мне Гриша. – Не темни, дядь Валер! Бесполезно! Выкладывай все до конца. Ты ведь как заявился под утро, не спать лег, а поперся куда-то и что-то там разнюхал. Сто пудов! Колись!
Ну жизнь пошла! Не успел толком рогами обзавестись, а кое-кто уже норовит не только потрогать, но и крепко ухватиться за эти самые рога. А то и на шею сесть. Ну, орел! Ну, нахал! Сечет все на лету. А вроде спал как убитый.
Что ж – люди они взрослые, решение приняли самостоятельно, вопреки моим предостережениям. Я умываю руки и снимаю с себя всякую ответственность за их деятельность и самодеятельность. У нас демократия! Лично я торопиться не буду.
– Договорились! – ухмыльнулся я, подмигнув Грише, и незаметно сунул ему письмо. – Гулять так гулять, как говаривает моя бабуля!
И привел их на Тихонов луг.
– А теперь, по русским обычаям, отгадайте-ка, добрые молодцы, три загадки! – ухмыльнувшись и воздев глаза к небу, торжественно проговорил я. – Загадка первая: какие папиросы курит Чернов?
– Легко! – беспечно отозвался Гриша. – «Петр Великий»! А еще Женек любит горький шоколад, крепкий кофе и… Настю. Я знал его, как свои пять пальцев!
– А вот я и свои пять пальцев толком не знаю, – пожаловался Вениамин Тихонович, посмотрев на руки.
– Это правильный ответ! – объявил я, подражая голосу и манере поведения Марии Киселевой в ток-шоу «Слабое звено», и продолжил: – Загадка вторая! Что могут означать три коряво начертанные белой масляной краской на черном приборе «Щ. с. ш.»?
Вениамин Тихонович недоуменно, потом встревоженно посмотрел на меня. В его глазах промелькнула какая-то догадка. От человека, не имеющего представления о своих пяти пальцах, я этого не ожидал.
– А вот этот вопрос мне по силам, – не вполне уверенно проговорил он. – Возможно, это Щебетовская средняя школа. А что?
– Это правильный ответ, – бесстрастно произнес я, проигнорировав вопрос. – Загадка номер три! Какую, добрые молодцы, песню чаще всего пел ваш сосед?
Добрые молодцы переглянулись.