Сокровища Перу
Шрифт:
— А сами вы будете участвовать в сражении?
— Конечно! Я не могу отстать от других.
— В таком случае и я хочу быть возле вас; я не могу спокойно сидеть со старцами, женщинами и детьми в то время, когда вы будете подвергать свою жизнь опасности, будете, может быть, нуждаться в чьей-нибудь спасительной руке! Нет, нет! Я не могу!
— Да почему же нет? Разве я вам так дорог, Бенно?
— Да, — сказал юноша, — за всю свою жизнь я никогда еще не встречал человека, к которому меня бы так неудержимо влекло, как к вам, кого бы я сумел так
Сеньор Эрнесто ничего не сказал, но, обняв голову мальчика обеими руками, запечатлел на его лбу долгий, горячий поцелуй.
Между тем добровольцы длинной цепью осторожно пробирались между полуразвалившихся хижин вслед за кузнецом, которому дорога была отчасти знакома.
Все эти бесчисленные дворы и дворики, проулки и закоулки, соединяясь между собой, в конце концов имели выход через широкие ворота большого каменного дома, выходившего фасадом на улицу, также как и другой, смежный с этими воротами дом. Дома эти, как оказалось, были превращены в караульную гауптвахту, а в воротах сооружена была баррикада из сучьев терновника, между которыми были наложены котлы, горшки и разная хозяйственная утварь, которая при первом прикосновении к этой баррикаде должна была наделать шуму и грохоту.
Это было серьезное препятствие, и добровольцам волей-неволей пришлось остановиться.
— Что теперь делать? Ведь это загремит так, что мертвых разбудит! — сказал кузнец. — Слышите, по ту сторону баррикады, кажется, на крыльце дома, переругиваются испанские солдаты!
— Что делать! Надо выждать момент, когда наши союзники-индейцы ворвутся со своим потрясающим воинственным криком в западные ворота города и когда все главные силы испанцев устремятся туда, тогда это все пройдет незаметно! — сказал Бенно.
— Да! Это дельная мысль!
Теперь добровольцы остановились в каких-нибудь десяти шагах от баррикады. Перед ней на мостовой расположилась кучка испанских солдат, всего человек двенадцать, с коротенькими трубками в зубах и играющих в карты, несмотря на строжайший запрет.
Их освещал тусклый фонарь, а голоса их и даже разговор добровольцы могли слышать от слова до слова.
— Ребята, там что-то шевелится! — вдруг сказал один из них, бросая свои карты.
Все прислушались.
— Пустяки, это, верно, крысы, они с голоду разбрелись по всему городу!
Затем все снова стихло, только крупные капли дождя однообразно шлепались о мостовую, да возгласы картежников нарушали всеобщую тишину.
Вдруг воздух огласился страшным, пронзительным, оглушительным криком индейцев.
— Ребята! Нападение! — воскликнули солдаты, бросая свои карты. — А вот и сигнал, это от западных ворот!
В следующий момент прискакал ординарец с приказом от главнокомандующего. Затрещал барабан, и весь караул с офицером во главе, бегом направился к западным воротам, оставив у баррикады одного часового.
— Пора! — крикнул кузнец.
Добровольцы кинулись на баррикаду. Первым прокладывал себе
— Нападение! Измена! — закричал часовой и хотел было бежать, но в этот момент крик его был услышан товарищами. Солдаты гурьбой высыпали на улицу из домов, обращенных в казармы; со всех сторон раздалась барабанная дробь и звуки сигнального рожка.
Но баррикада уже пала, и кузнец, пробивая себе дорогу прикладом ружья, размахивая направо и налево, ворвался в город и в несколько прыжков очутился в своей кузнице, где на прежнем месте лежали и его увесистый молот, и громадные гвозди, которые он захватил с собой.
— За мной! — крикнул он кучке индейцев, уже ворвавшихся в город, и бегом бросился к орудиям.
Среди артиллеристов при неожиданном появлении неприятеля с той стороны, откуда его никак не ждали, произошел страшный переполох; прислуга растерялась, настоящего энергичного и распорядительного командира не оказалось, лафетов не было под рукой, так как рассчитывали только устрашить неприятеля несколькими залпами. И вдруг в темноте, точно из-под земли, выросли эти индейцы, своим оглушительным и воинственным криком вселяя страх и ужас в сердца испанских артиллеристов.
С громким криком «ура!» раздались оглушительные удары молота, и одна пушка была заклепана, приведена в негодность, за ней — другая, третья и так до последней.
Кузнецу никто не оказал сопротивления, да к тому же индейцы своими длинными копьями, луками и стрелами обеспечивали ему полную безопасность.
Ворвавшиеся вслед за кузнецом добровольцы осыпали орудийную прислугу градом пуль, так что теснимые со всех сторон артиллеристы вынуждены были оставить поле битвы, оставив свои орудия неприятелю.
У западных ворот испанцы тоже были побиты, и громадный отряд индейцев ворвался в город. Битва уже завязалась на улицах города; почти повсюду шел рукопашный бой.
Впереди всех, не видя ничего перед собой, рубился Рамиро, упорно прокладывая себе дорогу, почти бессознательно вонзая холодное лезвие в грудь того, кто стоял на его пути. Но за одной преградой, как из-под земли, вырастала другая. Силы Рамиро истощились, и он, пошатнувшись, чуть не упал на землю. Педрильо, случайно очутившийся подле него, успел вовремя поддержать Рамиро и оттащить в сторону.
— Сеньор, сеньор, не падайте духом! Мы побеждаем, наши берут верх! — утешал он его.
Действительно, испанцы отступали шаг за шагом все дальше и дальше в глубь города, от окраины к центральному, более высоко лежащему кварталу города. Теперь уже образовались две сплошных группы неприятелей, которые дрались друг с другом. За спиной сражающихся, там, где прошел бой, из всех домов выходили горожане, вооруженные косами, топорами и дрекольем и присоединялись к своим защитникам, а женщины и дети спешили к колодцам с самой разной посудой, чтобы утолить наконец мучившую их жажду и облегчить страдания больных и раненых.