Сокровища Перу
Шрифт:
С этими свежими силами, слившись в одно, ожили и воспрянули духом истомившиеся и уже обессилевшие добровольцы, и бой закипел с новой силой.
Генерал Мартинец сердечно приветствовал добровольцев и индейцев, воздавая должное их мужеству и героизму и ласково ободряя всех. Невзирая на беспрерывный огонь неприятельских ружей, перуанским солдатам удалось-таки ворваться в монастырскую ограду, и теперь в этой священной ограде закипел беспощадный рукопашный бой. Свежая, бодрая, постоянно воодушевляемая своим командиром перуанская пехота всюду теснила испанцев. Вскоре они были прижаты к самой стене и искали спасения во внутренних помещениях и коридорах монастырского здания. Здесь, где всегда раздавались только слова благословения, славословия и прощения или слова раскаяния и утешения, теперь лилась кровь, брат шел на брата, слышались стоны и проклятия. Но вот перуанцы стали замечать, что враги их заметно убывают, точно исчезают куда-то, и наконец обнаружили, что испанцы, как кошки, один за другим, бросая оружие и патроны, бежали, выскакивая из окна одной отдаленной кельи на задний двор монастыря. В этом дворе, как раз напротив окна, были приставлены к стене ограды несколько лестниц, по которым эти беглецы проворно взбирались, чтобы, добравшись до верха стены, спрыгнуть вниз, прямо в воду примыкавшего к монастырской стене горного озера и бесследно исчезнуть.
Этих бегущих солдат, думавших единственно о спасении своей жизни, даже не преследовали. Куда только ни падал взгляд, всюду мелькали бегущие испанцы, забывшие о долге и чести и спасающие только свою шкуру.
Когда в ограде и здании монастыря не осталось уже ни одного испанца, генерал Мартинец приказал подобрать всех убитых и раненых и вынести их за монастырскую стену, затем, отыскав единственного монаха, брата привратника, поручил ему передать настоятелю, что неприятель окончательно вытеснен из монастыря, что тишина и спокойствие водворены в святом месте, и что ни один враг не посмеет более явиться сюда.
Потом и сам он со своими солдатами покинул монастырь и вернулся в город. В монастырском дворе осталось только три посторонних человека: Рамиро, Бенно и сеньор Эрнесто. Они в числе первых ворвались в ограду, а затем проникли и в само здание. Теперь, когда все вокруг утихло, Рамиро оставалось только задать один последний вопрос, которым должна была решиться его судьба.
Но странное дело: теперь, когда все препоны и препятствия были устранены, теперь, когда уже ничто более не мешало ему достигнуть желаемого, на душе у него не было и тени радости или торжества; нет, напротив, точно камень лежал на душе и мешал ему жить и дышать.
— Ну, теперь оставьте меня на время одного, — сказал глухим, подавленным голосом, — вскоре мы увидимся, а пока до свидания, друзья! Не правда ли, здесь ужасно холодно? — добавил он и вздрогнул всем телом.
— Послушайте, Рамиро, позвольте мне идти с вами!? — участливо сказал сеньор Эрнесто.
— Нет, нет! Я должен пойти один, что-то говорит мне, что меня ждет нечто такое, чего я сейчас не могу выразить, но одно предчувствие будущего уже гнетет меня… Прощайте еще раз… благодарю за все…
Он крепко пожал руки своим друзьям и пошел не своим обычным твердым и решительным шагом, а как бы в полусне. Он шел по коридору, стучался то в ту, то в другую дверь… до тех пор, пока, наконец, одна из этих дверей не отворилась, и какой-то монах молча и удивленно взглянул на стоявшего перед ним человека с бледным, растерянным лицом и запавшими глазами.
— Что тебе надо, незнакомец? — спросил монах.
— Меня ожидает отец настоятель, брат Альфредо, доложите ему обо мне, добрый брат! — прошептал Рамиро дрожащими губами.
— Нет, я не верю, чтобы это мот быть ты! Тот, которого ждал наш настоятель, ждал так страстно! О, это какая-то злая, насмешка!
— Что? Насмешка!.. Ах, да, я теперь понимаю: он ждал меня и день и ночь, он молил Бога, чтобы я пришел к нему, когда он был еще жив, а теперь, когда я пришел к нему, смерть… беспощадная смерть похитила его с земли… да?..
— Кто, кто сказал тебе это? Ведь мы только что закрыли ему глаза, и его лицо еще не охладело!..
— Дайте мне взглянуть на покойного! — тихо сказал Рамиро совершенно спокойно.
Монах молча кивнул головой, неслышными шагами пошел вперед по коридору и отворил дверь в большую, всю затянутую черным сукном горницу с каменным плиточным полом. Единственным украшением ее было большое изображение Христа, простирающего вперед свою благословляющую десницу. Монахи, лежа на голых плитах пола, тихо молились, а посреди комнаты на скромном катафалке лежало тело только что умершего монаха. При появлении Рамиро только один из монахов поднял голову и взглянул на дверь.
— Кого ты привел сюда, брат Якобо?
— Это тот, кого он ждал, брат Луиджи, — сказал тихо проводник Рамиро, — он пришел, но поздно! — и молодой монах зарыдал.
Кругом раздавались подавленные рыдания, только покойник лежал со спокойным, бледным лицом, скрестив на груди исхудалые руки, в черной бархатной шапочке, из-под которой спадали на плечи седые, как серебро, кудри.
Рамиро со скорбью глядел на это мертвое лицо, когда брат Луиджи подошел к нему и тихо спросил:
— Узнаешь ты меня, Рамиро?
Тот молча кивнул головой.
— Много воды утекло, много горького и тяжелого пережито и камнем лежит на душе. Ах, как он страдал, как томился, как ждал тебя; как просил Бога, чтобы ты снял с него твое проклятие, как молил!
— Мое проклятие! — насмешливо сказал Рамиро. — Да разве оно когда-либо имело какую-то цену! Проклятие грешника! Но, может быть, это страшное слово все же имело свое значение в глазах Праведного Судьи?
— Скажи, снял ты с него проклятие? Скажи, Рамиро!
— Ах, да! Да! Снял, конечно, давно снял!
Лучи радости осветили на мгновение скорбное лицо монаха.
— Ну, слава Богу! Он, который читает в наших сердцах самые сокровенные наши мысли и помыслы, упокоит теперь душу Альфредо в царствии своем, а ты, бедный друг мой, вступи во владение наследством твоих отцов!
— Наследие! Мое наследие? Ты говоришь о сокровищах Фраскуэло?
— Да, конечно, они по праву твои!
— Так, значит, покойный перед смертью поручил тебе передать мне?..