Сокровища «Третьего Рейха»
Шрифт:
А перед этим продавал девушек в гаремы аравийских властелинов.
Эту половину жизни Франца Ангела, когда он после войны продавал девушек в гаремы, отодвинули на процессе на второй план не потому, что выглядела бледно на фоне дыма крематориев, а потому, что Ангел умело спрятал концы в воду, и обвинить его можно было только в продаже партии француженок.
Теперь Карл знал, каким бизнесом занимался отец на Ближнем Востоке, почему они так редко виделись и почему отец так нежно относился к матери, хотя и развелся с ней. Мать только теперь подтвердила Карловы догадки: фиктивный
Мать понимала тревогу сына, хотя у нее были твердые взгляды, сформировавшиеся, как понимал Карл, еще когда жила рядом с концлагерем.
Она почти не разговаривала с сыном во время процесса, но однажды, поймав Карлов тревожный и вопросительный взгляд, попробовала успокоить его.
— Если бы мы победили, — произнесла убедительно, — все, что сделал твой отец, квалифицировалось бы как доблесть. Он был дисциплинированным офицером и выполнял волю своего начальства. Мы проиграли, и твой отец — одна из жертв нашего поражения.
У Карла округлились глаза. Он знал, что мать — практичная женщина, более того, как говорили знакомые, — деловая, но вместе с тем она всегда была обходительна с соседями, нежна к нему, вообще считалась уважаемой женщиной — и вдруг такое!
Очевидно, мать почувствовала, что переборщила, поскольку сразу же пошла на попятную:
— Думаю, твоему отцу было нелегко… Тогда он как бы замкнулся в себе и… И вообще все это похоже на кошмарный сон…
Но Карл понял, что мать так же лицемерила с ним, как и отец.
Однажды за завтраком у них с матерью состоялся разговор о деньгах.
Карл спросил:
— Сколько у тебя в банке?
Беата наливала себе кофе. Рука ее слегка задрожала, однако мать не пролила кофе, нацедила полную чашку и спокойно поставила кофейник. Взглянула на Карла из–под опущенных ресниц.
— Зачем тебе, мой милый?
— Так… Просто интересно… Я спросил про деньги лишь для того, чтобы знать, от чего я отказываюсь.
Он думал., что мать смутится, по крайней мере начнет его уговаривать или постарается уйти от этого разговора, но он плохо знал свою мать, он, журналист Карл Хаген, который, как и все молодые журналисты, считал себя человековедом.
Мать не отвела взгляд, но спросила тихо и мягко!
— А почему ты уверен, что есть от чего отказываться?
Такого поворота Карл не ожидал. Пожал плечами, ответил растерянно:
— Ну… Я считал, что у нас есть какие–то деньги… И отец намекал… — Вдруг осекся: он все же произнес это слово «отец», хотя только что отрекся от него. Но мать, к счастью, не заметила этого. Поправила скатерть и произнесла:
— Возможно, у меня и есть какие–то деньги, и я буду поддерживать тебя. Но ты сможешь рассчитывать на капитал только после моей смерти.
Беата давно приняла такое решение. Вернее, оно не было окончательным: убедившись в деловых способностях сына, она отдала бы ему капитал, ну, не весь, хотя бы часть, но не сейчас… Растранжирит
Внимательно посмотрела на сына — гордый и независимый. Эта мысль принесла удовлетворение, хотя, конечно, поведение Карла вызывало раздражение.
А Карл сидел, уставившись в пол, и не знал, что сказать. Он принял решение отречься от отцовских денег, поскольку от них на расстоянии пахло преступлением: каждый порядочный человек отказался бы от них, а Карл считал себя порядочным, более того, прогрессивным, иначе и быть не могло — он работал в либеральной бернской газете, вел театральные обозрения и, говорят, добился явных успехов на этом поприще: в театрах с ним считались, даже побаивались его острых рецензий. Но Карл сам себе не признался, что подтолкнуло его к сегодняшнему разговору с матерью. Вернее, он знал что — перспектива получить двадцать миллионов марок. Именно эта цифра была написана на клочке бумаги, вложенном в отцовское письмо, которое Карл получил однажды одновременно с сенсационным известием прессы об аресте Франца Ангела. В конверте также лежала записка: отец просил Карла сохранить этот клочок бумажки — и все.
Тогда Карл не придал значения этому письму. Равнодушно посмотрел: напечатанные на машинке три фамилии, пометки карандашом через весь листок.
«Наверно, деловая бумага», — подумал он. Немного удивился, почему отец прислал ее именно ему, ведь раньше никогда не посвящал сына в свои дела.
Карл спрятал письмо в стол и вспомнил о нем позже, когда процесс приближался к концу и стали известны некоторые подробности отцовской поездки в Австрию. Выяснилось, Франц Ангел нацелился на спрятанные в «Альпийской крепости» фюрера эсэсовские сокровища. И не без успеха. Журналисты пронюхали, что он со своими подручными нашел контейнер с секретными документами главного управления имперской безопасности, среди которых находились списки так называемых «троек».
Карл и раньше слыхал об этих «тройках». В конце сорок четвертого года эсэсовцы переправили часть награбленных ценностей в Швейцарию, положив значительные суммы на зашифрованные счета. Каждый член «тройки» знал две цифры из шести. И больше ничего! Списки «троек» в одном экземпляре хранились у шефа главного управления имперской безопасности обергруппенфюрера СС Эрнста Кальтенбруннера.
Одну из этих «троек» знал теперь бернский журналист Карл Хаген. Сомнений не было — отец успел изъять из контейнера документ и переслать его сыну.
Карл догадался об этом, сидя в редакции и читая очередной репортаж о процессе. Поняв, что имеет ключ к эсэсовским сокровищам, разволновался. Во–первых, мелькнула мысль: грязные деньги, необходимо немедленно сообщить об этом, отдать их. Но сразу остановил себя: зашифрованный счет… Банк — государство в государстве, он пошлет ко всем чертям того, кто не назовет все шесть цифр. Банк не интересует, кто положил деньги. Каждый из «тройки», обозначенной в списке, привлечет Карла к ответственности, только посмеется над ним: выдумка, бред, клевета!