Сокровища Валькирии. Страга Севера
Шрифт:
— Что с тобой? Что с тобой, милый? — исступлённо приговаривала она. — Ну, вставай! Вставай!.. Что ты лежишь, земля холодная!
Мамонт оттащил её от мёртвого, усадил на землю, но проводница рвалась назад, бесслёзно всхлипывая. Он ударил её по щеке, затем обнял и крепко прижал к груди. Она натужно пошевелилась, стараясь вырваться, как пойманная птица, и медленно затихла.
Несколько минут они сидели неподвижно, пока холодный ветер не остудил разгорячённые бегом мышцы и не растрепал по земле зелёные денежные бумажки. Проводница опомнилась, — вскочила на ноги.
— Тебе нужно уходить! —
— Дара! — позвал он, понимая, что перед ним совершенно другая женщина.
— Я не Дара! — закричала она. — Иди отсюда! Уходи!
— А ты?
— Мне нужно остаться здесь! Он выбросился из моего вагона.
— Я тебя не оставлю! — заявил Мамонт и взял её за руку. — Уйдём вместе. Он всё равно мёртв!
Он потащил проводницу за руку, и первые метры она сопротивлялась, рвалась назад. Только теперь он заметил, что она стоит босая на холодной, мёрзнущей земле. Мамонт схватил её на руки и понёс. Сломленная, она лишь тихо плакала и повторяла:
— Он же ехал в моём вагоне. Я отвечаю за него! Как ты не можешь понять? Он же ехал в моём вагоне…
Хватило мгновения, чтобы понять всю технологию ритуального убийства: кольцо струны сдавило горло под нижней челюстью, и сидевший на спине палач даже не напрягал рук, затягивающих петлю. Они знали уязвимое место, где человеческая жизнь, как подземный родник, выбивалась из толщи на поверхность…
— Снимите! — вдруг сказал кто-то, стоящий над головой. — Для плебея это слишком роскошно.
Кольцо расслабилось, струну сдёрнули с шеи. Двое в масках рывком поставили полковника на ноги. Прямо перед собой он увидел того, от которого зависела сейчас жизнь и смерть. Сквозь прямоугольный вырез маски смотрели малоподвижные, пристальные глаза. Так смотрят хирурги перед тем, как начать операцию…
«Ассистенты» ждали команды, удерживая полковника за руки, взятые на излом.
— Позволим ему сделать это самому, — проговорил «хирург».
Он неторопливо взял со стола пистолет Арчеладзе, загнал патрон в патронник и, вытащив обойму из рукояти, швырнул её, не глядя назад. Полковник, только освободившийся от струны, поймал себя на мысли, что в эти решающие секунды продолжает анализировать поведение и слова убийц, продолжает вести никому не нужное следствие. А они, то ли играя благородных, то ли соблюдая ритуал, не спешили без всяких хлопот умертвить жертву. Полковник заметил в глазах «хирурга» какое-то профессиональное наслаждение от этой медлительности.
— Если вы верующий, даю вам время прочитать молитву, — проговорил он. — Можете написать письмо.
— Напишу письмо, — сказал полковник.
— Только без излишеств, — предупредил «хирург». — Иначе адресат его не получит.
— Понимаю…
— Проводите в комнату, — распорядился он. «Ассистенты» ввели Арчеладзе в кабинет, усадили за письменный стол, включили лампу. «Хирург» положил пистолет на край стола.
— Даю вам полную самостоятельность.
Палачи вышли, притворили за собой дверь. В зале громко заработал телевизор: по ночной программе шла какая-то порнуха, голос переводчика был нудный и неприятный.
Прислушиваясь
И даже сейчас он продолжал беспрерывно анализировать ситуацию! Они давали самостоятельность, чтобы самоубийство выглядело естественно: человек написал письмо — что-то вроде «в моей смерти прошу никого не винить» — и пустил себе пулю в лоб… Так и выглядели многие самоубийства, будто заразная болезнь, охватившие государственный аппарат, особенно с девяносто первого года.
Наверное, «хирург» вот так же точно приходил ко всем…
Арчеладзе остановил взгляд на пистолете. Абсолютно холодный рассудок не подчинялся ситуации, душа не вздрагивала от близости смерти. Он держал ручку, занесённую над листом бумаги, а думал о том, что быть задавленным струной — это особая честь, воздаваемая по положению жертвы либо по каким-то иным ритуальным соображениям. А он — плебей, которому хватит одного патрона…
Он вдруг откинул ручку, явственно представив себя мёртвым.
За стеной нудил голос переводчика, напоминая метроном, отсчитывающий срок жизни: телевизор включили, чтобы заглушить звук выстрела… Полковник огляделся. В кабинете был обыск, но какой-то беглый, поверхностный. Возможно, Арчеладзе помешал своим приходом или этих искусных палачей не очень-то интересовала личная жизнь жертвы. Они знали о полковнике всё…
Взгляд его зацепился за дверцу шкафа в мебельной стенке, куда был вмонтирован сейф. Поражаясь своей расчётливости, он достал ключи, глядя на входную дверь, спокойно открыл шкаф и потянул сначала карабин. Однако рука помимо воли отставила его и легла на ложе арбалета. Всё это он делал не глядя, на ощупь — внимание было приковано к двери…
Механизм натяжения тетивы работал от небольшого усилия левой руки, а правая тем временем уже вкладывала короткую пластмассовую стрелу со стальным сверкающим наконечником.
Ничего они не знали о жизни полковника! Как, впрочем, он и сам ничего не знал о ней, Бог весть почему купив однажды этот арбалет. Дорогая игрушка была совершенно не нужна ему и стояла несколько лет невостребованной. Помнится, от неё загорелись глаза у Воробьёва, и ведь почему-то не отдал тогда, хотя намеревался…
Нелогичность его жизни теперь спасала саму жизнь.
Направив арбалет на дверь и не вставая с кресла, он взял пистолет, приставил ствол к мягкому подлокотнику и выстрелил. Затем ударом сшиб настольную лампу и затаился в темноте.
Через несколько секунд дверь отворилась, и в светлом проёме показалась чёрная фигура кого-то из палачей. Он сделал несколько шагов вперёд — полковник надавил спуск.
Поющий звук тетивы напоминал звон гитарной струны. Вошедший упал на живот, руки заскребли по паркету. Арчеладзе спокойно перезарядил арбалет, не меняя положения, — за стеной орал телевизор. В дверном проёме показался ещё один — чёрные маски-чулки, натянутые на голову, делали их совершенно неотличимыми друг от друга. Полковник дал ему возможность переступить порог и выстрелил. Палач упал на колени, скрючился и замер, прислонившись боком к шкафу. В тот же миг телевизор смолк. Полковник вскочил с кресла и с арбалетом наперевес пошёл к двери, умышленно стуча ботинками.