Сокровище тамплиеров
Шрифт:
Сама церемония произвела на Андре странное впечатление. Отчасти она походила на тот обряд посвящения, который ему довелось пройти несколькими годами раньше, при вхождении в братство Сиона. Но хотя эта церемония была более помпезной и торжественной, он не ощутил, что на него снизошло откровение, какое снизошло во время вхождения в братство.
«Похоже, — подумал Андре, — ритуал разработали люди, желавшие придать многозначительность тому, за чем в действительности немногое стой».
Этим объяснялись и некие формальные тайные обряды, вершившиеся в полутьме, и уйма молитв и заклинаний, которые в облаках благовоний читали нараспев храмовые священники. Место действия освещалось лишь одной-двумя свечами, но Сен-Клеру было совершенно ясно, что за покровом таинственности на самом деле ничего не кроется. Церемония посвящения представляла собой зрелище, предназначенное вызывать испуг и благоговейный трепет у пассивных участников ритуала — тех, кто проходил посвящение.
К тому времени, как долгая череда церемоний осталась позади, вновь посвящённые были ошеломлены и подавлены кажущейся грандиозностью ритуала. Если что-то в церемонии и казалось им непонятным, они верили, что сие сокровенное таинство со временем раскроется им через молитву и созерцание, ведь в их будущей жизни уже не останется места для мелкого, суетного и фривольного.
В те редкие моменты, когда послушникам всё-таки удавалось украдкой, вполголоса, обменяться впечатлениями о своей новой жизни, бывшие кандидаты пытались сделать вид, будто всё не так страшно, как представлялось. Они говорили, что каждый монах ордена испытывает те же самые походные тяготы. Но, конечно, это было не так. На самом деле период послушничества был сопряжён с особо суровыми испытаниями, ибо предназначался для проверки и безжалостного отсева тех, кто не годился для предстоящей монашеской жизни.
Андре предупредили об этом заранее, и он был исполнен решимости не спасовать перед трудностями, подавить в своей душе любое недовольство и пройти это чистилище до конца. Он твердил себе, что готов к любым испытаниям, каким только могут подвергнуть его строгие начальники, ревнители жёсткой дисциплины, и твёрдо решил мгновенно и неукоснительно повиноваться каждой команде, пусть она и покажется ему нелепой или унизительной.
В свободное время, хотя его оставалось очень мало, Андре выучил наизусть обширные разделы устава Храма, сотни параграфов с номерами и подразделами; тут юноше очень помогло умение читать. Он твёрдо следовал избранному пути, хотя это стоило немалых усилий и порой трудно было поверить, что в походных условиях к послушникам предъявлялись не обычные, а более мягкие дисциплинарные требования.
Потребовалось пять дней, чтобы после должных приготовлений вывести армию из Лиона и с раскинувшихся близ города полей. В первый же день, не выдержав тяжести множества людей и повозок, рухнул мост через Рону, и под его обломками нашли смерть сотни человек.
Ричард был вынужден потратить ещё три дня, собирая лодки и ялики на много миль вверх и вниз по реке, чтобы переправить на южный берег оставшиеся войска. После чего, двигаясь фронтом шириной в три мили и проделывая в удачные дни по двенадцать миль, шестидесятитысячное войско Ричарда за восемь дней марша на юг добралось до городка Авиньон, откуда выступило в Экс, лежавший на расстоянии ещё одного дневного перехода. И, как ни удивительно, в пути к армии продолжали присоединяться добровольцы.
Вечером восьмого дня похода Андре Сен-Клера, не вдаваясь в объяснения, взяли под стражу братья-сержанты по приказу наставника послушников. К полному изумлению тех товарищей Андре, которые стали свидетелями этой сцены, юноше заломили руки за спину и, не дав даже возможности собрать скудные пожитки, заковали в оковы и увели.
Следующие несколько часов Андре провёл под усиленной охраной в одной из четырёх передвижных тюрем, всегда сопровождавших в походах большие отряды храмовников. То была стоящая на повозке крепко сколоченная деревянная будка без окон, с забранным железной решёткой вентиляционным отверстием. Никто не сообщил молодому человеку, почему его схватили, в чём его обвиняют, и он невольно чувствовал смятение и свинцовую тяжесть в желудке. Пробыв послушником Храма менее двух недель, он уже усвоил, что не имеет никаких прав и не может подать голос в свою защиту, не может протестовать против несправедливого обращения.
Посреди ночи, после бдения и задолго до заутрени, Андре в кромешной тьме вытащили из узилища и привели в шатёр маршала, где при свете факелов собрался рыцарский трибунал. Брат Жюстин, наставник послушников, предъявил юноше обвинение. Он зачитал полное имя Сен-Клера — только имя, не титул — по свитку пергамента, на котором красовалось несколько вычурных, официального вида восковых печатей. Потом брат Жюстин поднял голову и молча смерил Андре взглядом. Молодой человек держался прямо, не опуская головы, стараясь не дрожать от предельного напряжения. От стоявшего в четырёх шагах брата Жюстина, аскетизм которого не позволял ему опускаться до умывания, несло смрадом. Монах угрюмо сутулился, его нижняя губа отвисла, просторная верхняя мантия не могла скрыть пухлого брюшка.
— Андре Сен-Клер, вы обвиняетесь в измене и преступлениях настолько ужасных, что они сводят на нет все преимущества, на которые вы могли иметь официальное право благодаря принадлежности к нашему великому ордену.
Брат Жюстин склонил голову, внимательно перечитывая свиток.
— И всё же могут иметь место некоторые сомнения, — продолжал он. — Мелкие сомнения, касающиеся деталей выдвинутых против вас обвинений.
Он резко опустил свиток, так что пергамент снова свернулся, и монах принялся скручивать его поплотнее.
— Вас под стражей доставят в Экс, в Дом командорства Храма, где вы ответите на предъявленные обвинения. Ибо, пока у вас существует хотя бы ничтожная надежда доказать свою верность обетам, данным при вступлении в орден, и ложность обвинений, такая возможность должна быть вам предоставлена. Да поможет вам Господь. Уведите его.
Больше никто из трибунала не промолвил ни слова, но, повернувшись, Сен-Клер увидел в глубине шатра, позади судей, знакомое лицо одного из претендентов, проходивших вместе с ним обряд посвящения. Даже в столь несусветную рань этот малый выполнял какое-то поручение маршала. Послушник отвернулся, не поднимая головы, но Андре был убеждён, что тот не пропустил ни слова из только что сказанного. Сен-Клеру, правда, показалось странным, что брат Жюстин не заметил послушника и не выставил его вон перед началом судилища, но Андре было не до того, чтобы строить догадки. Один из стражников взял Андре за локоть, вывел наружу, и в свете факела юноша снова увидел повозку с передвижным узилищем, в которую была впряжена крупная лошадь.
Конвоиры толкнули его вперёд, потом подняли и пихнули, почти швырнули, в будку, где он упал на колени в углу. Тяжёлая дверь за спиной Андре захлопнулась, и повозка, покачиваясь, тронулась в путь.
Молодого рыцаря охватила слабость, он дрожал, колени его ослабели, и ему пришлось отчаянно бороться с рвотными позывами. Сердце его сковывал ужас. Единственное, что могло прийти в голову Андре, когда он пытался догадаться, в чём его вина, — это что вопреки вероятности всплыли клеветнические наветы трёх уже мёртвых священников и его опять обвиняют в убийстве.
Он попытался успокоиться, начав твердить вслух «Paternoster» — «Отче наш»; эту привычку он невольно усвоил, став послушником Храма. Андре выбросил из головы всё, кроме монотонного повторения слов, и вскоре разум его впал в оцепенение. Сен-Клер машинально перебирал пальцами узелки молитвенного шнура, пока не повторил молитву столько раз, сколько требовалось, — сто сорок восемь.
День ещё не кончился, малые размеры будки не позволяли прилечь, а тряска на ухабистой дороге не давала заснуть сидя, поэтому бедняге не осталось ничего другого, кроме как снова взяться за узелки и начать читать молитву.