Соль чужбины
Шрифт:
— Вы — опасный человек, — продолжала Ксения. — Ваши таинственные исчезновения и появления, связи, знакомства. Я должна подумать, оценить все. Лучше вы рассказывайте о себе. Только правду! Иначе станем пить кофе молча. Столько вранья кругом. Все только и делают, что обманывают друг друга. Иногда без всякого повода и нужды, так просто. Вы, конечно, офицер? Я ничуть не удивлюсь, если сейчас окажется, что вы служили с кем-то из моих братьев.
— К сожалению, я не офицер и не имел чести служить с вашими братьями.
— Да, а вот вам лимон и джем. Клубничный! Его обожает княгиня Вера. А вы любите?
— Очень. Он пахнет детством.
— Итак? — очень серьезно сказала Ксения. — Я жду. Будете рассказывать?
— Обязательно. Правду и только правду —
— Как это понять?
— Правда, связанная лишь с моей жизнью и не могущая повредить другим.
— Я не очень понимаю вас, таинственный незнакомец, но продолжайте: пусть сегодня все будет, как у Дюма или Майн Рида.
— Пусть будет как у Дюма, — покорно согласился он. — Разрешите выпить за ваше здоровье?
— Разрешаю. И одновременно за ваше.
Они чокнулись, глядя друг другу в глаза.
— Дорогой Альберт Николаевич, дорогой Альберт Николаевич. Теперь нам остается выпить еще и за то, что вы снимете, наконец, свою опереточную маску.
— А вы злая.
— Что поделаешь — жизнь такая, господин Венделовский.
— Да-c... Ну, так слушайте, Ксения Николаевна. Я понимаю, заставлять вас гневаться — опасно, — и он начал говорить о своем детстве на Васильевском острове, об отце — известном докторе, о начале дипломатической карьеры, оборванной революцией и арестом ЧК в Киеве, когда он пробирался на юг, чтобы отдать себя на службу Добровольческой армии. Его быстро выпустили: обличительных материалов против него не имелось, к тому же, по случайности, комиссар оказался петербуржцем и знал профессора Венделовского. Его освободили, взяв подписку не воевать против Советов. Он оказался один, без денег — даже часы и перстень при аресте пропали, — в чуждом городе. И тут вспомнил, что один из его друзей и коллег по министерству иностранных дел, некто Петр Куракин, удравший из Петрограда еще в начале марта, — киевлянин. Найти кого-либо из семейства графа Куракина оказалось делом простым. Он был обласкан матерью Петра Татьяной Георгиевной (Петр, избежавший большевистского ареста, к тому времени служил в Одессе, был связан с французской миссией) и, получив рекомендательное письмо к генералу Врангелю, счастливо добрался до Севастополя, где милостиво был принят самим главнокомандующим, ибо, как оказалось, приходился двоюродным братом графине Куракиной. Такое везение случается лишь раз в жизни!
— Вы счастливый человек, Венделовский, — заметила Ксения. — И чем же вы занимались при Врангеле, если знаете и фон Перлофа, и Климовича, и, поди, самого ротмистра Издетского?
— Отлично знаю — жандарм и гнусный тип. Дело в том, что главнокомандующему угодно было пустить меня в дело по дипломатической линии. Видимо, Климович негласно проверял меня. Это естественно, ведь я был допущен к секретным документам русской армии. Меня сделали дипломатическим курьером Врангеля, Ксения Николаевна. И приставили на какое-то время Издетского — явно для слежки. А почему он вас интересует?
— Он меня совершенно не интересует, — на ее лице промелькнуло и тут же исчезло брезгливое выражение. — А что же вы теперь, Венделовский, после отъезда командующего? — спросила она с явной издевкой.
— Он завещал меня генералу Кутепову, — невесело пошутил Альберт Николаевич.
— В качестве? — напористо спросила Ксения.
— Нечто вроде дипломатического агента, советника — называйте как хотите.
— А Иван? Откуда сие знакомство?
— О, это долгая история. И опять весьма «тайная». Я взял от него часы вашего деда лишь потому, что он, упросив меня, поклялся: вам можно вполне довериться. Вы будете молчать. Давайте считать, никакого Ивана не было. Согласны? Я спокоен?
— И не нужно ни клятв, ни слов? — Ксения посмотрела серьезно. Даже с обидой.
— Не нужно.
— Благодарю за доверие. А о вас разрешается помнить? Или вы исчезнете так же таинственно, как и появились, граф Монте-Кристо?
Венделовский посерьезнел. Он выпрямился, сказал нарочито просто и спокойно, точно прочел чужие слова, текст из книги или отрывок из газетной информации:
—
— Но почему так торжественно? А если я захочу?
— У вас не будет нужды хотеть.
— Откуда я знаю? Не терплю обязательств. Ну — не знаю! Вы что, влюбились в меня?
— Простите, нет. Хотя вы — очаровательная, милая, обаятельная, покоряющая. У меня слов не хватает.
— Тогда в чем же дело? — в ее голосе прозвучало нетерпение. — Все кутеповцы стали бескорыстными рыцарями?
— Дело в том, Ксения Николаевна, что не терять вас из виду я обещал Ивану. Я не стану навязчивым. И, умоляю, не пытайте меня больше. Ни о чем, Ксения Николаевна.
— Вы не так поняли — о навязчивости, мой рыцарь... Ну да ладно! Вы сказали, что уезжаете в Берлин? И дальше? Надолго? В чем же выразится ваша забота? Впрочем — все! Кончим эту тему. Все! Пейте кофе, пожалуйста. Я долью вам горячего? И будем говорить обо всем и понемногу, согласны?
— С большой радостью, — ответил Венделовский.
— Я почему-то доверяю вам.
— Я оправдаю ваше доверие, — сказал он серьезно и ободряюще. — Располагайте мною.
— Говорите так, уезжая?
— Но я вернусь. Обязательно вернусь, Ксения Николаевна.
— Связана эта поездка с опасностью? Вы обещали только правду.
— Любая поездка теперь связана бог знает с чем...
2
Княгиня Вера Кирилловна Мещерская, в свое время принадлежавшая к высшим аристократическим кругам Петербурга и хорошо знавшая все его тайные пружины (как она говорила), сохранила необыкновенную для своих лет остроту ума. Умела сразу разгадывать человеческие характеры, хорошо понимала, кто чего стоит. Княгиня первая заметила: обстановка в доме изменилась. Ксения, казалось, пылает от ярости. Ни на грош выдержки. Метнет взгляд — выстрелит. Язык — как бритва. Что на уме, то на языке. А американка? Ничему она ее не научила. Таких никто и ничто не научит. Никогда! Но ведь разве возможно забывать другое? Дом и условия, в которых они живут, деньги, прислуга, еда — и все без счета, без мелочной проверки. Эта Пенджет была истинным кладом, посланным ей богом! Что она требовала взамен? Ничего. Даже благодарности. Ничего ей не нужно. Одно удивляло княгиню Веру: отношения Доротеи с ее отцом. Судя по всему, они отличались определенной сложностью. Отправил дочку за океан и точно отрезал: ни письма, ни телеграммы за все время. Только деньги ежемесячно, аккуратно, и не по почте, а с нарочным. Первого числа, ровно в десять утра, появлялся немолодой, коротконогий и большеголовый коренастый человек в черном (независимо от сезона) и вручал мисс Пенджет чек на парижский банк. Согласно инструкция, только Доротее. Если ее не было или она спала, вернувшись под утро и запретив будить себя, пока сама не встанет, черный человек безмолвно уходил, чтобы появиться снова в то же время завтра. Без малейшего неудовольствия, протеста. Даже выражение его тупого лица не менялось.
Случалось, ему приходилось заходить и дважды, и трижды. И всегда он был корректен, скрытен и молчалив.
Однажды, воспользовавшись благоприятным, как ей показалось, вечером (усталая американка решила отдохнуть и не выходить больше из дому), Вера Кирилловна за самоваром, у которого хлопотала сама, отослав служанку, как бы между прочим поинтересовалась, не собирается ли мистер Пенджет приехать в Париж, чтобы воочию убедиться, что его дочь...
Нехорошо выругавшись по-русски (вот она, Ксенина учеба!), Доротея ответила, что посмей он только переступить порог этого дома, она сама спустит его с лестницы головой вниз, дав хорошего пинка в зад острым каблуком. Запретная тема осталась закрытой. Никогда не возникал подобный разговор у Доротеи и с Ксенией, которая, отвечая как-то на вопрос княгини Веры, лишь зло усмехнулась: «Никак нам не избавиться от исконно русского любопытства. Когда только мы разучимся совать нос в чужие дела?..»