Солдат великой войны
Шрифт:
Восемь пар глаз следили за каждым движением. Если кто-то поворачивался на стуле, человек с полотенцем на согнутой руке тут же возникал рядом, чтобы выполнить любую прихоть посетителя. Официанты читали мысли. Могли предугадать, остановится велосипедист у кафе или проедет мимо, и что он или она закажет.
Когда Алессандро вошел под навес, пожилой официант шепнул человеку, стоявшему за стойкой:
– Один горячий шоколад, очень черный, очень горячий и три бутерброда с маслом.
– Чай и два бутерброда, – высказал свою версию бармен, и они поспорили.
Фабио уже выходил из дверей. Этого хватило, чтобы понять, что пришел друг Фабио, и о споре забыли. Как бы то ни было, оба знали, что не пройдет и часа, как в кафе набьется столько народу, что не услышишь собственного голоса.
– Хорошо выглядишь, Алессандро. Мы прорвались! – Фабио склонился над меню, словно объяснял что-то посетителю, которого видел впервые.
– Ты можешь присесть? – спросил Алессандро.
– В принципе?
– Я про сейчас.
– На мой коксикс?
– Чего?
– Глютеус максимус? Обтуратор интернус? Пириформис? [59]
– Что на тебя нашло?
– Я теперь интеллектуал.
– Зачем это?
– Нынче женщины предпочитают интеллектуалов, особенно женщины с большой грудью, поэтому пришлось стать интеллектуалом.
– Правда?
– Будь уверен.
– И можешь поддержать беседу о Платоне и Джордано Бруно?
– Это мужчины.
– А как насчет Малларме?
– Изобретатель велосипеда [60] .
59
Коксикс (coccyx), глютеус максимус (gluteus maximus), обтуратор интернус (obturatorius internus), пириформис (piriformis) – соответственно, копчик, большая ягодичная, внутренняя запирательная и грушевидная мышцы. Фабио изъясняется на латыни.
60
Слово «велосипед» (vйlocipиde) придумано другим французом, действительно изобретателем, Жозефом Нисефором Ньепсом (Joseph Nicйphore Niйpce, 1765–1833), а Стефан Малларме (Stйphane Mallarmй, 1842–1898) – известный французский поэт.
– Ты все такой же.
– Нет, я другой.
– В чем же? Можешь принести мне горячий шоколад и несколько бутербрдов?
Фабио выкрикнул заказ.
– Ты мне не веришь. Думаешь, я псих.
– Нет, конечно. Учитывая, где мы побывали.
Фабио сдвинул брови, насупился. Потом улыбнулся и рассмеялся, да так, будто смеялся над собой.
– Мне неудобно говорить.
– Да брось ты.
– Ну… – Он долго молча смотрел на Алессандро. Оба чувствовали себя идиотами. – Я хочу вернуться. Это безумие, но я не хотел уходить. Пришлось, сам знаешь.
– И что же?
– Я говорил с Гварильей. Он работает… – Фабио понизил голос и чуть ли не спрятался за меню. – Он работает за углом.
– Я только что от него.
– Он тебе не сказал? Это перекусил цепи Джанфранко. Потом он сам взял ножницы и стал освобождать остальных. И тут на верхней палубе появился полковник. Как только увидел нас, бросился за револьвером. Джанфранко метнулся на верхнюю палубу и помчался за ним. Убил теми самыми ножницами. Потом попытался отрезать голову. И тут же прыгнул в воду, даже не оглянувшись, как дикий зверь. Полковник был очень приятным человеком. У него осталась дочь. Сам видишь, правота на стороне армии. Джанфранко – дерьмо, и он, вероятно, будет жить вечно. С этого все и пошло. Чем больше людей прыгало за борт, тем больше народу хотело последовать их примеру. Даже лейтенанты прыгнули раньше меня. Никому не хотелось брать вину на себя. Я и подумал, что уж лучше побуду дома перед тем, как меня расстреляют, чем получу пулю в лоб сразу по прибытии в Венецию, но теперь я хочу вернуться. Наверное, я чокнутый.
– А я как раз по этому поводу и пришел.
– Гварилья вернуться не сможет. Он отрезал себе ногу.
– Знаю.
– Давай прямо сегодня. Нас, конечно, могут расстрелять, но что-то подсказывает, что не расстреляют.
– Мне тоже так кажется, что теперь точно не расстреляют.
– Или мы можем двинуться к передовой и попасть под перегруппировку. Никто никогда ничего не узнает.
– Очень возможно.
– Так идем?
– Сейчас не могу, – ответил Алессандро и объяснил, в чем дело. Он сможет пойти, когда отец достаточно окрепнет, чтобы можно было перевезли его домой, где-то через неделю или дней через десять. Готов Фабио подождать? Фабио согласился. Помимо прочего, еще и потому, что в кафе начала частенько захаживать одна женщина из Новой Зеландии.
– Из Новой Зеландии?
– Точеный нос, каштановые волосы, зеленые глаза, грудь вот такая, – он отодвинул меню на расстояние вытянутой руки.
– Ладно, – кивнул Алессандро. – Ты обделываешь свои дела, а я свои. И будем надеяться на лучшее.
– Естественно, – ответил Фабио. – Интеллектуалы всегда надеются на лучшее. Это называется цинизм. – Потом он принес Алессандро серебряный кувшинчик с горячим шоколадом и три бутерброда с маслом. – За счет заведения, – и вернулся к стойке.
Алессандро оглядел просторный полупустой зал. Фабио стоял среди пожилых официантов с полотенцем на руке. Выглядел абсолютно на своем месте в красивом пиджаке официанта и в брюках с высоким поясом, но одновременно казался здесь и совершенно инородным объектом, ведь Алессандро помнил молодого солдата с винтовкой, которая смотрелась на плече совершенно естественно, как продолжение тела.
На следующий вечер, через полчаса после того, как Алессандро ушел в больницу святого Мартино, к дому приблизилось четверо солдат в полевой форме. Один вошел в сад с боковой улицы и занял позицию за деревом. Загнал патрон в казенную часть и положил винтовку на ветку, прицелившись в дверь черного хода. В сгущающихся сумерках напряженно ждал, словно из кухни намеревались атаковать немцы. Другой расположился на улице. Он имел возможность застрелить любого, кто попытается выйти через парадную дверь, но стрелять ему определенно не хотелось, поэтому винтовка висела у него на плече, стволом вниз, а сам он сидел на бочке и болтал ногами, как мальчишка.
Оставшиеся двое с двух сторон подошли к парадной двери, вытащили револьверы и позвонили. Пять минут спустя, убедившись, что никто не открывает, они принялись рассматривать один из четырех возможных вариантов, с которыми сталкивались постоянно. Или в доме никого не было, или беглец уже ускользнул потайным ходом, или спрятался где-то в доме, и тогда есть возможность его убить, обшарив комнату за комнатой.
Пока один наблюдал за окнами, держа их на мушке, второй занимался замком. У него ушло двадцать минут, но в результате замок открылся бесшумно, словно адвокат Джулиани воспользовался своим ключом. Они открыли дверь и заглянули в дом. Потом вбежали, тяжело дыша, их взгляды обшаривали каждый угол, оба держали револьверы двумя руками, готовые стрелять при малейшем движении, которое уловит глаз. Потом обошли дом, ни на миг не расслабляясь. Некоторые из коллег позволяли себе расслабиться, осмотрев большую часть дома, и это приводило к печальным последствиям: до зубов вооруженный дезертир поджидал их в последнем бельевом шкафу, а то и в винном погребе, и опережал с первым выстрелом.
Поэтому они не убрали оружие, даже когда осмотрели все комнаты и позвали в дом двух других солдат, поскольку не могли решить, а вдруг дезертир все-таки не убежал, а затаился в укромном месте, чтобы внезапно выскочить и расстрелять их в спину. Человека уже ничего не сдерживает, если его загнать в угол в собственном доме.
После того как парочка ожидавших на улице поднялась наверх, чтобы взглянуть на белье Лучаны, небрежно брошенное на неубранной постели, все четверо разошлись по первому этажу. Одного вида розового шелка и запаха духов хватило, чтобы всех охватило неистовое желание. Когда они заметили в углу пару остроносых женских туфель и поняли, что именно в этой комнате, где они сейчас находятся, спала, а потом одевалась женщина, как минимум на пару минут они выбыли из строя. Потом присоединились к другой паре, чтобы устроить засаду на, как они думали, любовника этой женщины.